«Мы вопрошаем и допрашиваем прошлое не любопытства ради, мы хотим понять день сегодняшний, мы хотим заглянуть в день завтрашним» — слова Михаила Шатрова, предпосланные пьесе «Революционным этюд» (на норильской сцене она шла под названием «Синие кони на красной траве»), как нельзя лучше объясняют наш интерес к истории страны, края, города, в котором живем, я судьбам людей, эту историю творившим. Но положа руку на сердце можем ли мы сказать, что прошлое известно нам во всей полноте, что в нем не осталось никаких тайн, волнующих сегодняшние поколения!
К разговору об этом мы пригласили автора нескольких книг о вашем городе А. Л. ЛЬВОВА.
— Анатолий Львович, читатели «Заполярки» по праву считают вас ведущим биографом Норильска, хорошо знают ваши книги, следят за вашими газетными публикациями, нередко ссылаются ка них в письмах и адресуются к вам в поисках ответов на вопросы, связанные с историей города и комбината. Любопытно, а как определилась ваша творческая направленность, с чего все началось?
— В пятьдесят девятом, когда я приехал сюда, в городе еще было очень много людей, которые знали старый Норильск, которые его строили. В их числе был, скажем, референт Сергея Мироновича Кирова... В коридоре управления комбината могли встретиться бывший начальник Дальстроя и освободившиеся из заключения будущие лауреаты Ленинской премии. Прошлое на каждом шагу встречалось с будущим и не могло не обратить на себя внимания, не могло не вызвать интереса.
Тогда и начались записи рассказов о судьбах. Но так как жизненного опыта не было, а политического тем более, мне и в голову не приходило, что время, когда можно не скрываясь записывать, читать об этом в журналах, книгах, — скоро минует. Почти все, кто приезжал тогда к нам, — Александр Марьямов Анна Вальцева, Тихон Семушкин — не скрывали лагерное прошлое Норильска. Что касается меня, зеленого выпускника Ташкентского университета, — то пока я осмотрелся, научился отличать кочку от пенька, все было прикрыто крепче прежнего.
Норильское телевидение успело выпустить одну постановку с лагерным содержанием — автор Вильчек, режиссер Сакалис в главной роли заслуженный в то время артист республики Лукьянов. Эти трое получили по строгому выговору, так и не поняв за что, а я — только «на вид», за то, что не осудил их на собрании.
Еще более памятна история моего первого очерка об «однофамильце из Дудинки с княжеским именем Всеволод Дмитриевич. Очерк, кстати, не опубликован до сих пор, текст можно найти, но я и так помню, что следователь грозил моему герою: «Расстрелять?! Не-е- ет!1 И не надейся! На мясной крючок, как тушу!» — и показал место, куда должен вонзиться мясной крючок...
Это — об интересе к лагерному, совсем недавнему прошлому. Но еще раньше возник интерес к временам более отдаленным. Случай был такой. На чердаке одной из черных дудинских изб-— из них в основном и состоял город — нашли связку писем, датированных 1908 —1918 годами, содержащих, как объявило таймырское радио, много этнографических деталей. К моему вящему удивлению, в течение двух-трех недель никакой дальнейшей информации не последовало. И я пошел на радио, узнал, у кого находятся письма, посмотрел их и кое-что выписал... Впрочем, эта история еще не закончилась, и я надеюсь рассказать о ней подробнее.
— Сегодня мы, «о сути дела, открываем историю Норильска заново. Интересующихся ею становится больше что наверняка не может вас не радовать. Каким образом намерены удовлетворить этот социальный запрос? Проще говоря — каковы ваши планы на ближайшее будущее?
— «Открывает» историю своего города разве что молодое поколение, поскольку на протяжении двадцати с лишним лет о прошлом не говорилось. Но должен сказать, что еще к исходу первого десятилетия строительства комбината уже была написана его история, самый первый ее вариант. По требованию Панюкова и составленному им плану рукопись подготовили Анатолий Шевелев и Владимир Фролов. Ясно, что история эта была сугубо сталинская, «всем хорошим в себе» Норильск, конечно же, был обязан Верховному Главнокомандующему (заметьте, что медный завод и обогатительная фабрика не так уж случайно родились в один день с лучшим другом заполярных горняков и металлургов — как, несколько позднее, и «Заполярная правда»). Но факт остается фактом; у комбината была уже написанная история. Впоследствии ни разу ни перед кем такой задачи не ставилось, если не считать своеобразного кооператива в Новосибирске, который лопнул, не приступив к работе.
Некоторые считают вариантом такой истории «Норильскую биографию». Оснований для этого — никаких. Ибо это хрестоматия по истории, не более того. Кстати сказать, и эта работа не доведена до конца, издателей, испугал объем рукописи — пятьдесят авторских листов. Сейчас хорошо бы добавить к ней новые, разрешенные к печати материалы и под эгидой краевого издательства на базе типографии НГМК выпустить отдельными сборниками: «1930-е», «1940-е» и т. д. Вот был был бы подарок! А колоссальный спрос обеспечен...
По-хорошему, надо бы засадить за работу творческую бригаду — трех-четырех литераторов, которые за два-три года вполне могли бы написать норильскую историю на материалах Шевелева, Фролова, Бондарева, Щеглова, Лебединского, Алкацева, Гармаша, Башкирова, Важнова, «Заполярной правды», многотиражных газет и, конечно, архивов. Такую работу можно было бы считать программой-максимум. Пока же у меня нет ни единого помощника, по-настоящему заинтересованного в подобной работе.
