вх 1988-055
Год моего рождения – 1937. Сколько помню себя, т.е. с самого раннего детства над кроватью, где спали мы с сестрой, всегда висел портрет Сталина. С этим Именем я засыпала, давая мысленное обещание быть достойной пионеркой, с этим Именем я просыпалась.
Если случалось, что я получала оценку «посредственно», жгучий стыд терзал меня. Я с трудом поднимала на Него глаза и видела презрительный прищур: Он осуждал.
Сегодня это может показаться чем-то вроде душевной болезни. Но это сегодня, а тогда…
Ни одного урока не проходило у нас без упоминания имени Сталина, а песню со
словами: Сталин – наша слава боевая,
Сталин – нашей юности полет,
С песнями борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идет!
мы исполняли, как клятву. На каждом пионерском сборе мы скандировали:
- Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!
И хотя я не помню в своем детстве дня, когда бы меня не мучил голод, эти слова я произносила от чистого сердца, с огромной любовью к Нему. Нас в семье было трое. Мама Екатерина Федоровна Бахтина - учитель математики, сестра Людмила и я.
Это сейчас я понимаю, почему мама даже не пыталась развенчать в наших глазах миф о Сталине. Она боялась. Не за себя – за нас.
Отца забрали в декабре 1937 года, когда мне было 11 месяцев, а сестре около трех лет. Маму всю жизнь мучил страх: что будет с нами, если заберут и ее. Наскоро собравшись, она уехала с нами из сибирского города Ленинска-Кузнецкого к своим родным в Поволжье.
Когда впервые я узнала правду об отце? Наверное, в первом классе. У всех были папы, а у меня его не было. Я поинтересовалась у мамы, и она очень осторожно рассказала, что папу оклеветали плохие люди. Он в тюрьме, но ни в чем не виноват, и скоро товарищ Сталин разберется в его деле, только об этом пока не надо никому говорить.
Видимо и тут имя Сталина заслонило для меня страшную трагедию семьи. Я никогда больше не спрашивала об отце, делом которого занимается самый справедливый, самый великий человек на свете.
Когда я училась в 5 классе, мы вернулись в Сибирь к папиным родным, так как в Поволжье жилось нам очень голодно. И здесь моя детская психика получила первое серьезное испытание.
Я готовилась к праздничному утреннику, декламировала стихи о вожде. Голос мой дрожал от обожания, сама я была на «седьмом небе» от счастья. Вошла бабушка (мать отца). Всегда такая ласковая со мной, она вдруг буквально прошипела:
- Не будь фанатичкой, как мать! Она носится со своей правдой, и ты туда же! Кого ты прославляешь?! Изверга! Он отца твоего сгноил в тюрьме этот рыжий идол…
Я бы закричала, но пол начал уходить из-под моих ног и видимо я упала. Когда пришла в себя, то удивилась, что потолок не обрушился и не придавил нас с бабушкой за такие страшные слова о Нем.
В этот вечер за столом мама и бабушка не разговаривали. А я перед сном пообещала вождю, что никогда больше не позволю бабушке ничего подобного и попросила прощения. Обещание я выполнила. Теперь я была начеку. И стоило бабушке начать издалека атаку, я затыкала уши, кричала:
- Не смейте! Я вас не слушаю! - и убегала из дома.
Осенью 1952 года я имела возможность ещё раз убедиться в величии и справедливости вождя. Сестра Людмила после успешного окончания средней школы № 17 посёлка Полысаевская-I отправила документы в Казанский Авиационный институт. Она с детства мечтала стать летчицей, как Валерий Чкалов, затем эта мечта переросла в решенье стать инженером авиации.
Прошёл июнь, подходил к концу июль, а из института – «ни слуху, ни духу». Людмила решает ехать без вызова. Собрали мы её, как смогли: в одном чемодане - учебники и пожитки, а вместо другого - авоська с продуктами, и отправили на поезде в Казань. Телеграмму о прибытии на место мы от Людмилы получили, а затем – молчок. Мама старалась быть мужественной, но я видела, как она страдает. И вдруг через месяц нам приходит от сестры открытка с просьбой не расстраиваться, так как она едет домой. Подробности обещала рассказать при встрече.
Сестра вернулась какая-то вся поникшая. Она вроде бы улыбаться даже разучилась, хотя мы с ней отличались весёлым нравом.
Она рассказала, что в приёмной комиссии на её вопрос «Почему вы не послали мне вызов?» поначалу растерялись, а потом объяснили что есть установка: детей репрессированных родит
лей в авиационные ВУЗы не принимать.
- Почему же вы не предупредили меня об этом письмом, я бы не поехала напрасно?
- А мы подумали, что без вызова Вы не решитесь поехать в такую даль. Поскольку с подачей документов в другие ВУЗы Людмилы уже опоздала, она приняла единственно правильное решение: добилась приёма у директора КАИ и попросила разрешения сдать вступительные экзамены в КАИ с тем, чтобы потом покинуть его стены. Разрешение (в порядке исключения) было получено, сестра прекрасно сдала экзамены, выдержала конкурс, забрала документы и вернулась домой. Здесь она поступила в пединститут в г. Новокузнецке.
