Судьбы людей неисповедимы. Никто не знает, что его ждет в ближайшем будущем.
Вряд ли знали 31 октября 1936 года Зента Скуя и Янис Шнейдерс, которые в этот день стали супругами, что через четыре с небольшим года их судьбы разойдутся, чтобы больше никогда не сойтись.
14 июня 1941 года Янис Шнейдерс — главный врач' Ливанской больницы, его жена Зента и два малолетних сына Янис и Улдис покинули обжитые веками родные края.
Эшелоны с будущими «зеками» взяли курс на Урал и на "Киров, а семьи «врагов народа» в далекую Сибирь.
Так Янис Шнейдерс оказался во Вятлаге, а его жена с детьми в девственной непроходимой тайге.
Янис стал работать врачом в стационаре лагпункта, а жена получила противокомарную сетку, бутылек с дегтем, стамеску на длинной палке, брусок и оселок для правки своего нового «экзотического» орудия производства.
В лесу Зенте пояснили, что такое литер, что такое лента, сказали, что теперь это будет ее рабочим участком. Показали, как нужно при работе орудовать стамеской.
Одновременно пояснили, что профессия вздымщика мужская, но если она хочет получать 400 грамм хлеба й плюс еще столько на двоих своих детей, то новой профессией не следует пренебрегать. Сказали, что за сутки ей нужно сделать около двух тысяч надрезов на сосне, и что для это-го ей придется пройти по лесу не менее двадцати километров.
Лес, как пояснили и показали, не парковая зона, а трава, не английские газоны, что местами она достигает пояса, а кое-где— выше головы, что здесь никто не убирает валежник, и поэтому ей' придется обходить сваленные крест накрест ветром деревья или пере-лезать препятствия, преодолевая 1,5—2-х метровые барьеры.
На прощание поинтересовались — найдет ли сама она дорогу обратно или нужно будет ее искать. Если она не появится в бараке дотемна, то на участке будут бить в рельс. Звон его распространяется далеко. Услышав звон, пускай идет на звук. Возможно, что она так и сама доберется до «дома». А если нет, то утром будет организована поисковая группа, которая в большинстве случаев находит заблудившихся. Главное, не терять присутствие духа, не исключена возможность, что ее найдут скоро.
Так началась трудовая жизнь Зенты Шнейдерс.
Пять заброшенных среди тайги бараков, оторванных от мира для горя, так и назывались — Горевка,
Здесь изможденные непосильным трудом и голодом люди жили и работали. Они не знали, ради чего они здесь, сколько еще продлится эта кара.
С наступлением темноты весь участок погружался во мрак.
Мириады гнуса, клопов и тараканов не давали покоя ни днем, ни ночью.
Единственным осветителем была горящая печь, через открытую дверцу которой проникал слабый дрожащий свет. Здесь, возле печи, приводили в порядок и сушили намокшую одежду, готовили инструмент к следующему рабочему дню, вели бесконечные разговоры о жизни, о судьбе, о еде.
Лучинки для освещения в Горевке применялись только в экстремальных условиях. Для освещения они были неудобны, быстро сгорали, распространяли запах гари. От них смолистые сгустки копоти летали по воздуху, садились на одежду и тело. Но у лучинки было и свое преимущество. Горящими кусочками древесины можно было поджарить бегущего по стене клопа. Он от жары надувался и падал на пол замертво
Ночью оставшиеся в живых вылезали, забирались на потолок и оттуда, как пикирующие бомбардировщики, нападали на спящих людей. Уставшие за день люди не реагировали на их укусы. Крепко спали.
От раздавленных ночью клопов к утру постельное белье покрывалось кровавыми пятнами. Люди на это не обращали внимание. Вставали, бежали в котлопункт за очередной жидкой баландой, заправленной одной чайной ложкой постного масла, а клопы заползали в свои тайники на отдых, чтобы ночью вновь наброситься на обессиленных.
Горевка была расположена в12 километрах от центрального участка Заводовского химлесхоза. Два раза в неделю приезжала подвода с хлебом и продуктами, она же доставляла почту. Для всех остальных случаев сообщение осуществлялось пешком, был ли ты больной, вызывала ли тебя дирекция для указаний или наказания. Других случаев официально не существовало.
