Вот и все. Последний ком
полетел в вырытую яму. Земля приняла в свои
объятия неугомонного сына. Вечный покой. Покоя он
не знал никогда. Даже и после смерти пришлось ему
в трех гробах (наверно, боялись - выскочит) лететь
через всю страну с Камчатки домой - в Ленинград.
Словно во сне я услышала его голос: "Меня не
будет, похоронишь меня рядом с Ахматовой!"
Оглянулась, справа виднелся железный крест на
могиле Анны Андреевны. Вспомнились ее слова:
"Меня скоро не будет, вы, Анатолий Дмитриевич,
потом ко мне приходите..."
Может быть Ахматова верила в загробную жизнь?..
Вот и встретились мать и сын поэзии - Анна
Ахматова и Анатолий Клещенко. Встречами с
Ахматовой судьба не баловала Анатолия. Даже в
последний путь не довелось ему проводить ее. 4
марта 1966 года улетел в Ялту (первая и последняя
поездка "с милого Севера в сторону южную"), а
5 марта 1966 года весь мир узнал, что в Москве
скончалась А.А.Ахматова. Не знал этого только
Анатолий - в Доме творчества в Ялте никто даже
словом не обмолвился. Узнал по возвращении,
сказал строго и обиженно: "Меня похоронишь
рядом!" Не мог простить, что не сообщила, не
вызвала из Ялты. И вскоре засобирался в дорогу.
"Таков итог, не мудрствуя лукаво, поэт меняет
лиру на кирку, рожденья не дождавшаяся слава
разносится дымком по ветерку..." - это написал
поэт Клещенко, ставший на Камчатке
охотинспектором.
Смерть гонялась за Клещенко с юных лет и подкарауливала его в тайге. Кто-то позаботился, чтобы избушка, в которой предстояло зимовать, оказалась разрушенной, пришлось чинить под проливными дождями. Началось жестокое воспаление легких, но и больным он продолжал выводить в маршрут. 22 ноября 1974 года записал в дневнике: "Умираю. Конец. Послал М.А.Останина в нижнюю избушку передать наказ по поводу вертолета..."
Наказ выполнен не был. Одинокий, измученный Клещенко продолжал, лежа на нарах избушки, бороться со смертью. 7 декабря прилетел вертолет, у него еще достало, духу забраться в него. 9 декабря 1974 на больничной койке поселка Ключи в последний раз он улыбнулся жизни, которую так любил и которая была к нему беспощадна. Улыбка застыла на его лице, и трудно было поверить, что это не розыгрыш, что улыбка застыла навеки.
В больничной карточке в графе "профессия" - запись: охотник. Потом мне признавались медицинские работники: если бы знали, что это писатель, спасли бы. Думали, что это бич (человек без определенного рода занятий).
На 53-м году жизни оборвалась мученическая жизнь Анатолия Дмитриевича Клещенко. Досталась ему и эта последняя пытка: умирание в тайге. Но были, пытки и прежде. И пострашнее - равнодушие людей, холод людских сердец. К пыткам он был приучен. Его пытали в тюрьме, требуя отказаться от самого себя и признать, что был английским шпионом. Его пытали в лагере. Но не смогли сломить гордый дух поэта, писавшего стихи на нарах. Он бросил вызов обществу, сталинской эпохи, судьям.
Пей кровь, как цинандали на пирах,
Режь нас, овчарок злобных уськай,
Топи в крови свой беспредельный страх
Перед дурной медлительностью русской.
Чтоб были любы мы твоим очам,
Из наших душ ты веру выжег,
Но все равно не спится по ночам
И под огнями пулеметных вышек.
Нет, дыма не бывает без огня,
Не всех в тайге засыпали метели.
Жаль только обойдутся без меня,
Когда придут поднять тебя с постели.
Но я иду сознательно на риск,
Пускай найдут при шмоне эти строчки,
Хоть не услышу твой последний визг,
Но этот стих свой допишу до точки.
