Время, словно хитрый вор с жадностью крадет у человека силы, здоровье, счастье, наконец, жизнь. Схватить этого "воришку" за руку, когда он залазит в наш карман и уносит с собой' еще один год нашей жизни, пока не удавалось никому. И, наверное, не удастся никогда. Единственное, что человек может сохранить, спрятав от жадных, глаз времени - память. Ту память, которая живет в человеческом сознании, как птица в клетке, но когда ей удастся вырваться на свободу, люди узнают о прошлом много веселого и страшного, грустного и удивительного.
Так было с нашей историей. В сознании людей открылись вдруг клетки и выпорхнула на волю память, та, которую так долго не выпускали времена застоя. И узнали люди правду о том недалеком времени, называемом "время культа личности". И посыпались в редакции издательств письма о репрессиях и репрессированных, оклейменных позорными званиями "враги народа" - незаконно осужденных людях, которые стали жертвами жестокой политики силы и страха.
Недавно в редакцию газеты "Новая жизнь" пришло письмо с очень кратким содержанием: "Прочел в газете статью о репрессиях. Сам я тоже жертва "культа личности". У каждого человека, кто в середине 30-х ночью был поднят с постели, отправлен в тюрьму, где следователи заставляли подписывать ложные протоколы, которые, по сути дела, являлись приговором, кто потом был отправлен на Восток, на огромные безжизненные территории, огражденные от внешнего мира колючей проволокой, своя история. У Израиля Михайловича Фельдмана - тоже своя, непохожая на другие.
Сегодня наша газета начинает публиковать воспоминания И.М.Фельдмана.
Когда началась война, я проходил
срочную службу в городе Вологда. Помню, меня
вызвали в штаб, вручили маршрутный лист (я был
посыльным) и приказали следовать за командным
составом. По дороге я решил заскочить на почту и
отправить телеграмму родителям, которые в то
время жили в Бресте, чтобы предупредить их о
начале войны. На почте мне сказали, что связи с
Брестом нет - город занят немцами.
После состоявшегося в штабе совещания началась
подготовка личного состава нашей части к
передислокации в район передовой.
***
На фронте я поначалу проходил службу в штабе - был переводчиком на допросах пленных. А когда попал на передовую, оказалось, что утром, на следующий день намечено наступление. И начал готовиться к бою. Вскоре меня срочно вызвали в штаб.
Командир был немногословен. Он вручил мне документы (какой-то пакет) и объяснил, как добраться до пересыльного пункта "Волховстрой", к коменданту, к которому мне надлежало явиться. Отправляясь в дорогу, я не понимал, зачем понадобилось меня удалять (а то, что именно удалять, я понял позднее) с передовой.
Только прибыв на пересылку и познакомившись с такими же солдатами, как я, мне стало ясно, в чем дело. Оказывается, все бойцы, которые родились в западных районах страны, входивших до к 1939 года в состав Польши, были удалены с фронта - им не доверяли. Ходили даже слухи, что это был приказ самого Сталина.
***
После распределения вместе со своим другом Берко Иосифовичем Ферштейном я попал в Архангельск, где устроился заместителем, начальника продовольственной базы. Работа заключалась в доставке продовольствия на буровые вышки, которых было много в районе Aрхангельска.
Эти краткие заметки нужны были для того, чтобы читатель понял, каким образом Израиль Михайлович Фельдман - здоровый и нужный для фронта человек - оказался в тылу. Далее следуют события из-за которых мы, по сути дела, и начали это повествование.
...В начале августа 1943 года ко мне пришел Берко Ферштейн и предложил поехать вместе с ним в Ташкент. Дело в том, что в этом городе собралось много людей нашей национальности.
Подумав, я согласился. С проездом осложнений не должно было быть - выписать командировочное для меня больших трудностей не составляло.
Билеты купили без особого труда, вещи собрали быстро, так как их было немного. Подготовившись к отъезду, мы с Берко решили еще раз прогуляться по городу.
Идя по улице, я заметил, что за нами неотступно следует какой-то мужчина. Я и раньше замечал, что за мной следят, но не придавал этому большого значения - в то время следили за всеми, кто работал на ответственных должностях. Но в этот раз мне почему-то стало не по себе. Я сказал о своих подозрениях другу.
"Да брось ты! - возразил Берко. - Нашел о чем переживать. Вовсе он не за нами следит, а просто прогуливается, как и мы".
Но на всякий случай решили проверить. Пошли в баню, хотя мыться нам и не нужно было, Когда же вышли на улицу, то увидели того же мужчину, который спокойно поджидал нас на другой стороне проезжей части.
И тут я, честно говоря, испугался, возникло желание никуда не ехать. Вообще я человек со слабым характером, и если бы не Берко, то непременно бы остался в Архангельске. Он по-прежнему настаивал на отъезде. До отправления поезда оставалось немного времени, поэтому, мы поймали такси и поспешили на вокзал.
На перроне я вновь заметил нашего тайного спутника. Но теперь он был не один, а с милиционером. Я так разволновался, что по ошибке сунул билеты проводнице пятого вагона, хотя в билетах значился девятый. Когда мы отправились искать наш вагон, я услышал за спиной голос следившего за нами мужчины: "Ой, извините, похоже, я ошибся! Действительно, это пятый".