Главным бедствием был гнус. Комары, затаившись в траве, при движении человека набрасывались роем, облепляли голову и спину сплошной массой. Все кишело, все гудело и звенело. Проведенная по спине ладонь, под пальцами ощущала кашицу из раздавленных комаров Такое нашествие не выдерживал и домашний скот. Его нужно было держать взаперти. Единственным спасением от комаров был дым, но разжигать костры было некогда, надо было работать.
Комары проникали и в жилища, и только костер, разложенный у входа и созданная едкая дымовая завеса из листьев папоротника, выгоняли их из помещения или заставляли, в поисках выхода садиться на окна, где их давили тысячами.
Хорошим антикомарным средством был деготь. Этой черной и сильно пахнущей жидкостью обмазывали лицо, руки, шею и полуоткрывали впереди накомарник. В насыщенном влагой и ароматами растений лесу так было дышать легче.
От частого употребления дегтя, в местах соприкосновения с телом, образовывались язвочки и разного вида другие кожные заболевания.
Комары к осени стали исчезать, но вместо них появилась почти невидимая глазом мошкара. Залезая всюду, она своими укусами приносила нетерпимую боль, разъедала тело, жалила лицо и все ходили с опухшими глазами и губами.
Горевка было единственным местом, где видно было чистое небо. Здесь дышалось легче.
В конце июля, в г. Канске, куда прибыл эшелон из Латвии со спецпереселенцами, Зента увидела свою мать и двух сестер.
Так она узнала, что и семью Скуй постигла та же участь, что и Шнейдеров.
Они выпрашивают разрешение на совместное поселение, что и привело их в Горевку.
Вновь созданная семья из трех взрослых и трех детей начала совместную жизнь.
В то время младшей сестре Руте было 8 лет, старшему сыну Зенты — 3 года, а маленькому Улдису всего полтора года.
В день, когда Зента впервые вышла на работу, ее искать в лесу не пришлось. К вечеру она, вся искусанная комарами и усталая, возвратилась к баракам.
Весь день дети оставались в бараке одни. Сколько радости было в глазах у них, когда на пороге появились их матери. Особенно радовался маленький Улдис. Он еще не понимал, что завтра будет то же самое и так в течение многих лет.
Ночью дети, плотно прижавшись к матерям и боясь, что матери могут уйти, и они вновь останутся в незнакомом еще бараке, среди леса, который издавал страшные звуки, сладко спали.
Плотно укрытые матерями, они во сне улыбались.
Дети не знали, что скоро, очень скоро к ним в новый дом придет голод, болезни, заглянет смерть.
А пока они спали сладким сном праведников.
Проснувшись утром, дети обнаружили, что их матерей нет. Янис загрустил, а Улдис несколько раз в день брался плакать и звать маму, но она, как и вчера, пришла только поздно вечером.
На второй день работы ладони у Зенты покрылись кровавыми пузырями. Очень болели мышцы рук, ног и живота. Невозможно было согнуться. Встать утром с топчана было чрезвычайно трудно.
Она знала, что такой труд для человека, физически ранее не работавшего, дается с болью. Действительно, через несколько дней боль стала уменьшаться и вскоре вообще прошла. Ладони рук покрылись сплошным желтым мозолем.
В однообразном труде проходили дни, недели, месяцы.
Зента стала замечать во взгляде детей что-то новое. Они с большим вниманием следили за действиями матери при разделе на равные доли их скудного пайка. И когда случайно на пол упала крошка хлеба, маленький Улдис поднял ее и, положив на ладонь, приблизил к матери. В его взгляде явно вырисовывался вопрос — кому отдать эту крошку? Его бережливость и надежда получить за это дополнительную крошку хлеба болью отразилась в сердце матери.
Зента и сама ощущала постоянное желание есть. Она старалась побороть себя, утешаясь тем, что привыкнет к существующему малому рациону питания.
Проблема питание становится главной. Купить или выменять что-либо съедобное в Горевке было нельзя. Ведь здесь все были в таком же положении, как и она.
Однажды, после работы, собрав кое-что из вещей, она решается пойти в Заводовку, чтобы по пытаться обменять их на еду. До наступления ночи ей предстояло добраться до Заводовки, произвести обмен одежды на продукты и к утру вернуться обратно. За вечер и ночь необходимо было проделать 24 километра, а затем, как обычно, уйти в лес на работу.
Ночные рейсы в Заводовку становятся системой. Добытые литр молока или несколько картошин облегчают голодную участь семьи.
