КНЯЖЕСКОЕ имя-отчество к нему не подходит. Это мне стало ясно, как только я приоткрыл дверь с выцветшей табличкой «ПТО» и протиснулся в комнату, заставленую десятком столов, чертежными комбайнами и шкафами еще довоенного производства. Его столик подставлен к подоконнику, спинка стула укрыта пиджаком. Лист ненужной кальки, заколотый канцелярскими скрепками, заменил абажур настольной лампы. Желтый свет падает на кипу каких-то графиков, схем и на старые бухгалтерские счеты. Пальцы кидают костяшки в разные стороны. Из тумбы стола выглядывает шахматная доска. Легко представилось, как, дождавшись пяти часов, он привычно предлагает сослуживцу: «Партеечку?».
Неторопливо снял очки, оставившие след на переносице, сдернул черные сатиновые нарукавники... «Единство стиля», кажется, было налицо: залысины, редкие седые волосы... И чего меня к нему прислали? Конторский служащий — типичней не бывает. Какой тут, к черту, романтик!
Именно о романтиках я думал, пока шел к этому дому по засугробленным улицам
Дудинки, лотом по занесенным причалам. Не зная верных троп, проваливался по
колено, отступал, чтобы почувствовать под собой наст потверже... Было так тихо
вокруг, что, казалось, и порт скован, как Енисей. Только вдруг крикнет паровозик
и звук тотчас же растает — в тишине и темноте. Может разными снег
заговорить разными голосами —
далеко слышен скрип, когда нет ветра, — и опять тихо.
Была самая середина полярной ночи. Небо серело на час, на полтора, а в четыре часа — как в полночь: оранжевые блики под одинокими фонарями, короткие, как морзянка, огненные точки за рекой — сварка на судах в отстое...
Наконец я увидел здание управления порта. Издали оно похоже на затертый льдами корабль. Сходство усиливают три антенны, мачтами торчащие над крышей-палубой...
В Норильске с его ста двадцатью тысячами жителей, «ленинградскими» ансамблями, многоэтажными цехами даже зимой, бывает, забываешь, что семидесятая параллель совсем близко. В Дудинке об этом вспоминаешь сразу. И приезжий думает; «Ну кто же здесь живет, на краю света, куда и ссылали-то редко? Герои? Энтузиасты? Во всяком случае — романтики».
МЕСТНЫЕ журналисты из Таймырского радио сказали: «Познакомься со своим однофамильцем — Львов Всеволод Дмитриевич. Работает в управлении порта, в ПТО. У него собраны все сведения о Енисее лет за двадцать пять»...
И вот я смотрю на него, чувствуя, что вряд ли удается скрыть разочарование. Знаю, что первое впечатление — обманчиво, «не суди о человеке по портрету», еще кое-что на ту же тему. Но эти нарукавники, счеты и вся обстановка, будто созданная для съемок «сцены в конторе»...
Чуть грассирует:
— Чем это моя скромная персона может заинтересовать прессу?
Все ясно. Время потеряно зря. Но не идти же назад, ничего нс сделав? И мы договариваемся, что я жду до конца рабочего дня — осталось совсем немного, в нашем распоряжении будут все десять столов, все три чертежных комбайна и вот этот графин ледяной воды, который раньше времени пришедшее на смену пожилая техничка уже отправилась наполнять из-под крана...
— Каждую, весну мы получаем прогноз Арктического и Антарктического института...
Мы разговариваем всего несколько минут, но мне ужо кажется, что это совершенно другой человек, не тот —- в нарукавниках Он говорит о том,что его интересует больше всего и преображается на глазах. В нем уже чувствуется уверенная сила, взгляд стал внимательным, даже пристальным, мол, а действительно ли. ты серьезно этим интересуешься, мил-человек, стоит ли тебе говорить о святом для меня... Я уже ощутил в собеседнике дар преподавателя, не только знающего предмет, как свои пять пальцев, но и в сто раз больше, чем это нужно было бы «исполнителю»... То, о чем он говорит, уже трудно назвать обыкновенным увлечением, «Хобби» прежде всего — для собственного удовольствия, а это ...это нужно многим, это помогает людям, оставаясь глубоко личным, кровным, раз и навсегда занявшим сердце и ум...