— Ну а «программа-минимум»!
— Совсем недавно открылся целый пласт нового материала: письма от норильчан тридцатых-сороковых годов в «Заполярку» и «Известия» (которые пересылают мне). Пришло также время вынуть из сундуков сделанное давным-давно. Весь этот материал, переработанный в одном ключе, тайный в одном ключе, интересует несколько издательств. Хочу уйти в отпуск, с одной-единственной целью... Потому что моя постоянная работа в управлении комбината возможности сосредоточиться на рукописях не дает.
Пока в незавершенном состоянии еще три сборника, в том числе «Слово о Норильске», — все лучшее, что написано о нашем городе за полвека.
— Расскажите, если можно, о своей «методике», «технологии» поиска, источниках информации.
— «Технология» самая разная от работы в архивах до записи устных рассказов, но главный и любимый источник — переписка со старыми норильчанами. Сегодня в списке моих корреспондентов человек двести.
— Почему вы называете этот источник любимым?
— Потому что я вижу, ощущаю, чувствую, что эта переписка (хотите—верьте, хотите — нет) продлевает им жизнь. Да и мне тоже.
— Очевидно, через вас они ощущают свою связь с городом, давно ушедшей юностью, с друзьями, и терять эту связь им было бы тяжело.
— Наверное. Именно потому я считаю своей обязанностью помочь напечататься живым, прежде чем обрабатывать материалы уже ушедших или рассказывать об ушедших, которых я знал лично.
— Судя по всему, Анатолий Львович, пути ваших поисков во многих точках пересекаются с музеем истории освоения и развития Норильского промышленного района и с общественным комитетом «Мемориал». Каи строятся ши взаимоотношения с ними?
— С музейщиками — отношения хорошие, случается, обращаюсь за помощью к ним (как и в архивы), бывает, что и они обращаются ко мне. В порядке самокритики добавлю, что мог бы, точнее — должен делать для музея больше, чем делаю. Что касается | «Мемориала», то я не слышал, чтобы общественный комитет собирался. Не нравится мне, я бы сказал, лишний звон вокруг темы, которая требует... ну такого осторожного отношения к ней. Ведь для пострадавших она исповедальная, а мы кричим: правда! память! совесть! восхождение!.. Почему-то стыдно. Договорились даже до того, что вот поставим памятник — и совесть наша будет чиста. Неужто? Тут за век не отмыться каждому, независимо от года рождения.
— Встречаются ли, Анатолий Львович, препятствия я вашей работе и насколько они тормозят ее?
— Встречаются.
В отношении истории — о чем можно серьезно говорить, если даже исследователям по специальным темам не выдают пропуск ни в один из архивов, где есть материалы по преступлениям сталинизма. Директор Института военной истории Дмитрий Волкогонов еще что-то может, а если я даже не замдиректора? Нет доступа в хранилища документов КГБ и МВД, лишь в очень небольшой части открыт архив МИДа, только половина архива Госплана.„ Маленькая надежда - московский кооператив «Архив», который меня нашел, но обольщаться пока нечем. Я ие видел личных дел ни Урванцева, ни Завенягина, ни Панюкова, ни еще тысячи, в которые хотелось бы' заглянуть, а не пользоваться слухами.
Это — что касается эпохи культа, А если взять времена не столь отдаленные и даже день сегодняшний...
Сколько в нашей жизни многозначительной конфиденциальности, замешанной на преступном высокомерии: «Разве можно во всеуслышание говорить обо всем! Нас не все поймут». Избранные, видите ли, поймут, а я, к примеру, — еще неизвестно.
Кто-то присвоил себе право решать, когда, где и кому объявлять те или иные факты. И разве не ясно, что за всем этим туманом и мраком гораздо легче функционировать пустышке, любителю напустить дыму еще больше, чтобы не разглядели его сути, его некомпетентности и безответственности.
Вранья и замалчивания у нас еще хватает. Больше за последние годы его не стало, но иногда кажется... Потому что на фоне всеобщего вранья в глаза било из ряда вон выходящее а теперь, слава богу, слышна каждая фальшивая нота. Я не идеализирую события или ситуацию, просто мы настроились по-другому: не затыкать уши, слушать и слышать. Следующий этап — не молчать, вступать в полемику, в борьбу, когда сталкиваешься с неправдой, лицемерием, проституцией в политике.
— Анатолий Львович, отказались бы вы сегодня от какой-то из своих книг, написанных в «те» годы и, насколько я знаю, «урезанных» по разным причинам, или достаточно было бы «переработать и дополнить» их, как говорится в аннотациях к переизданиям?
— Это верно, всякий раз рукопись усекалась, как правило, на треть как
по цензурным, так и по не менее обидным соображениям: «В СССР нет бумаги».
Однако, хоть они и не без обязательных глупостей, необязательных заблуждений и
ошибок, сегодня я все же мог бы подписаться под любой из книжек: не «плел
общеизвестное», не лжесвидетельствовал... Только бы разрешили добавить несколько
слов: «Лагерной истории Норильска, как вы понимаете, не существовало в помине до
2 ноября 1987 года. Это было приравнено к государственной тайне».
Такого рода тайны — а их, говорили, много в нашей жизни и сегодня — тяжкое преступление перед обществом.
Вела беседу Р. НИКИТИНА
Заполярная правда 11.02.189