Сколько раз в пути Зента ветре чала таких же горемык, которые, снимая с себя последнюю тряпку, по ночам, ради жизни детей, как и она, уходили в Заводовку для обмена. Вскоре обратная ноша становилась все легче и легче.
Обмен начинает истощаться. Запас излишек продуктов у местных жителей иссякает.
Однажды утром Зента вернулась в Горевку пустая.
К этому времени в Вятлаге, на многочисленных лагпунктах и командировках, «зеки» из Латвии были определены на работу. «Сортировка» людей здесь происходила по специальности, навыку и физической силе. Те, кто не имел специальности, попадали в команды на лесоповал. Здесь, под усиленной охраной, они валили, распиливали на нужный сортимент, подтаскивали и штабелевали лес.
Заданный ритм однообразной работы повторялся ежедневно.
Принятый порядок не менялся и зимой. Ни в метель, ни в обжигающий лицо и леденящий конечности мороз, работы не прерывались.
За ночь уставшие и замерзшие люди не поспевали отдохнуть и отогреться. Сырая одежда не просыхала и утром на морозе становилась колом.
Скудного питания, состоявшего из миски жидкой и постной похлебки и куска черствого, пополам с разными прибавками хлеба для физически работающих мужчин было мало. Ощущение постоянного голода не покидало их.
В лагере начинались болезни. Изнуренные непосильным трудом и недоеданием люди не могли сопротивляться любому заболеванию. Смерть облегчала тяжелую земную ношу многим.
В начале умерших хоронили в индивидуальных могилках, а затем, когда их становилось все больше, в общих могилах ямах. Появились места массовых захоронений.
С наступлением потепления ямы забрасывались землей, а затем равнялись трактором.
К этой работе допускались специальные похоронные команды, состоящие из ослабших и негодных для работы в лесу людей. Как правило, вскоре и они занимали свободные места в других братских могилах.
Учет этих могил, сколько там людей, кто захоронен, не велся и спустя несколько лет они заросли травой и новыми порослями леса.
В лучшем положении оказались «зеки», которые имели навыки мастеровых и были направлены по специальностям в мастерские. Здесь они работали на постоянных сквозняках, но не под открытым небом. Их не мочил дождь, и можно было найти местечко, где все-таки было теплей, чем на улице.
С наступлением зимы в Горевке начались новые работы. По усмотрению начальства, люди были распределены — кто на заготовку дров, кто в бондарную, кто в гончарную мастерские. Началась подготовка к новому сезону: заготавливали бочки для живицы, горшочки для ее сбора.
В лесу снег достигал метровой, а в лощинах и большей глубины.
Зенту определили на заготовку дров. для гончаркн. В ее обязанности входило: розыск в лесу сухостоя, валка и распиловка смолистых крыжов на чурки.
Сухостоя вокруг Горевки было много, так что найти его было не трудно. Другой вопрос, как его свалить и распилить? Эту науку пришлось осваивать.
Всего трудней было правильно зарубить ствол. Нужно, чтобы при валке сухостоя он ложился в заданном направлении. При неправильной зарубке он то повисал в ветвях других сосен и валить его на землю никак не удавалось, то, падая на землю, глубоко зарывался в рыхлый снег и добраться к стволу и распилить его на метровые чурки было невозможно. Бывали дни, когда набродившись по снегу вдоволь, так и не удавалось напилить в достаточном количестве дров.
Каждую неудачу в лесу расценивали как вредительство и в адрес «виновного» сыпались незаслуженные оскорбления и слова, не понятные по смыслу, но часто употребляемые мастерами в русском лексиконе. Автоматически норма выдачи хлеба уменьшилась.
Незаслуженно обвиненные и словесно оскорбленные женщины плакали. Жалость,, снисхождение к женщинам этого не было.
И так, проходили день за днем.
Тяжелый труд, все усиливающиеся морозы отупляли сознание людей. Очень хотелось есть. Не случайно при распиловке опилки напоминали запахи, то жареных котлет, то свежевыпеченного хлеба. Галлюцинация вызывала спазму челюстей, обилие слюны.
Женщины в лесу очень мерзли. Отсутствие теплой обуви заставляло ноги засовывать в сугробы. Так, по пояс в снегу им было теплей.