При шмоне (обыске) были найдены эти и другие стихи, на суде Анатолий, Клещенко открыто заявил протест террору Сталина. До суда девять месяцев в тюремной камере Большого дома (Литейный, 4) его пытали, страшно били, заставляя отречься от своих слов. Вероятно, следователи и судьи даже боялись доложить в высшие инстанции, что нашелся смельчак, сказавший правду о Сталине. На суде Анатолий Клещенко признал себя виновным только в том, что был поэтом, но требовал освободить ни в чем не повинных людей, проходивших по его делу. Среди подельников оказался и военный инженер Николай Мартыненко. Оба они тогда не знали, что арестованы были по доносу друга, поэта Н.Новоселова. В архиве А.Клещенко хранятся и такие строки.
Временщику
Сжег храм когда-то хитрый Герострат.
Ты, прежде разрушая, после - строя,
Себя мудрей считаешь во сто крат.
Ты приказал, как бога и героя
Еще при жизни в бронзу и гранит
Одеть себя... К чему? Как Герострата
Тебя векам легенда сохранит.
Что храм? Ты брата натравил на брата,
Послал с доносом сына на отца,
Все храмы сжег и снова начал с вышек,
Их строить нам, но прежде до конца
Из наших душ любовь и веру выжег...
Сократ приказов, разве ты не знал,
Там - строя башни, вровень с облаками,
Там - меж морями проводя канал.
Что на твоих началах сорняками
Мы, хилые, но цепкие, растем,
Дубея от невзгод и испытаний?..
Где ржавчина рыжеет под гвоздем,
Где сорняки ползут по стенам зданий,
Хоть нет еще гераней на окне,
Дичатся дети необжитых спален -
Там червь уже работает в стене,
От камня пахнет сыростью развалин
Он предвидел свою участь и готовился к ней. Об этом свидетельствует и публикация в 5-6 книжках журнала "Литературный временник" за 1940 год. "Вийон читает стихи" - предчувствие ареста, скорой встречи с судьями. Незадолго до этой публикации он читал эти стихи Анне Андреевне Ахматовой в Фонтанном доме.
Его всегда тянуло к Ахматовой, она была для него образцом высокого духа. Рожденный в 1921 году, он считал себя обязанным принять эстафету Гумилева, расстрелянного в год его рождения. Николай Гумилев и Анна Ахматова были его поэтическими родителями; может быть оттого, решив жениться, повез меня к Ахматовой, и она благословила наш брак. Благословение должно было положить начало новой жизни. Он сам мне сказал, уходя в тайгу: "Я умру - не смей плакать. Я прожил пять жизней".
Во всех пяти жизнях Анна Ахматова дарила ему свое благословение. И он испытывал к ней сыновнюю привязанность. Особенно после возвращения из мест заключения.
5 октября 1957 года он получил справку: "Приговор военного трибунала Ленинградского военного округа от 20 мая 1941 года и определение Военной коллегии Верховного суда СССР от 27 июня 1941 года в отношении Клещенко А.Д. отменены и дело прекращено".
Позади шестнадцать лет лагерей и ссылок, возвращение в Ленинград. Его ждут поэты - Анна Ахматова, Анатолий Чивилихин, Борис Лихарев, Вадим Шефнер и другие. И только один боится его возвращения, хотя и ведет с ним переписку все эти годы. Всякий раз, встречая Николая Новоселова в ресторане Дома писателей им.Маяковского, Анатолий подзывал к себе Николая, наливал стопку коньяка, приговаривая:
"Пей, скотина!" Благопристойные соглядатаи спрашивали: "Как ты можешь его поить, ведь он тебя посадил!" Анатолий усмехался, отвечая: "Вы тоже сажали, только о вас не знают..."
Николай Новоселов ходил за мной по пятам, умолял простить: "Если вы жена такого человека... Я не подлец, я трус..." - смотреть на него было жалко, я убегала. Но однажды не выдержала и стала швырять, в него посудой.