— Наш прогноз оказывается точнее институтского,., Если вас не утомят мои объяснения... Дело сводится вот к чему...
Открывалась неведомая мне область знаний, длинный и трудный путь, ие котором нельзя достичь значительного без основательной подготовки в науках, не всегда смежных...
— Вычисление скорости течения в открытых руслах (в трубах это несравненно легче) сводится к системе громоздких дифференциальных уравнений, доступных лишь современным электронно-счетным машинам. К счастью для практиков, такая задача решается приближенно по графикам связи... Берутся два водопоста и определяется, за какое время свободно пушенный поплавок приплывет с верхнего водомерного поста к нижнему (водопосты — как бы наблюдательные пункты за рекой)... Чисто эмпирический график: по оси абсцисс, к примеру, будет откладываться разность уровня водопостов, а по оси ординат — средняя скорость течения реки на этом участке. Зная показания водопоста, например, у Туруханска и показания постов в Игарке и Дудинке, можно установить среднюю .скорость течения на участках Туруханск — Игарка и Игарка — Дудинка, определить, когда масса воды, уровень которой был замерен в Туруханске, доберется до Дудинки.
Проделав целую серию таких наблюдений — желательно в течение •полного гидрологического года, — вычерчиваем график связи. И по методу наименьших квадратов (есть такой в математике для обработки материалов практических наблюдений) производится обработка числовых данных. В результате можно получить приближенную формулу, устанавливающую достаточную связь между показаниями обоих постов. Теперь, получая из Туруханска данные о горизонтах воды ниже впадения Подкаменнйй Тунгуски, можно на восемь—десять дней прогнозировать- горизонт Енисея у Дудинки.
Правда, для уточнения прогноза необходимо учитывать влияние ветров, которое может быть очень значительным, а оно практически не изучено. Между тем, были случаи, горизонт воды за несколько часов поднимался больше, чем на метр, вода заливала причалы и прерывала обработку судов. Тут непочатый край работы как для практиков, так и для теоретиков-гидрологов. А знание уровней роды наперед необходимо и для судоходства, и для маневров с флотом, и для работ по дноуглублению, и для строительства в затопляемой зоне...
Тихий голос поведал мне о тысяче интересных вещей. О том, что дореволюционной Дудинке повезло на священника. Батюшка собирал данные — да на протяжении многих лет, начиная с 1896 года, — о замерзании Енисея, его вскрытиях, различных метеорологических явлениях (была система, и I «Гипроречтранс» до сих пор на священника ссылается), Я услышал о том, что для прогнозирования колебаний уровня Каспийского моря использованы электронные счетные машины, но многое можно сделать по не слишком современному, но доброму и проверенному методу аналогии. В руках у Всеволода Дмитриевича материалы почти тридцатилетних наблюдений за Енисеем. И при помощи сравнения с метеоусловиями данного года можно определить, вычислить, установить почти точную дату явлений, которые интересуют исследователя.
У Львова накопилось великое множество самых разнообразных материалов. Его таблицы и диаграммы расскажут вам, какой была температура воды в Енисее и речке Дудинке в любой из дней последних десятилетий, какой была среднесуточная температура, каким был уровень воды. Причем уровень зимой измерялся два раза в сутки, в межень — три раза в сутки, в паводок — каждый час.
Эти длинные столбики цифр повествуют обо всех ледовых явлениях каждого года;
о подвижках (когда — начало, какой горизонт воды, сколько длилась, какая была
скорость движения льда), о полном ледоходе, о пике паводка. Таблицы расскажут
вам о датах осеннего ледостава, о тысячах зим-
них замеров толщин льда». И все это не из-за болезненной тяги к цифири, и совсем
не от нечего делать. Всеволод Дмитриевич — обычный инженер конструкторского
отдела порта, он так же, как все, выполняет самые различные проектные задания по
генеральному плану, гидрологии, железнодорожному строительству, взрывным
работам, дноуглублению — вплоть до калибровки резервуаров на нефтебазе.
Все эти сотни тысяч цифр для него —- поэзия, за ними то ровное дыхание реки, то ее тяжкие сентябрьские вздохи, го богатырский восьмимесячный сон Енисея, то безостановочная летняя работа на- человека под звонкие гудки, скрип лебедок и уханье паровых кранов... Эти сотни тысяч цифр — настоящая поэзия, потому что они нужны живущим на берегах и особенно портовикам.
