Мой отец – Роман Афанасьевич
Кызласов, 1896 года рождения, член партии с 1925
года – был арестован как «враг народа». В
семье оставалось трое детей, мне было
десять лет. Я описываю события так, как их
сохранила моя детская память. Здесь нет ни
одного придуманного слова: это кусочек
истории моего поколения. Сегодня можно
слышать голоса: хватит о тридцать седьмом
годе, тяжело все это! Лучше не знать! Лучше
не думать, не вспоминать, не слышать! Почему?
Правды не может быть ни слишком много, ни слишком мало.
Себя помню хорошо с пяти лет. В 1932 году с родителями и старшим братом жили в Ленинграде. Отец и мать учились в институтах. Несмотря на большую занятость, они каждый выходной водили нас с братом по музеям, театрам, в праздники – на демонстрации. С каким энтузиазмом проходила в колоннах, молодежь. Песня «Нас утро встречает прохладой» с тех пор – моя любимая.
В 1933 году разразился голод. Студентам, как и всем, было очень трудно, а особенно семейным. Помню и студенческие столовые, и торгсины, где мать обменяла обручальное кольцо на продукты, чтобы накормить нас. Отец, кроме учебы, вечерами работал в жилищном отделе (за это дали нам комнату в большой коммунальной квартире). В 1934 году он закончил институт и вернулся в Хакасию, в Абакан. Вскоре стал председателем облпотребсоюза, кроме того, преподавал на курсах торговых работников. Мать, Кызласова Христина Витольдовна, преподавала в Хакасском педучилище.
Отец часто брал меня с собой, когда ехал в улусы, где пропагандировал роль кооперации. Выезжали с киноустановкой, товарами – призывали крестьян вступать в кооперативы.
Всегда принципиальный, строгий, он не
терпел подхалимов, расхитителей –
разоблачал их. Мы, дети, работников
потребсоюза, часто играли во дворе, где
много было складов. Вот под складами и находили
припрятанные товары и несли их в правление.
Не всем сотрудникам это правилось. Однажды (прекрасно
помню), директор магазина принес матери две
пары детских кирзовых сапог (в то время это
был дефицит), сославшись на то, что разрешил
отец. А мы с братом были очень рады. В тот же
день вернулся из командировки, отец. Узнав,
в чем дело, тут же снял с нас сапоги, велел
матери вернуть их в магазин и на общих
основаниях встать в очередь за ними. Мы так
и сделали, но нам не хватило. Отец никогда не
брал товар со склада и строго пресекал
среди сотрудников такие действия.
Врезался в память день – 1 декабря 1934 года, когда мы узнали, что убит С.М.Киров. Это был для всех ошеломляющий удар. Жители Абакана собрались на площади, где звучали гневные речи, клеймившие подлых убийц. Отец был потрясен: он не раз слушал выступления Кирова в Ленинграде.
Летом 1937 года потребсоюз перевыполнил план товарооборота, и отец был премирован велосипедом (в то время большая редкость) и путевкой в санаторий Центросоюза города Кисловодска (страдал сердечно-сосудистыми заболеваниями). Итак, в июне – Кисловодск, а в ноябре – арест.
Арест отца – это катастрофа моего детства. Здесь оно и кончилось. Отец для нас был идеалом, и всю жизнь мы брали с него пример.
Это горькое событие в моей жизни много лет пролежало на дне души, и я всегда чувствовала его опаляющее дыхание. Я живой свидетель ареста отца.
11 ноября 1937 года был морозный день. Отец переживал и знал, что его посадят, так как появлялись статьи в газете, обвиняющие его как «врага народа». Поздно вечером, когда уже все легли, раздался настойчивый стук в дверь. Я спала на раскладушке и была ближе к двери. В одной рубашонке, босиком встала и открыла. Резко рванув дверь, вошли двое в черных пальто и спросили отца. Он уже выходил, полуодетый, из комнаты. Мать с десятимесячным братом на руках – следом. Оттеснив меня к стене, мужчины пропустили понятого – нашего соседа Колесникова – и объявили отцу, что он арестован, предъявили ордер на обыск. Мне не разрешили лечь в постель, тщательно перетрясли белье. Перерыли все вещи в квартире, по листку пересмотрели все книги в шкафу отца. Забрали его дневники и оружие, на которое у него было разрешение.