В августе 1968 года за день до отлета на Камчатку, застала в доме двух плачущих мужчин: Анатолия и Николая Мартыненко, которого видела впервые. Оказывается, на протяжении десяти лет он проводил свой отпуск в Ленинграде, так как после реабилитации обосновался на юге. И всякий раз на протяжении десяти лет, они с Николаем Новоселовым поминали Клещенко, так как числили его в мертвых. Не решился Николай Новоселов открыть правду своему тезке и другу, не решился сказать, что по его доносу и Николай Мартыненко проходил по делу Клещенко.
Нестерпимо больно было видеть двух плачущих мужчин. Это была их первая после долгих лет и последняя встреча. Завтра... Начиналась Камчатка. Тайга снова звала его.
Анатолий торопился познакомить меня со всеми, кто был ему дорог: Раиса Ильинична Вегер (он называл ее лагерной мамой), дочь известного революционера, оказалась в лагере, как жена врага народа; Екатерина Константиновна Лифшиц, вдова поэта Бенедикта Лифшица; Василий Семенович Буняев, известный литературовед, автор многих учебников по зарубежной литературе... С каждым из них были связаны долгие годы лагерной жизни, о каждом он хотел написать отдельную главу, но не успел. Сохранилась тетрадочка его лагерных стихов, называемых "Стихи на одной ноте". В тетрадочке есть поэма "О чем говорит Нил". Ему предпослано посвящение.
"Буняеву, читавшему мне историю на нарах, в спецлагере".
Анатолия Клещенко посадили, когда он был студентом первого курса Ленинградского университета. На вопрос: "Какое учебное заведение окончил?" - Анатолий Клещенко серьезно отвечал": "Я закончил академию Буняева".
Я всегда поражалась его тяге к гармонии. Умение не унывать, даже покинув (в который раз!) свой дом, став опять скитальцем, таежником. В тайге это был мудрый волшебник, казалось, он знает язык зверей, читает их следы. Охотоведы многому учились у новоиспеченного охотинспектора. Уходя в последнюю тайгу, он мне сказал:
- Белка, моя единственная мечта, чтобы вышел мой сборник стихов.
Неужели мечта сбывается, вопреки предвиденью поэта...
Не умерли его стихи, не сгорели, не сгнили в застенках архивов. Звучит чистый голос поэта Анатолия Клещенко.
Боровлянка,
15 февраля 1949 года
Коля!* (ред. * Николай Мартыненко (подельник)._
На днях получил твое письмо, из которого, прежде всего, не ясно, сколько моих писем ты получил. В частности, получил ли письмо с "философскими" испражнениями насчет сорняков и руин?
Радует, что твоя жизнь, относительно, налаживается; радует, что у тебя, кажется, есть или будет в жизни человек близкий тебе, решивший делить с тобою немилость времени. Давай Бог счастья!..
Мне, в этом отношении, много хуже: особенности моей психологии и впредь, вероятно, обрекут меня на одиночество. И все-таки:
Этой ночью, ноябрьской метелью
Замело перекрестки дорог...
Счищу снег о высокий порог
С ног замерзших и...
Благодарность тебе принесу
За красивый закат с позолотой,
Что сосной не убило в лесу,
Не замучили насмерть работой;
За огромное счастье поэта
Ход часов поворачивать вспять...
Сделай так, чтобы завтра опять
Мог бы быть благодарен за это.
Эпиграф к этим строчкам из Лермонтова: "За все, за все тебя благодарю я"...
Недавно получил письмо от Николая. Сухое нарочито и сухое без нарочитой сухости. Впрочем, он собирается написать тебе.
У меня - все, как всегда, как ты знаешь. Просьб твоих выполнить не могу: из культбригады не пишут, следовательно, где теперь Х. и М. знать не могу, а что касается поэмы, которую ты просишь - просто лень вспоминать, а текста - нет. Мыслить, напрягать память - нет никакой охоты. Оттого не двигается далее XIII главы и новая поэма моя "Путем орды", о которой я тебе писал.