...Осень, нужно заранее знать, близок ли ледостав. И каждое утро с лодки на середине реки измеряется на полутораметровой глубине температура воды. Только что родившаяся цифра находит свое место в длинном ряду и добавляет черточку в картину долгосрочного прогноза, Теперь ее можно сравнить очень многими похожими и непохожими цифрами прошлых лет.
...Зима, На реке лед. Важно или не важно, какой толщины он? Очень важно. Иначе не узнаешь, можно ли пустить по льду бульдозер, можно ли послать на противоположный берег машину. И дважды в месяц во льду бьют лунки. А потом на стол начальнике порта ложится подписанное Львовым донесение: «По замерам на 26 » ноября минимальная толщина льда по дороге на судоверфь через речку Дудинку оказалась равной сорока сантиметрам, средняя — 50, максимальная — 69 см». Проект приказа: «Разрешить с 27-го проезд через р. Дудинку всех легковых и грузовых автомашин, включая шнекороторные весом до одиннадцати тонн, и всех гусеничных тракторов с грузом на санях общим весом до 15 тонн».
Нечего и говорить о значении данных, которые я не поленился переписать. Даже читателей, далеких от жизни порта, вряд ли утомит их перечисление. 1920-го,
Знаете ли вы, когда наблюдается самый ранний весенний подъём воды? 27-го апреля.. Это было в 1938 году. А в 1963 году начало весеннего подъема отмечено 20-го мая, позже не было.
Самая ранняя подвижка льда наблюдалась 21 мая 1943 года, самая поздняя — 6 июня 1963 года (между прочим, число подвижек в разные годы — от одной до семи). В 1943 году очень рано начался ледоход' — 26 мая. Дольше чем всегда запоздал ледоход в 1936 году — начался лишь 12 июня.
Наивысший подъем воды при ледоходе отмечен в 1959-м году, 8 июня: 19,5 метра над нормальным уровнем реки (как говорят гидрологи, «на среднезимнем уровнем»). А в 1944 году вода поднялась лишь на 7,2 м.
Рекордная скорость движения ледохода от Красноярска до Дудинки — 68 км в сутки — оказалась в графе «1941». Тридцати дней хватило в то лето Енисею, чтобы принести в Дудинку красноярский лед. В 1948 году ледоход двигался почти в два раза медленнее, 54 дня, всего по 38 км в сутки.
Очень рано образовался на реке ледяной покров в 1961 году, 16 октября. Самый поздний ледостав относится к 1947 году (4 ноября). Продолжительность ледостава на Енисее — от 206 до 231 дня. Интересно отметить, что вот уже почти 30 дет вода в Енисее не нагревалась до такой температуры, как в первые дни августа 1935 года — 22 градуса! и это на семидесятой широте!
Что же касается толщины льда зимой, то в среднем на середине реки она равняется 40 см; меньше сорока не наблюдалось ни в одну зиму, зато в мае 1958 года пришлось пробивать толщу в 1 метр 66 см пока добрались до воды. У причалов же образуются наледи, и толшина льда доходит до двух метров.
Наконец, вам хотелось бы узнать, когда в Дудинку приходят- первые пассажирские суда навигации. Не раньше 28 мая. Не позже 17 июня.Средняя дата — 6 июня.
Таблицы рассказывают и о них, о «рекордах» Енисея, но, повторяю, главное значение трудов дудинского инженера именно в возможности их прикладного использования. Знать — Заранее — когда реку скует льдом. Посмотрите до чего точным оказывается прогноз Львова...
Беру наугад листок с колонками цифр. Это прогноз ледостава в 1962 году.
Документ / составлялся 1 октября. В восемь часов утра термометр,
опущенный в Енисей, показал: 7,8 градуса. Когда в октябре метеорологические
условия были сходными, т. е. когда первого октября температура воды в Енисее
отличалась не более чем на 1,5 градуса (была в интервале от 6,3 до 9,3 градуса)?
Оказывается, таких осеней — восемь. Далее следуют подсчеты по нескольким
формулам и делается прогноз: «Дата ледостава в этом году — 21 октября. Возможные
отклонения — трое суток». Скромная заключительная фраза: «Прогноз составлен по
методу гидрометеорологических аналогий». Подпись.