Мы с мамой стояли потрясенные. Когда отца уводили, он сказал нам: «Не беспокойтесь, я вернусь, разберутся, – и, обращаясь ко мне, – больше никому и никогда сама дверь не открывай». С тех пор мы отца не видели. Пишу об этом, и на память приходят строки из стихов Николая Доризо, недавно появившихся в прессе. В них он очень правдиво описывает эти события:
«То было время
Яростных контрастов.
То было время
Начинаний всех.
Его мотив –
и «Марш энтузиастов».
И скорбный
Тяжкий реквием о тех.
Невинных,
В ночь из дома уведенных
Без весточки залетной,
Без следа.
То было время нас,
ребят влюбленных
В свою страну свободы
и труда.
На площадях мы пели
Первомаю
О том, что счастлив молодой
наш век:
«Я другой такой страны
не знаю,
где так вольно дышит
человек».
То было время первых
Днепрогэсов,
То были дни, когда
в краю любом
Гремел набат карающих
процессов
Над ненавистным
классовым врагом.
Любой из нас готов был
Насмерть драться
с врагом,
что притаился за спиной.
А через день
Могло вдруг оказаться,
что этот враг – он
твой отец родной.
Однажды в ночь из дома
уведен,
В снегах сибирских
мой отец затерян.
В те дни вождю так
свято
верил он,
И так жестоко тот
ему
не верил»
На следующий день после ареста отца его заместитель М.Сазонов пришел к нам, нарочито в пальто прошелся по квартире и объявил матери, что выселяет нас в Хакасию (так в то время назывался район города у реки) как семью «врага народа». И нас вывезли в очень холодный дом по Абаканской улице, № 27 (дом и сейчас стоит под № 25). Мать, как жену «врага народа», уволили с работы. Большинство знакомых перестали здороваться, отвернулись от нас.
В городе жили родители матери, а мы не имели права посетить их. Нам тайно носила по ночам продукты родная племянница отца Чаркова Клавдия Семеновна (ныне народная артистка РСФСР).
Мать неоднократно писала письма на имя Вышинского, Сталина с просьбой восстановить ее на работе.
Ответы она получала, обещали разобраться, но на этом все и оставалось. Когда по стране разнеслись слова Сталина, что «сын за отца не отвечает», мать восстановили на работе.
Только сейчас, в период гласности, я поняла коварный смысл этих слов. Это подталкивание к предательству сыном отца, требование к отречению от самого дорогого человека. Сталин боялся детей «врагов народа»...
Но большинство детей, жен этих невинных людей (страшно подумать, сколько их было) не только не отреклись от них, а унаследовали такие качества, как честь, совесть, память, и в недалеком будущем могли противостоять беззакониям и преступлениям сталинского времени. Часто мы слышим в оправдание незаконных арестов выражение «Лес рубят, щепки летят», но щепки-то были живые, они же кричали от боли! За матерью в педучилище негласно установили слежку, за любое слово на уроке, понятое студентами превратно, ее строго предупреждали. Дома у нее был готов узелок с вещами... Я всегда боялась за мать, и, просыпаясь ночью, ощупывала ее постель – здесь она или нет.
Арестованных в зиму 1937-38 гг. держали в камерах НКВД (располагался в двухэтажном деревянном доме на берегу реки), днем выводили во двор на прогулку. Мы, собравшись группой (дети от восьми до четырнадцати лет), ожидали на морозе этот момент, прильнув к щелям забора. Когда кто-то из нас, узнав своего отца, кричал: «Пап, папа», – часовые кидали в нас камни. Стоял рев...