- Вот она твоя правда! - сказала маме бабушка. - Если бы Милочка (так в семье ласково называли сестру) умолчала об отце, она бы занималась в любимом институте.
В эту ночь мама не спала, она писала письмо в ЦК партии. А я впервые видела, как плачет моя «твердокаменная» мама. Письмо я не читала, но со слов мамы знала, что в нем она напомнила о статье Сталина, где он говорит, что дети за родителей не отвечают. И вот однажды, кажется это было в октябре, нам вручили телеграмму следующего содержания:
«Манчук Людмиле немедленно выехать в Казанский Авиационный институт и приступить к занятиям»
В этот день я второй раз видела маму плачущей, но это были слезы счастья, а я подошла к Его портрету и одними губами прошептала: «Спасибо!» Прищуренные глаза улыбались мне.
Помню урок истории. Учитель Мария Родионовна-волевая, знающая предмет - умела и нас увлечь темой. Она назвала Сталина корифеем наук, как впрочем тогда называли его повсеместно. И тут вдруг Миша Макаров (самый красивый мальчик нашего класса) задал ей вопрос:
- Мария Родионовна, а разве можно товарища Сталина называть корифеем наук? По-моему, корифей - это учёный в какой-либо области науки. Например, Менделеев в химии, Ньютон – в физике. Неужели товарищ Сталин все науки изучил так же хорошо?
- Да! - ответила учительница. - Товарищ Сталин корифей всех наук! Я бросила презрительный взгляд на Мишку.
Март 1953 года. Умер СТАЛИН. Это было вторым страшным ударом по моей психике. Несколько дней я была в состоянии прострации. Я не плакала. В нашей семье плакать считалось непростительной слабостью. Мне не хотелось жить. Я просто не представляла возможности жить без НЕГО.
Помню: я лежу ночью с открытыми глазами. Рядом мама.
- Мама, почему ОН умер? Разве нельзя было сделать так, чтобы ОН никогда не умирал?
- Девочка моя, все люди рано или поздно умирают.
- Все, но не ОН! Не ОН! Не ОН!
- Но ведь он тоже человек, а все люди смертны…
Как мучительно было это осознание реальности. И я заплакала. Горько. Безутешно. Мама тихо гладила меня по волосам. Я впервые за долгие часы уснула крепким сном.
Не помню точно год, кажется 1956. Нас - студентов- собрали в актовом зале и прочли закрытое письмо ЦК. о культе личности Сталина. Этот удар оказался страшнее первых двух. Я слушала, но сознание не воспринимало того, что говорилось с трибуны. Меня бил озноб. Плохо соображая, я вышла из зала за бурлящей студенческой толпой и пошла «куда глаза глядят». Мне было 19 лет, а жизнь казалась оконченной. Зачем жить, если самое святое, во что верила, что давало силы переносить голод, холод, обиды, оказалось обманом.
Я очнулась оттого что какой-то мужчина взял меня за плечи и сказал: -Доченька, не надо этого делать. Ты ещё такая молодая, все образуется. Тут я поняла что стою на самом краю перрона, а как я пришла на вокзал - не помню.
Но и это было ещё не всё.
Летом 1957 года маму вызвали в прокуратуру. Там сообщили, что отец скончался в тюрьме 8 апреля 1945 года. Он посмертно реабилитирован и что маме до конца её дней государство определило пенсию в размере зарплаты отца. Мама решила переоформить пенсию на бабушку, чтобы хоть как-то скрасить горе матери, потерявшей сына. Мы поехали в ГОРОНО для оформления документов. И тут случилось неожиданное для меня. Нас окружили какие-то старички и старушки. Запричитали. Заохали:
- Ах, это же дочка Александра Ивановича! Как похожа!
- А вы знаете, какой кристальной души человек был Ваш папа?!
- Как рисовал! Как лепил из снега!
- Настоящий скульптор!
- А как играл на скрипке!
- На пианино! На мандолине! А какие стихи прекрасные писал!
- Удивительно одарённый был человек!
Я впервые столько сразу услышала об отце. Он вставал передо мной живым укором: я - его плоть и кровь совершенно не знала папку, а ведь он был! Он жил! Он смеялся и страдал! Он безвинно осужден и уничтожен!
Со мной случилась первая (и единственная) в жизни истерика. Я ничего не могла поделать с собой. Я разревелась на глазах у всех. Выскочила в сквер, упала на скамейку и дала волю чувствам. Мама пыталась меня успокоить, но я лишь выкрикивала сквозь рыдания:
- Почему они об этом говорят только сейчас?! Где они были тогда? почему молчали?!
В этот вечер я потребовала от мамы рассказать мне всю (ВСЮ!) правду об отце.
Мой отец - Манчук Александр Иванович - работал в школе учителем русского языка и литературы. Одарённый от природы, он умел и любил дарить радость другим. На перемены по первому снегу выбегал с учениками во двор или пил не снеговиков, а скульптуры великих людей: Пушкина, Шевченко, Чапаева, Орджоникидзе… Фотографии этих скульптур пропали при обыске, но некоторые остались. Чудом сохранился альбом с папиными стихами – вырезками из газет, где он печатался. Осталось несколько фотографий с его картин.