Он влюблен в Енисей. У этой любви есть только одна соперница —- математика. Но одна привязанность нисколько не мешает другой:
— Енисей, мой яруг, это море, самое настоящее море. Вы знаете, сколько Ледовитый океан получает от него воды только за один год. (мы говорим «среднегодовой расход реки»)? Пятьсот тридцать кубических километров! Трудно представить? Нет ничего проще: это — море. площадью двадцать шесть с половиной тысяч квадратных километров и глубиной в двадцать метров. Или так скажем: годовым стоком Енисея можно покрыть метровым слоем всю территорию Франции...Не посчитайте меня Маниловым, но повернуть бы наш Енисей — на одни год — на Среднюю Азию и забыли бы люди, что были когдато Каракумы н Кызылкум,
Львов — интереснейший собеседник, Он относится к довольно 'редкому в наши дни разряду эрудитов. Нельзя не подивиться широте его интересов. Он может цитировать книгу канадского ученого Артура Вегенера «Проблемы гидрологического режима рек Северной Америки» и тут же с легкостью оперировать ассоциациями, подсказанными Эдуардом Багрицким, ранней лирикой Пушкина, романами Кафки. Он может говорить со знанием дела об истории карелов и удмуртов, об экономической географии африканских стран и поспорить о Евтушенко и Аксенове. Однако нашлась тема, которую ему не слишком хотелось поддерживать,
Я спросило у него, как он оказался на Севере.
О ЛЮДСКИХ судьбах, в которые вмешались трагические для нашего общества события второй половинытридцатых годов, уже много писали. Но, мне кажется, биография Всеволода Дмитриевича Львова имеет право быть узнанной как лишнее доказательство тезиса: настоящий человек не сгибается даже от самых тяжких невзгод, находит в себе силы, которые не дают терять веру в жизнь, в людей, в идеалы, не разрешают уходить в себя, разуверившись во всем. Да, он не стал тем, кем хотел стать, да, он не смог сделать все для общества, что смог бы. Но многое он сделал. Он не даром прожил жизнь. Он остался человеком. Несмотря ни на что. Вот эта биография, рассказанная им самим.
Его отец был энергетиком, строил Чирчикскую ГЭС, Кибрайскую. В 1938 году ушел на пенсию и поселился в своем коттеджике. А вообще их семья жила в Средней Азии с 1920-го, долго в Кзыл-Орде, когда она была еще столицей. Детство же его прошло на Волге — Ярославль, Углич, Тутаев, Кострома. Старорусские места, которые всегда тянули и в которых так и не удалось пока больше побывать.
Всеволод Львов окончил геодезический техникум, потом заочно; работая, Омский геодезический институт. Жажда знании утолена на этом не была, да и говорили многие, что нужно ему заняться математикой как следует.,. Уехал в Саратов, в аспирантуру, физико-математического факультета.
Культурный, шумный, очень волжский город дохнул на молодого аспиранта мгновенно ожившими ароматами детства, студенческая среда заставила его почувствовать себя заново начинающим жизнь — густую, бодрую, радостную, с неразгаданными тайнами великой науки,
Поздним вечером четырнадцатого. июня. 1938 года удивительно чистым было небо над головой, удивительно свежим — ветер с Волги. Цвели каштаны, сидели на скамейках под окнами общежития аспиранты и старшекурсники — пели под гитару. И ветер пел с ними, и каштаны, а небо слушало. Песни были немудреные, студенческие, и сердечные. «Ах, недаром, ах недаром за рекою соловей...».
Спать не хотелось. Никому, наверно, не хотелось спать в тот вечер. Из окон общежития выглядывали все новые и новые головы, и концерт затянулся. Но, наконец, кто-то скомандовал: «Спать! Поздно!» Разошлись. Все смолкло. Был, наверно, час ночи.
В комнату Львова вбежал паренек-сосед, включил свет и проговорил скороговоркой: «Одевайся, «черный ворон» за тобой!» Через минуту вошли двое молодых ребят с погонами пограничников...
— За что? Почему?
— Там скажут...