***
Сколько дней прошло, как начал я это письмо? Сегодня - 28 февраля, завтра начинается последняя моя весна на Урале. Последняя ли? Как ошалелый, без фуражки, с потухшей трубкой в зубах, слоняюсь по зоне - весна всегда действовала на меня: черт побери, жизнь, вернее - жизнь, хороша повсюду. Каждая клеточка, каждая частица божества в нас, помимо разума даже, воспринимают свет и тепло и радуются. Где ты, моя опальная муза?
Ветки кленов, скорбно обвисая
Засыпают листьями тебя...
Муза! Это ты сидишь, босая,
В рубище... Пронзительно трубя,
Журавли плывут под облаками
Над тобой, печальной и немой.
Улыбнись, озябшими руками
Локоны поправь: пускай зимой
Эта осень времени сырая
Сменится, быть может. Подожди,
Возвратятся из чужого края
Журавли, отморосят дожди.
Перемены угадав приметы
Тернием заросшею тропой
На поклон к тебе придут поэты
Льстивой, лебезящею толпой.
Каждый скажет: "Золушка, к тебе я
Рвался в дни опалы из хором!"
Плюнь в глаза и оттолкни плебея -
Крестится, над ним ударил гром,
Первый гром весны под голубою
Чашей неба - пусть падет ничком:
Кто стремился в горе быть с тобою,
Тот придет с заветным башмачком.
Маятник времени колеблется неуклонно и не напоминает ли он кому-нибудь маятника в застенке инквизиции из рассказа Эдгара По?
Но где буду я встречать следующую весну? В Красноярске? В Караганде? В какое время года упадет первая капель моей весны?
...Сызнова "расфилософствовался!" Боюсь, что по вине подобной "философии" "теряются" мои письма к тебе, к Вале, к Николаю - больше никому не пишу...
От мысли подготовить книгу стихов я отказался, слишком сильно надломлена душа моя, чтобы "делать", и не "писать" стихи я смог, надеюсь на батюшкино наследство - умение рисовать и на некоторую искушенность в жизни. А больше всего, вопреки пословице, на Бога.
Тебе рекомендую еще выше задрать курносый нос, ибо в жизни, как в алгебре - минуты зачастую становятся плюсами и наоборот. Это - во-первых, а во-вторых, ты не поэт и не психопат, значит, сумеешь обрасти мхом маленьких мирских благ и быть этим довольным. И очень может быть, на это по-серьезному придется настроиться тебе, ибо История стала позволять себе алогизм.
Сам надеюсь на лучшее, но худшего очень и очень боюсь: ведь ко мне отнесутся строже, нежели к тебе, это ясно. Впрочем, что заглядывать в будущее? После доброй понюшки кокаина можно будет всегда вскрыть себе вены... А пока - звенит капель, дневальные очищают снег с крыш, теплый ветер треплет волосы: - жизнь чудесна и бесконечна! Если оставят меня в покое, дадут возможность купить дробовик и собаку да забиться в лес, хотя бы на краю света - может быть я, даже, буду им благодарен. Благодарен даже за лагерь, ибо эти годы так или иначе были бы потеряны. В общем, "черт угораздил меня родиться с умом и талантом...".
Что еще написать тебе? Ах, да, о Льве Иванове не знаю да и не интересуюсь особенно судьбой его. Знакомых у меня в Верхотурье нет, адреcoв, следовательно, тоже. Относительно рассказов для сцены напиши подробнее, что интересует тебя: тема, направление. Если устроит репертуар всяческих "Клубных эстрад" и "Молодежных эстрад" - вышло, сколько угодно. Сам их не читаю - серенькие слишком... Мне (ты, очевидно, имеешь дело с библиотеками) перепиши пару веселых главок "Василия Теркина" А.Твардовского - вот единственная моя просьба.
Целую крепко, Анатолий.
Р.S. Письмо это отправлю на днях, адрес у меня прежний, п/я. Пиши только по нему. Еще раз - выше нос!