С тяжелым сердцем Зента и ей подобные постоянно думали об оставленных дома детях. Они знали, что маленькие, очень любимые детишки их ждут, ждут мам, надеются, что вдруг произойдет чудо и их пришедшие домой мамы накормят досыта.
Многие из них уже стали забывать вкус молока, картошки, мяса. Самым большим лакомством был кусочек хлеба. Как хотелось его иметь много!
Детям в тревожном нездоровом сне чудилась еда — теплая, вкусная. Какая именно они себе не представляли, а, что это было съедобно, они чувствовали точно.
Выпросив разрешая на два дня уйти в колхоз за приобретением продуктов, Зента отправилась в путь. Тогда она еще не знала, что пройти до ближайшей деревни Березовки и вернуться обратно за два дня невозможно. Сорок километров в одном направлении" и столько же обратно, беготня по колхозным дворам в поисках обмена вещей на продукты давались нелегко.
Обменяв так нужные даже для себя товары, на 3 ведра картошки, крынку молока и несколько яиц, она направилась домой. Обратный путь показался долгим.
К ее несчастью ночью высыпал рыхлый снег, который усугубил положение. Груз пришлось нести на спине.
Последние километры, она шла в полусознательном состоянии. Единственное, о чем она знала — нельзя упасть, нельзя садиться, ибо расслабление будет равносильно смерти. Мороз не щадит усталого одинокого человека
В Горевку Зента прибыла на один день позже.
Никто не пытался вникнуть в суть опоздания. За совершенный прогул она была этапирована в Нижний Ингаш и на 5 суток заточена в карцер.
Янис Шнейдерс продолжает работать в лагерной больнице. Он видит вокруг голодных истощенных земляков. Его медицинских знаний не хватает, чтобы спасти их от болезней и смерти. Нужно нормальное питание, нужны действенные медикаменты, витамины.
Отчаявшиеся, бедные, обреченные люди через охранников меняют оставшиеся свои пожитки на чеснок, на лук. В лагере свирепствует цинга.
Систематически Янис знакомится с -историями болезней умерших, делает заметки в своей записной книжке. Тогда он еще не понимал, что его записи, через многие десятки лет станут историческим и обвинительным материалом, помогут многим узнать о горькой судьбе своих родных и знакомых.
Во второй половине зимы 1941/42 гг. в Горевке накопилось много бочек с живицей. Вывезти их по обычной дороге было далеко, и тогда руководство химлесхозом принимает дерзкое решение — проложить через лес и замерзшие ручьи и болота зимник в Лебяжье к железнодорожной ветке Решотинских лагерей.
При установившихся 40—50- градусных морозах этот замысел можно было осуществить.
Жителей Горевки мобилизовали. Женщин построили в колонну по четыре человека в ряд и погнали в сугробы, прямиком по намеченному пути.
Обмотав ноги портянками или другим попавшимся тряпьем, одевши берестяные лапти, которые к тому времени были единственной рабочей обувью ссыльных, они пошли в указанном направлении.
Зента, как более молодая сравнению с другие, шла в первой шеренге. Как бульдозеры, они своими туловищами пробивали траншеи в рыхлом снегу, перебирались через встречающийся в пути валежник, тонули в снеговых ямах и шли все дальше и дальше. От их разгоряченных тел в морозной воздухе валил пар.
Для одоления тридцакилометровой снежной целины потребовалось двое суток.
Никто не позаботился о их питании. Голодные, донельзя уставшие женщины, тесно прижавшись друг к другу, валились на срубленные ветки деревьев и, несмотря на жгучий мороз, засыпали крепким сном.
Зимник Горевка — Лебяжье был проложен, бочки с нужной для военной промышленности живицей стали конными обозами доставляться на железнодорожную ветку.
Вскоре, долгая зима и в таежной тиши пошла на убыль. Стали появляться на обогретых солнцем косогорах проталины А затем и спасительная зелень.
Черемша, или Медвежий лук, как его называют ботаники, спасла жизни не одному человеку. С первыми ростками этого много летнего дикорастущего растения в судьбе горевчан пришла надежда на выживание. Люди падали на маленькие нежные зеленые листочки, рвали, а то просто, как травоядные, грызли на корню эту живительную зелень.
Трудно объяснить как, но в конце 1942 года в Горевку поступило из Вятлага первое письмо. Это вызвало общую радость. Представительницы нежного пола приободрились, почувствовали, что они женщины. Были найдены в свое время заброшенные туалетные принадлежности.
