Ефрем Константинович
Рудаков за участие в крестьянском восстании был
выслан на вечное поселение в Сибирь из
Воронежской губернии. Воевал на фронтах первой
мировой войны. После Февральской революции был
избран членом солдатского комитета. Е.К.Рудаков -
один из активных участников и руководителей
партизанского движения на севере Канского уезда.
Член РКП(б) с 1920 года. В январе 1920 года стал
заместителем председателя Канского уездного
ревкома, а затем исполкома уездного совета. С 1921
по 1923 год - председатель Енисейского исполкома.
Делегат десятого Всероссийского съезда Советов.
В 1923-1926гг. учился в Коммунистическом
университете им.Я.М.Свердлова в Москве. После
находился на руководящей партийной и советской
работе в Сибири, Крыму. В конце 30-х годов
репрессирован. В настоящее время реабилитирован.
Ниже мы печатаем воспоминания Веры Ефремовны Рудаковой - дочери Ефрема Константиновича.
Трагедию 30-х годов наша семья пережила в Крыму, куда отца направили из Иркутска уполномоченным Заготзерно по Крыму. В Симферополь мы переехали в апреле 1934 года.
...У папы была ответственная работа с частыми командировками. Мы редко его видели. Вся забота о доме лежала на маминых плечах. В семье росло трое детей: брат на два года младше меня и сестра 19-го года рождения. Однако самого большого внимания требовала убитая горем бабушка Васса Антоновна, родная сестра маминого отца. Она вмиг осиротела, пережив страшную трагедию; у нее утонули дети и внуки, когда раскололся плашкоут на реке Кан. Родители мои не могли оставить ее, старую, одинокую, в таком бедственном положении.
Семья наша была дружной. Я не помню ни одного случая, чтобы родители ссорились. Мама готова была на любую жертву ради отца. Преданность и любовь ее были беспредельны.
Мы часто устраивали дома коллективные семейные чтения наших классиков, произведений Майн Рида, Джека Лондона. Я готова была читать ночами. Однако мама выключала вовремя свет в детской, выдворяла меня из ванной, куда я забиралась с книгой. Тогда я приспособилась читать, распластавшись под дверями папиного кабинета и ловя лучик света оттуда.
Мы все трое учились хорошо. Однако на татарском языке, обязательном для всех школ Крыма, я помню только две фразы, да и знанием немецкого языка похвалиться не могу. Моим увлечением был спорт. Сестра проявляла большие музыкальные способности.
Огромную радость доставляли нам редкие поездки с папой к морю. Дорогой он много рассказывал, шутил. И вдруг наступило это страшное в нашей жизни...
Летом 37-го года, когда я окончила семь классов, к нам явились двое с обыском. Мы не видели, что забрали из папиных бумаг, так как сидели в детской, как мыши. Однако доподлинно знаю, что изъяли папино именное оружие времен гражданской войны. Потом и в нашем письменном столе рылись и унесли книгу сибирского писателя П.Петрова "Саяны шумят", в которой упоминается Ефрем Рудаков.
Мы не видели, как увели папу, так как сидели за закрытой дверью в своей комнате. Может, это и к лучшему, так как не сразу осознали, что наш отец арестован. Мама оберегала нас от лишних переживаний, да и сама она не могла поверить, что это всерьез и надолго.
Помню, как в симферопольской тюрьме маме отказали в свидании с папой, а я каким-то чудом оказалась у решетки подвального помещения. Посредине стоял с каким-то мужчиной отец. Я увидела, увидела его и истошно закричала: "Папа, папочка!" - "Вер-р-ра!" - кинулся он ко мне. Нашим протянутым рукам не суждено было соединиться: кто-то оторвал меня от прутьев решетки и бросил в сторону. Могла ли тогда я знать, что это последняя встреча с отцом?
Нам предложили освободить квартиру. Пришлось переехать в Феодосию в однокомнатную, неблагоустроенную. Заболела сестра туберкулезом, поэтому мы предоставили ей отдельную комнату, а сами, я с мамой и бабушкой, теснились на кухне, брат ютился в коридорчике. Через год мы похоронили Маечку, а еще через три месяца арестовали маму за то, что она без конца хлопотала за папу. Меня не было дома, когда ее забирали.
Больно сжалось мое сердце, когда я увидела на свидании с мамой, как страшно она постарела. Ее освободили через год, когда уже не было в живых отца. А мама по-прежнему писала жалобы и прошения, и мы все надеялись и ждали, что вот-вот вернется отец. И только в 1956 году, когда папа был реабилитирован, мы узнали, что его расстреляли в 1939 году.
Нам не пришлось пережить участи детей "врага народа". Может быть, потому, что мы переехали в другой город и умели держать язык за зубами. Это наше счастье, что рядом с нами были мама и бабушка, а то бы тоже разделили судьбу детдомовцев.
В сороковом году на мое имя пришла повестка из НКВД. Начальник НКВД предложил мне сотрудничество по выявлению врагов народа. Я была полна гордости от такого доверия, романтической мечты ловить шпионов, диверсантов. Как на крыльях неслась вечером на первое свидание с сотрудником НКВД. "Вера", - окликнули меня, и от темного угла отделилась фигура. Это оказался молодой симпатичный лейтенантик. Он взял меня под руку и привел к дверям, выходившим прямо на тротуар. Из темного коридорчика мы вошли в крохотную комнатку, где едва помещался письменный стол. Усевшись за стол против меня, лейтенант записал
мои анкетные данные, адреса моих подруг и знакомых, отдыхающих из других городов.
Все казалось мне таким таинственным, значительным, полным романтики. Однако со временем эти встречи начали меня тяготить, угнетать своим однообразием и моей жалкой ролью. Оказывается, я должна была рассказывать, о чем говорят, чем недовольны мои подруги, их семьи. "Ну, это же все недовольны, что трудно достать сахар, масло", - с нетерпением говорила я.
Однажды вечером я должна была сдавать экзамен
по языкознанию, а сердце мое тревожило и томило,
что тут же мне надо было бежать к лейтенантику.
Неудержимые слезы лились из глаз от безысходной
тоски. Сокурсники успокаивали меня: "Чего ты
боишься? Ты же хорошо знаешь материал и прекрасно
сдашь". Если бы знали они, о чем мои слезы).
Языкознание я сдала на "отлично". Однако в
кабинете лейтенанта я продолжала плакать: "Ну
что я могу сказать? Я ничего не знаю".
Это было последнее наше свидание с лейтенантом. Потом начальник НКВД выговаривал мне, что я не хочу им помочь, отказываюсь сотрудничать, что его лейтенант не доволен мною. Я замерла от ужаса:
"Что меня ждет?" Однако со мной просто расторгли соглашение, и я не глядя, подписала бумажку о неразглашении тайны.
Только после реабилитации отца поделилась с мамой своим секретом. И тогда поняла, что то были годы сплошной слежки друг за другом, доносов, от которых страдали самые лучшие люди, верные сыны партии.
Несмотря на все пережитое, я так верила Сталину, так плакала после его смерти, как не оплакивала родного отца. Казалось, все мы осиротели и некем будет заменить вождя, и страшно было подумать, как мы будем жить без него.
Когда нам, учителям педучилища, зачитывали часть доклада Хрущева на XX съезде, все равно еще была уверенность, что Сталин ничего не знал о репрессиях, во всем был виноват только Берия. Даже сейчас трудно понять, как Сталин мог быть таким кровожадным чудовищем.
Материал подготовил П.КАПУСТИН
"Власть Советов", 12.12.89 № 198