Училась я в третьем классе в школе № 7. Моя любимая учительница Клавдия Терентьевна Торосова, жена репрессированного председателя облисполкома, учила нас и воспитывала верить партии и заветам Ленина. Однажды в Новый год к нам в школу пришли шефы и стали вручать подарки. И когда один из них подал мне кулек с конфетами, я узнала в нем следователя, который ночью увел отца. Кулек выпал из рук, конфеты просыпались, а я с плачем выскочила во двор.
Зимой, несмотря на мороз, мать увозила на санках пешком передачу по реке в Минусинскую тюрьму. Часто возвращалась усталая, перемерзшая, обратно с передачей.
В январе 1938 года мы получили письмо от отца из тюрьмы: он очень беспокоился о нас. Младшему брату исполнился только год.
Летом 1938 года с одним освободившимся отец передал свой полушубок. А в 1940-м мать, распарывая его, чтобы перешить брату, нашла заделанные в шве девять листков папиросных бумажек. Отец писал, что он ни в чем не виноват, и просил его не забывать. На этом связь прекратилась.
В 1942 году мать не вынесла переживаний и в 39 лет умерла. Перед смертью на портрете отца написала такие слова: «15 лет с тобой мы жили вместе. Тебя не раз ждала я – год и два. Ты появлялся – вновь цвели мои надежды. Я растила детей почти одна. 15 лет прошли – теперь я вновь одна. Но разница одна: в душе чуть теплится надежда – придешь ли ты, не даром ли тебя ждала?».
Вырастили и поставили на ноги нас дедушка с бабушкой Гурницкие. В 14 лет я вступила в комсомол, так как без него не представляла себя.
Арест отца я всегда считала страшным недоразумением и ждала, когда Сталин разберется и вернет нам отца. При утверждении меня в горкоме ВЛКСМ секретарь заявила: «Ты – дочь врага народа и не достойна быть в рядах Ленинского комсомола». Я стала ей доказывать, что отец не враг, он честный человек. Но тщетно, меня просто выставили за дверь.
Но я настойчиво с разными группами ходила до 1942 года, и только тогда меня приняли в члены ВЛКСМ. Я до сих пор храню свой билет за № 15019319. С 1943 года по 1946-й училась в фельдшерско-акушерской школе, где мне при случае напоминали, кто я такая есть и как мне нужно жить. Училась я только на «отлично». Пример моих родителей был всегда путеводной звездой.
Все мы, дети Романа Афанасьевича Кызласова, получили высшее образование, все – члены партии. В партию мы верили всегда, ждали справедливых решений. Дети «врагов народа» живы, живы их дети и внуки. И это внушает надежду на лучшее.
Отца моего 6 февраля 1958 года посмертно реабилитировали. Умер он в 1939, году в тюрьме. Надеюсь, что отца моего восстановят посмертно в партии.
Одно меня тревожит: мы не знаем, где могила нашего отца. Сколько уже взрослых детей ищут своих отцов, погибших в годы репрессий. И об этом пишет поэтесса Наталья Афанасьева:
«Я птица –
Подбитая птица.
Луна не смогла
отразиться
В твоих неподвижных
зрачках.
Тут плиты,
Тут люди зарыты,
Тут гроб материнский
в цветах.
Но негде –
Отцу поклониться. –
Идти бы, –
Идти без границы, –
Плутая в лесах и
песках.
В каких отыскать мне местах
Поруганный, не отомщенный,
Сожженный ли –
Непогребенный
Ветрами,
Как зерна пшеницы, –
пересыпаемый прах?»
Я присоединяюсь к предложению о создании в Москве мемориала памяти жертв репрессий 30-50-х годов. Надеюсь, это послужит тому, чтобы никогда подобное в нашей истории не повторилось.
К.Кызласова,
врач
г.Абакан
«Советская Хакасия», № 164 (16207), 16.07.88