Только мы вошли в купе, и расположились на своих местах, как двери резко отворились, и в купе вошел наш тайный спутник.
"Места свободные есть?" - спросил он. Берко указал на верхнюю полку. Мужчина говорил непринужденно, и я уже начал подумывать, что все мои страхи были напрасны, но в это время в купе вошел милиционер дорожной службы и попросил предъявить документы.
Пошарив по карманам, мужчина сделал печальное лицо, и оказал, что документы он, вероятно, забыл дома.
"Разберемся!" - сказал милиционер и повернулся ко мне. Я протянул командировочное.
Весь этот спектакль с проверкой документов закончился, тем, что мужчина, следивший за нами, вытащил из кармана два ордера на арест.
"Этот поезд в Ташкент не идет. Этот поезд идет в НКВД!" - добавил он.
***
Потом была камера в Архангельской тюрьме, были допросы...
Меня допрашивал здоровенны мужчина с красным лицом и такими же красными глазами. Первый же вопрос следователя меня буквально ошарашил. Он спросил: "Какое задание вам давал майор американской разведки?" И тут я вспомнил, что мне частенько приходилось жить в гостинице "Интурист", где жило много иностранцев. Я ответил, что никакого майора не знаю, а раз не знаю, то и заданий никаких не получал. Следователь очень рассердился, стал махать руками перед моим лицом, а потом вынул из кармана зажигалку.
"Я тебя испепелю, если не скажешь!" - заорал он.
Потом он долго ходил по комнате, наконец, сел за стол и стал что-то писать. Исписав несколько страниц, он протянул мне бумаги и велел подписаться. Перечитав, я сказал, что все написанное неправда. Тогда следователь вскочил со стула и ударил меня кулаком в лицо. Все, что угодно мог я стерпеть, но побоев следователей НКВД боялся.
Вскочив на ноги, я бросился к двери, стал громко кричать и стучать по металлической обшивке. К счастью, рядом находился начальник тюрьмы. Ему не требовалось задавать лишние вопросы - то, что произошло, было написано на моем лице. Допрос был прекращен.
На следующий день, в одиннадцать часов ночи (как обычно) меня вновь вызвали на допрос. На этот раз следователь был другой. Он был вежлив с изысканной, утонченной манерой поведения. Только вопрос остался тот же, что вчера.
Допросы длились до двух часов ночи, потом меня опять уводили в камеру. Иногда мне хотелось плакать, иногда я буквально сгорал от бешенства, но лишь открывалось смотровое окошечко и грубый голос надзирателя спрашивал: "На букву "Ф" есть? Выходи!", меня сковывал страх.
Так продолжалось сорок пять дней, а после этого были полгода томительного ожидания суда.
Но суда не было. Спустя семь месяцев после моего заточения, в камеру вошли несколько человек и один из них зачитал приговор, согласно которого я был приговорен к 10 годам лишения свободы (И.М.Фельдману было предъявлено обвинение согласно пунктов 6, 10, 11 статьи 58 УК РСФСР, прим ред.).
...Этапы, грязные вагоны с колючей проволокой на маленьких окошках, в которые с трудом проникал свет. Потом Карагандинский лагерь или просто Карлаг, где три года я работал на лесоповале.
Через некоторое время меня перевели работать в больницу, где раньше лечили японских военнопленных. Дело в том, что когда-то отец учил меня разбираться в лекарствах - он был фармацевтом в одной из аптек. Бреста. Я внимательно слушал и старался запомнить его уроки, которые мне пригодились в Карлаге.
...После освобождения меня отправили в ссылку. В Красноярск ехал с двумя сопровождающими, поэтому у меня не было того ощущения свободы, которое должен ощущать каждый человек после того, как пробыл в заключении десять лет.
В Красноярске меня опять посадили в камеру городской тюрьмы, где я сидел до тех пор, пока начальство изучало мои документы.
И вот опять дорога. Я вместе с сопровождающим ехал на север, в заброшенную среди тайги деревню Вараковка.
В Вараковском сельском Совете мои документы опять подверглись тщательному изучению. Мне надоело сидеть в конторе, и я вышел на улицу. Страшно захотел курить, но чтобы сходить в магазин требовалось разрешение сопровождающего. А его нигде не было. Через некоторое время я к своему ужасу узнал, что сопровождающий уехал. Что теперь делать? Кому подчиняться? Но вскоре кто-то сказал мне, что я теперь свободен и могу идти куда захочу.
В 1956 году пришло извещение о моей реабилитации. В конторе сельсовета я получил деньги - 1200 рублей - компенсация за перенесенные страдания.
Но разве деньги могут компенсировать десять лет заключения, где с тобой обращались, как с настоящим, а не мнимым, врагом народа? Разве они могут вернуть друга, который умер от голода в Карлаге?
Нет, не могут эти деньги избавить Израиля Михайловича Фельдмана и тысячи других незаконно осужденных от страшных, невыносимых, до сих пор терзающих душу, воспоминаний.
Материал подготовил О.БАРАНОВСКИЙ
"Новая жизнь" (Красноярский край,
Казачинский район),
18.05.89, 20.05.89