Когда за отцом пришли, он был спокоен. Будучи сам человеком честным, он искренне верил в справедливость.
- Не волнуйся, Катя, я скоро вернусь. Пока жив Сталин, ни один волос не упадёт с головы невинного человека. - последние слова отца.
А на следующий день при обыске в доме нашли старый сепаратор, и маму арестовали, как укрывательницу неизвестного оружия. Правда, в органах быстро разобрались с этой нелепицей, маму освободили, но с момента ареста отца к маме обращались только официально: гражданка.
В ночь ареста наша мама сгоряча написала Сталину письмо, где назвала его «кровавым тираном» именем которого когда-нибудь «матери будут пугать детей». А когда опустила письмо в почтовый ящик, одумалась, но… С этого момента и поселился в ней вечный страх за детей. А еще больше она боялась показать кому-либо эту свою слабость. Даже самые близкие люди считали маму волевой, несгибаемой женщиной.
После ареста папы в школе, где он работал, было устроено «судилище». На собрание вызвали младшую папину сестру Валю и потребовали, чтобы она отреклась от брата - врага народа. Тетя Валя (сейчас она пенсионерка, живёт в городе Томске) сказала:
- Мой брат никогда не был врагом народа. Даже под пытками я не отрекусь от него.
После этого ей пришлось расстаться с комсомолом и школой. Она уехала в чужой город, там поселилась на квартире у чужих людей, там и окончила среднюю школу. Ее жизнь, как и жизнь моей матери, это целые повести, о них не расскажешь в двух словах. Мама пронесла любовь к отцу через всю жизнь. 2.11.85 года она скончалась.
Когда маме сообщили о посмертной реабилитации отца, она поинтересовалась мотивировкой ареста и поразилась услышанному. Оказывается, отца сгубил его талант. Однажды он с учениками вылепил из снега скульптуру Сталина, а собачка подбежала и подняла на вождя ножку. Но в области, куда поступили материалы о деле отца, поняли всю нелепицу подобного обвинения и инкриминировали отцу участие в подготовке восстания против Советской власти.
Мама, рассказывая об отце, доставала из старой сумочки его записки к ней в роддом, а я читала тёплые папкины слова о себе, целовала пожелтевшую бумагу и плакал не стесняясь. Плакала от счастья, что у меня был такой прекрасный отец; плакала от горя, что я так поздно узнала об этом. В этот вечер для меня навсегда умер кумир Сталина. Я просила прощения у мёртвого отца, я просила прощения у живой ещё бабушки. Душа освободилась от чего-то душного, темного.
В институт я возвращалась просветлённой и счастливой. Я обрела отца. Теперь я могла думать и говорить о нём вслух, я могла рассказывать о папе… На этом бы и поставить точку, но…
Но мне ещё раз пришлось встретиться с прошлым. В 1959 г. мы приехали на преддипломную практику в Москву. Я давно мечтала побывать в Мавзолее Ленина. И мы пошли. Отстояли огромную очередь. Вошли. И я увидела… Сталина. И больше никого и ничего! Я стукнулась обо что-то лбом и даже не поняла, что это. Какой-то гипноз овладел мною. Я не могла оторвать глаз от этого человека. Мозг било, словно током: «Вот он. Страшный. Жестокий. Человеконенавистник». Я видела короткие пальцы в рыжих волосиках и мне казалось - на них кровь.
Наверное я затормозила все движение, потому что кто-то осторожно взял меня под руку и стал выводить. Я слышала шопот:- Осторожно. Спускайтесь. И двигалась словно сомнамбула, а взгляд мой был прикован к Сталину. Даже мертвый он обладал какой-то магической силой.
Наваждение медленно покидало меня. Вот и все.
Потом я очень сожалела, что так и не увидела Ленина, а больше как-то не представилось возможности побывать в Мавзолее, хотя в Москве я бывала часто.
С уважением Манчук Галина, хотя вот уже 28 лет ношу фамилию мужа Кузьминых. 5.3.88 г.
P.S. Недавно я получила от тёти Вали (сестры отца) письмо, где она пишет, что 8 апреля 1945 г. вероятно дата, взятая с потолка, т.к. ещё в 1937 году она обращалась в «органы» с целью узнать что-либо о брате А.И. Манчук и ей в «ахматовском окне» сказали, что он осуждён «без права переписки на 10 лет». Может быть публикация в газете поможет найти хоть какие-то нити, каких-то свидетелей жизни и смерти отца. У меня осталась единственная фотография, где отец в окружении школьников возле скульптуры Шевченко (он его вылепил из снега), а остальные реликвии мы выслали на имя Д. Юрасова, в Мемореал совести. Ответьте мне, пожалуйста, если материал вам пригодится, то я пошлю (или привезу сама в редакцию) фотографию, о которой упоминаю в этом письме. И ещё. Я не новичок в «Лукоморье». Вы как-то напечатали в рубрике одно из моих стихов под названьем «Зоопарк». Помните? «Завелись у нас сначала кошка и домашний ёж»…