В одиночке были две койки. К утру на этих койках уже сидели семь человек — просторной оказалась одиночка. Всех Львов не помнит. Знает, что был студент-медик, был терапевт караим Илья Эгиз (Это имя встретилось в материалах по делу Н. И. Вавилова - один ив сокамерников ученого в саратовской тюрьма. — А. Л.), долговязый журналист Князевский, рабочий-землекоп со строительства Саратовского подшипникового .завода, два пожилых, замкнутых человека, с виду — тоже из рабочих.
Ночные допросы, которые уже никто не считал, только ночные, очень похожие один на другой. Запомнились два.
На первом интересовались родословной. И спросили, как он относится к Соколову. Ответил, что в общем никак, помогал ему — делился конспектами, решали вместе задачи, объяснял, если было непонятно. А любить Соколова особенно не за что: ехидный, завистливый, как все не слишком способные люди, глазки рыбьи, маленькие. Но об' этом Львов уже не говорил. Об этом не раз вспоминал потом, когда узнал, что именно Соколов был тот самый «сексот» — «секретный сотрудник», которого должны «поблагодарить» несколько аспирантов, которые перестали быть аспирантами в ту ночь.
Второй допрос запомнился еще четче. Львов рассказывает о нем спокойно, с улыбкой. Как рассказывают сон. Или как страницу плохой книжки, будто издеваясь над автором, который не умеет по-человечески выдумать.
— Подставили к столу табуретку: «Садись!» Подложили химический карандаш и бумагу: «Пиши!» — «Что писать?». Дали по уху. Упал с табуретки. Из уха пошла кровь. Дали по другому уху. Ногой. Потом следователь сказал; «Поднимайся, б.,.» Обвинить его в излишней начитанности нельзя было, очень уж убогий лексикон.
«Убогий» потом куда-то пропал. Может, узнали про его «методы ведения допроса». Следователи менялись. Один из них, старичок Ревин, сказал Львову тихо: «Что я могу сделать? Я сам могу очутиться в вашем положении». И про Соколова сказал. И что говорил Соколов.
Львов вспомнил. Однажды, проснувшись, он поведал: «Ребята, знаете, кто мне приснился?» — «Декан?» — «Нет!.. Царица Тамара». — «Ты ей отдался?» —- пошутил Соколов. — «Ничего б не имел против...».
Он был молод, аспирант Львов. И Соколов был молод. Но он «изложил» в тот же день на бумаге: «Л»вов мечтает о восстановлении монархии... Спит и видит себя монархом», — Суд был. В конце ноября, Огромный зал без единого окна. Тусклое электрическое освещение. Стены и пол в коврах. Вдоль стоя человек пятьдесят в офицерских мундирах. Огромный стел. Оттуда: Имя? Отчество? Фамилия? Год рождения? Где учился? Признаете ли себя виновным?» — «Нет». —- и «Что просите от суда?» —- «Разобраться в моем деле». — «Можете идти. Следующий».
— Приговор объявили часа через два. В другой комнате. Узнал, что я член «тайной фашистской антисоветской студенческой организации». И «Статья 58-я, пункт 8-й через 9-й» I — соучастие в терроре. «10 лет, 5 — | поражения в правах». На допросах говорили: «Кто признается — получит меньше». А дали всем поровну. Хоть «убогий» грозился: «Убить!? Не-е-ет! На мясной крючок — как тушу, за нижнюю челюсть!».
Огромная баржа. В четыре этажа — нары...
Дудинка встретила комариным звоном. Была ночь с 17-го на 18-е июля 1939 года. Светило солнце. Заключенный Львов сделал первый шаг по тундре.
"Выкатывал из реки бревна. Кайлил мертвую землю. Таскал мешки с цементом. Вбивал с бригадой сваи.
— Это было страшное время, конечно. Ведь я провел так девять лет. Но почему-то чаще вспоминаешь хорошее. И вряд ли потому, что так, говорят, устроена человеческая память, нет. Потому что в этих условиях еще заметнее каждый, и очень просто увидеть, что люди — в подавляющем большинстве своем — это люди, хорошие люди. А зверей — единицы. И, опять же, в этих условиях их очень хорошо видно, и видно, как их мало, — и не страшно. Ни за себя, ин за людей, ии за страну.