Боровлянка,
16 декабря 1948 года
Николенька!
Час назад получил твое письмо от 11 ноября. Сейчас оно лежит передо мной, вместе с письмами от Вали и Николая *. Последнее получил тремя днями ранее и пересылаю тебе. Но отвечать надо на все три...
Свет скоро погаснет и дневальный КВЧ - скрипач из Харбина Сергей Середкин - приготовил мигалку. Он гаснет, начертав показатели дня на фанерках с чувством свято исполненного долга, а у меня впереди - ночь, полпачки "Ракеты", склянка черного кофе...
Как я живу, ты, безусловно, представляешь: ленюсь бессовестно, питаюсь впроголодь (ибо общего не ем!), в дни удачи вспрыскиваю морфий, пью водку или нюхаю кокаин. Чего ты не можешь представить себе, так это существования воспитанника моего, четырехмесячного дворняги Джима. Впрочем, сейчас он спит в тумбочке моего стола...
Письмо от тебя я, было, отчаялся получить - по той самой причине, что и неполучение моих писем Николаем. Кстати, как он наивен еще во многом!
Что мне сказать тебе о тебе? Держи нос кверху и помни, что пережил самое худшее и что время, все-таки, работает на нас. В Красноярске, в Нарыме, у черта на куличках - всегда будет дверь, в которую тебе захочется постучать; книга, которую тебе захочется прочесть; женщина, которую захочется поцеловать. Значит, жить стоит - ведь даже камень старается падать до конца, финик - расцветать в банке на подоконнике.
Слушай: много лет спорят орел и ворон. Ворон говорит, что лучше жить триста лет и питаться падалью, орел уверяет, что лучше один раз живой крови напиться. А на самом деле - лучшее, всю жизнь падалью питаться, чтобы один раз живой крови напиться.
Это - для терпения. А для утешения вот что: первоначальное назначение твое было стать кирпичом, материалом для строителей. Судьба сделала тебя сорняком, выросшим на кирпичной стене, где и было уготовано место. Но ведь сорняки растут на руинах.
Зубами и ногтями цепляйся за жизнь, дружище. В крайнем случае - найди вдову с козой или коровой, терпи... казак. Над твоей головой тоже стучит маятник.
А мне напиши, как у тебя дела с жильем, с питанием. Напиши, стоит ли подготовлять одежду к освобождению - смогу ли я в сохранности провезти ее и писанину свою через пересылки?
Собственно, мне рано думать об этом - впереди еще год, а там, скорее всего, "впредь до распоряжения" - ведь стучит маятник...
Но, паче чаяния, освободят - надеюсь на кисти и на стихи. Да, да, на стихи. Собираю книжку, которую можно будет печатать. "Краеугольный камень" и "Путем орды" - готовы наполовину. Вот, наугад, главка из нее:
С перелитым из "Тигров" и "Фаустов"
плугом
Лемех врежется в землю блестящим углом,
И в пласте чернозема, крутом и упругом.
Кость немецкая вскинется кверху мослом...
В октябре вы здесь были уже - что, недолго?
Раз испили шеломом водицы донской,
Захотелось в другой? Попытайтесь!..
Как Волга,
Дон лежит на дороге твоей воровской,
Пес немецкий, преградой широкой и грозной,
Много места... в прибрежной землице сырой...
Раз бежали отсюда вы ночью морозной?
Главка далеко не лучшая, но о поэме даст, по-моему, представление. "Ленинграда 1942" (впоследствии - "Петроградская сторона" у меня нет, в памяти не сохранилась). Судьбы всех стихов своих пока не знаю.
Представь себе, что жму лапу и целую. До следующего письма, друг. Адрес мой от надписей на конвертах не зависит, всегда один, и ты его знаешь.
Анатолий.
Белла КЛЕЩЕНКО
альманах ЕНИСЕЙ. 3 за 1989 г
Подборка стихов Анатолия Клещенко.