В поселке, в ларьке за хлебом и в котлопункте появлялись женщины с накрашенными губами, с причесанными и уложенными волосами. Единственной темой разговора стали воспоминания о мужьях. Каждая старалась рассказать о достоинствах супруга, показать свою любовь к нему.
Через счастливую обладательницу первого письма они пытались сообщить в лагерь о себе. Начался обоюдный розыск. В Горевку поступали письма и от незнакомых мужчин, которые, так же как и они, пытались найти свои семьи.
Все полученные письма, за исключением интимных мест, читались коллективно. Каждая радовалась за счастье другой.
Поступали и скорбные письма, в которых извещалось о гибели в лагере их мужей.
У Зенты заболел младший сын — _Улдис .Ребенок таял на глазах и в июне скончался.
Примерно в то же время она получает первое письмо от Шнейдерса.
Он пишет ей о своей неугасшей большой любви к ней, спрашивает о сыновьях.
Радость омрачена смертью ребенка. Она не решается об этом написать сразу. Не хотелось сразу радость опечалить грустным сообщением. Она, хотя и ничего не могла сделать по спасению сына, чувствовала в его смерти какую-то и свою вину.
В Горевку идут письма сплошным потоком Они все написаны на русском языке. Появлялись письма, написанные чужим почерком. Жены заволновались. Не случилась ли беда?
Но вскоре секрет открылся. В одном из полученных писем часть текста была замазана тушью. Стало ясно, что письма проверяются людьми, не знающими латышского языка. Поэтому к отправке принимались письма, написанные только на русском.
В следующем письме Зента сообщает о смерти сына. Она понимает, что скрывать случившееся от любимого человека нечестно. Горе должно бить совместным.
В одно из писем Шнейдерс вкладывает листок, разрисованный лагерным художником. Иллюстрация сопровождалась текстом: «Милый сынок! Шлю тебе сердечный привет. На картинке видно, как мама кормит своих куриц, а ты пасешь кроликов! Целую тебя, твой папа!»
Тогда Шнейдерсу и в голову не могло прийти, что его сын, маленький Янис, так названный в его честь, только по присланным картинкам мог представить себе куриц и кроликовэ
И вновь идут письма, полные любви и заботы Он пишет, что живет неплохо. Имеет изолированную комнату рядом со стационаром. Что ему выдали пропуск и он выходит по своим служебным делам в поселок.
В конце 1944 года в Горевке стали ходить слухи, что после победоносного окончания войны, высланные латыши будут возвращены в родные места. Вроде уже даже имеется такое решение, но выполнить его пока нет возможности, т. к. еще не вся территория Латвии освобождена от немецко-фашистских войск.
Латыши воспряли духом, появилось как бы второе дыхание, стали работать еще лучше. Повысился интерес к событиям на фронтах. На доску объявлений стали регулярно выписывать последние сообщения Информбюро.
Вечерами после работы при слабом свете печурок обсуждали сроки окончания войны, вносили свои прогнозы.
9 мая 1945 года Великая Отечественная война закончилась победой советского народа.
Латыши в Горевке ждали исполнения надежд. Проходили недели, месяцы, годы, но изменений в их положении не последовало. Стало ясно, что те радужные слухи были вымыслом, а может быть и бессовестным обманом.
Никто из них не был награжден и медалью «За добросовестный труд в Великой Отечественной войне 1941 —1945 годов».
Зента Шнейдерс по прежнему живет вКрасноярске. Здесь же ее сын получил высшее образование, занимал руководящие посты в крупных строительных организациях. Переехал в Латвию.
У Зенты в небольшой комнатке в общей коммунальной квартире всегда чисто и уютно. Несмотря на преклонный возраст, она еще продолжает работать. Ведет большую общественную работу в латышской секции общества «Мемориал».
После опубликования в газете «Литература ун Максла» воспоминаний Яниса Шнейдерса и списка лиц, погибших в Вятском лагере, на вопрос, как она относится к публикации в газете, Зента Рудольфовна не ответила.
Видимо, напоминающее о личном, пережитом ей не хочется больше вспоминать.
Александр Лелайс
«Елгавский вестник», № 134 (9297), 23.08 25.08, 26.08, 29.08.1989 г.