Один эпизод — и хватит. Начальником лагеря был Лейман, латыш. Исключительной справедливости человек. Случилось так, что инженер Николаич, Ярослав Федорович, серб, заключенный, заболел и, отправляясь в больницу, не успел, как полагалось, сдать валенки начальнику ЧОС Тюкавкину. Тот пишет начальнику лагеря, мол, прошу вашего распоряжения, чтобы промотчику Николаичу больше не давать вещей первого срока и за валенки удер жать в пятикратном размере из премвознаграждения. Лейман про. чел и написал в верхнем углу резо¬люцию: «Начальнику ЧОС Тюкавкину. Врете! Николаич промотчиком быть не может!».
ВОТ с каким хорошим однофамильцем я познакомился. Двадцать пять лет жизни прожил человек на Севере. Сначала не по своей воле, потом — привыкнув к трудной земле, которую и он помог отогреть своим дыханием, руками, сердцем. Эта земля, которая редко открывается глазу из-под льда и снега, притягивает,, как магнит, хоть ее эти самые магнетические свойства еще недостаточно изучены. Впрочем, может быть, все гораздо проще, чем об Этом говорят: человек понимает — легко понять, —- что он нужен этому. краю, куда больше нужен, чем где-нибудь на юге. А любить -этот край есть за что — только смотри с открытыми глазами. На эту судорожно цепляющуюся за землю — и и живую! — березку, на эту холмистую и озерную тундру, и будто скрывающую 10 месяцев в году свою красоту, чтоб разом ее выплеснуть в июле и навстречу солнцу... На эту богатырскую, породненную с океаном реку, для которой все равно не найдешь заслуженных ею эпитетов.
И человек остается. Надолго. Иногда навсегда.
Он часто незаметен, этот человек. И потому что скромен, и потому что — влезет в унты и шубу — его и не видно. И потому что привыкает ко всему и уже не понимает, что заслужил право на песню о себе.
А. ЛЬВОВ.
ОТ АВТОРА. Не без некоторого трепета я решился напечатать этот очерк. Дело в
следующем. Он написан четверть века назад. Естественно, опубликован не был (уже
не помню, кто конкретно отказал, — в Москве тогда лагерная тема изредка еще
прорывалась на
страницы газет и журналов, здесь же снова стало «глухо», как до 1956-го). А
хотелось напечатать — человек-то хороший! Однофамилец мой, кстати, вскоре уехал,
с большим трудом получил жилье «на материке» (кооперативное, в Виннице),
съехался с дочерью, о Iчем мечтал. Последние годы, насколько знаю, провел в
тепле и душевном покое, хоть и поругивал в письмах тамошних волокитчиков и
лентяев.
Формальным поводом для публикации послужил слух о рекордно раннем ледоходе. Вот, подумал я, —- не мог не подумать, — когда Всеволод Дмитриевич пригодился бы! Кстати сказать, после его отъезда «предсказаниями» для Дудинки занимается целый институт, о чем в свое время пришлось сообщить винницкому руководству в доказательство заслуг просителя.»
Может быть, стоило, переработать материал: и некоторые «рекорды» устарели, и факты уже не производят убийственного впечатления, и наивность молодости проскальзывает, и многословен донельзя, и оптимизма поубавилось... Но нет, все же, если имеет смысл возвращаться к старому герою, то именно в этой форме, а не делая вид, как дальновиден и мудр был автор в 1964-м году. Простим некоторые заблуждения и Всеволоду Дмитриевичу, а?
Так что ограничился я минимумом: убрал триста уж совсем ненужных слов, да несколько крайне не точных. А остальные ваш суд.
Выяснить корды — за все-таки отдал на новые енисейские репоследнюю четверть
века — пока ие удалось. Знающих просим сообщить в редакцию. Один знающий
установлен: Роберт Константинов из конструкторского отдела Дудинского порта
(подсказал
В. М Соколов, бывший дудинец, начальник производственного отдела Цорильскснаба).
Дозвонился я до Константинова и услышал:
— Э-э-э, нет я так не могу...
— Ну пожалуйста — письмом
— И письмом не могу.
— Вы что, считаете эти данные закрытыми?
— Может быть, они я не закрытые, но это большая работа, без разрешения я ее делать м буду... звоните начальству.
Да-а-а, незаменим Всеволод Дмитриевич!
Анатолий Львов
Заполярная правда 30.10.1989