вх 1991-121
10/IV 91 г.
Уважаемые товарищи!
Читая публикацию о репрессированных в газете «Красноярский комсомолец» решила
написать Вам, но неуверена, что пишу по адресу, поэтому извините заранее. А
выговориться хочется, пока живы:
Наша семья – Пащенко Егор Андреевич, 1897 г.р. – отец.
Пащенко Аграфена Сергеевна – 1897 г. рождения – мать
Пащенко Андрей Константинович 1868 г.р. – дедушка по отцу.
Дети – Николай – 1918 г.р., дочь Евдокия – 1921 г.р.
Пелогея – дочь 1924 г.р., сын Иван – 1926 г.р.
Вот такая большая семья была в 1929 г. раскулачена с конфискацией всего имущества и дома, а в 1930 г. выслана на «гарь» (Тигультей Тигультейский район Томской обл.), откуда полуглые, голодные уехали жить на рудник Веро-Надеждинск, позднее переименован в рудник имени «Целищева».
Отец – Пащенко Егор Андреевич работал шахтером, рудовозом и в 1937-38 г.г. был арестован, неизвестно за что. В 1040 г. он вернулся домой, а в 1942 г. погиб на фронте, вернее «пропал без вести» и мы дети, не знаем за что он был посажен и где покоятся его кости? До слез обидно за горькую жизнь родителей, которые не угодили «активисту» соседу и пострадали ни за что, а вдвойне жаль – нам детям за отнятое детство связанное со ссылкой, скитанием по чужим углам попрошайничество, а в школьные годы отказ в приеме в пионеры, комсомол. Особенно страдает младший брат – Иван 1926 г.р., инвалид детства, теперь уже старик с пенсией 90 рб.
До раскулачивания мы проживали в с. Сютик, Березовского (ныне Назаровского) района Красноярского края.
Вот коротко о нашей горькой жизни. Родителей нет в живых, дедушка в ссылке замерз на пне, а мы – дети, теперь все старики, но пока живы.
С Ув. Евдокия Егоровна.
Красноярский «Мемориал»
тов. Сиротинину Владимиру Георгиевичу
от Пащенко Евдокии Егоровны
………………………………….
Добрый день, Владимир Георгиевич!
До глубины души тронута вниманием человека, который понял мое, пожизненное, состояние и отнесся с участием.
Что помню – отвечу с удовольствием, а помню многое.
1. Из раскулаченных помню Клокову Федору и ее 2-х детей, но не знаю – живы – ли они?
2. В ссылку нас привезли весной 1930 года, т.к. ночевать приходилось на сырой, таежной земле. Для этого жгли костры, прогревали землю, затем сгребали угли, головешки, а теплое место устилали осокой и спали на ней. У нас все отняли в селе, где жили и разрешили оч. немногие вещи и ограниченное к-во продуктов. Многие умирали в дороге, но наша семья уцелела.
Отец, мать, брат и я стали убегать в конце лета 30-го года, но милиция всегда охраняла и меня и брата поймали, посадили в дом, где ночевали ночь при общей параше во взрослыми, а утром перевели ч/з мост р. Четь и отправили обратно пешком на 30 км, к дедушке, который был там с младшей сестрой Полиной и братом Иваном. Пока мы добирались обратно натерпелись и голода и страха от стрельбы конвоиров. Вскоре выпал снег. Старшему моему брату все-таки удалось убежать, а мы младшие – трое остались в землянке-балагане с дедушкой (по отцу). Начались морозы, голод и болезни, но зимой 1931 года за нами приехал отце по фиктивным документам. До его приезда нас спас дедушка от голодной смерти, где-то ночью откопал дохлую лошадь и принес мясо, варил и давал маленькими порциями бульон и по кусочку мяса. А когда приехал за нами отец, то привез сухарей, муки. Он детей усадил в передок саней, закрыв половиком и сделал против каждого ребенка маленькие дырочки для воздуха, а сам и дедушка сели взади нас на сани-розвальни. Пока ехали до кардона, где проверяли всех едущих и пеших, их документы, наш дедушка отморозил ноги и, при снятии валенок, снялась кожа, стали кровавые культи, а подлечить нельзя и негде, да и опасно, что все пострадаем. Дедушка благословил нас, а самого без документов (см. на обороте) вернули обратно на гарь. Мы сумели от охраны уехать, т.е. трое детей и отец на лошади. Ехали долго, ночевали в страхе, что могут в любой момент нас выдать охране или властям.
Так мы уехали и долго о дедушке не знали ничего, а потом очевидцы отца рассказали, то он замерз на пне, не добравшись до земляного балагана.
Всех привезенных детей отец оставил у сестры жены (нашей милой тети) у которой своих было 11 детей. Мы днем сидели на чердаке молча, а ночевали в доме. Ведь было строго наказано, чтоб кулацкое отродье не обогревать, не кормить, нельзя, иначе сами могут быть наказаны. А мама и отец поехали искать местожительство и работу, так они оказались на руднике Веро-Надеждинском, переименованном руд. имени Целищева, Саралинского р-на, ныне Орджоникидзевского. Поселили нас в дом называемом раскомандировка (для ежедневного направления рабочих на работу), а когда заработали немного денег, купили свою избушку, казавшуюся для нас дворцом с одним окном. Но мы скрывали, что сбежали из ссылки и жили в постоянном страхе, что разоблачат и отправят обратно на гарь. Старший брат и я пошли в школу позднее, по возрасту, но оч. довольные, что сыты, хотя полураздетые. Помогли родственники чем могли, дали корову, а мы – дети, помогали родителям чем могли – мыли лотками золото, косили сено по горам, ходили за орехами, ягодой, а подросли стало еще легче – старшие работали и учились в школе. Никаких документов и фото тех лет нет, за исключением меня в коллективе дет. сада, где я зарабатывала деньги уборщицей для поездки на учебу в Красноярскую ФАШ (фельдшерско-акушерскую школу), которую окончила во время войны. Больше я не жила на руднике с 1939 г., но вспоминаю свои горы, природу с щемящим сердцем, как место родины и никогда не вспоминаю село, как родину, да туда и не тянет. У нас, у всех детей, осталось чувство страха, за сказанное слово, за какое-то действие и т.д., от которых не избавили и прожитые годы. После ссылки я болела очень, «отнималась» нога с неизвестным диагнозом и мне пришлось (см. на обороте) полгода ходить на костылях, а позднее часто лежать в больницах, перенести 2 серьезные операции по удалению жизненно-важных органов. Видимо сказались годы ссылки и жизнь на руднике, где заметало снегом домик так, что ходили по туннели из снега, да и в школу ходили за 3 км. Теперь я, в таком возрасте, доживаю с одной почкой и вторая болит.
Простите, что лишнее написала со слезами на глазах, но за что мы – дети страдали?
Многое пришлось вытерпеть, когда наши сверстники вступали в комсомол, о чем нам и мечтать не приходилось, о вступлении в партию и мечтать нельзя было.
Хотелось бы, чтоб за наш отобранный дом заплатили бы на жизнь брата – Ивана, глухонемого, инв. детства II гр, у которого нет детей и жена умерла. Он получал пенсию 70 р, сейчас 90 + компенсация, но по настоящим ценам жить тяжело. Простите, если что-то не так написала, вспомнилось все пережитое.
С гл.ув. Евдокия Егоровна Пащенко
