На перроне вокзала лежали груды кирпича. Молодые люди небрежно бросали его на электрокары. При этом многие кирпичи разламывались на куски…
Но не только кирпич губили люди – ломали, уродовали и русский язык. Вся речь рабочих состояла из отборного мата, жидко разбавленного обычными разговорными словами.
И вспомнилась давняя история.
…Отдыхая в Крыму, пошёл я как-то в баню. Рядом со мной мылся полупарализованный, тщедушный пожилой мужчина. Мытьё у него шло туго, и я предложил помочь. Сосед согласился, только предупредил: «Пожалуйста, осторожнее мыльте голову. У меня вот тут с боку, на черепе, нет кости».
Страшно, непривычно было видеть пульсацию под кожей. Руки и ноги, спину и живот фронтовика покрывали страшные шрамы…
Я помог ему добраться до места, где он отдыхал, время от времени приходил к нему, оказывал маленькие услуги, в которых нуждаются люди в его положении. Чуть позже он попросил: «Я очень хотел бы отдыхать вместе с вами. Без вашей помощи мне не обойтись».
Я принял предложение.
Как-то он показал мне свой военный билет. Послужной список фронтовика был богатым. Молодым парнем вступил он в Красную Гвардию. Прошёл с боями Украину. Потом служил в ОГПУ, НКВД. Снова воевал на Украине…
Однажды сосед спросил: «После обеда найдём время для экскурсии? Нужно съездить в одно памятное для меня место… Тогда вот деньги на такси. Договорись с водителем, чтобы отвёз нас, подождал и привёз назад».
Чуть западнее Ласточкина гнезда на мысе Ай-Тодор скалы круто нависают над морем. Такси осталось ждать на дороге. Я помог фронтовику подняться наверх. К моему изумлению, он у самой кромки обрыва бросился вдруг на колени и стал неистово молиться. Я оторопел и отошёл в сторону. Коммунист, чекист просил бога: «Господи! Прости! Прости меня, окаянного! Прости, господи!..» И эти стенания продолжались довольно долго. Сумасшедший? А вдруг он бросится со скалы в море?! Но вот сосед замолк, распростёрся на краю обрыва и замер.
День был великолепным. Солнце нежно согревало берег и море, зелень радовала глаз, в волнах резвились дельфины. И среди этого южного великолепия на обрыве лежал истерзанный человек…
Только вечером, после ужина, рискнул я спросить соседа о причине его странного поведения. И он рассказал мне такую историю.
После разгрома войск Врангеля в Крыму оставалось много бывших офицеров с семьями. Жили, работали. По приказанию Сталина их сначала обязали зарегистрироваться, а потом стали забирать. Людей перегоняли из одного лагеря в другой, ближе к морю. Арестованных не кормили. Ночами к лагерям пробирались татарчата и за часы, хорошую одежду, обувь бросали ломти хлеба, другую еду.
Мой сосед служил в отряде, который конвоировал пленных- к обрыву. Многие офицеры понимали неизбежность своей гибели, но шли на смерть спокойно, без сопротивления – только бы в России наступил мир…
Чекист вспоминал: «Какие это были красивые, сильные и мужественные люди. «Порода» дворян выводилась веками. По сравнению с ними мы выглядели мелкими, тщедушными, злобными. В моём роду были одни алкоголики и чахоточные. Другие конвоиры имели не лучшую родословную. Некоторым пленным мы были только по грудь, а то и ещё ниже. Но пленные покорно выполняли все наши команды…
А мы были горды тем, что загоняем под ноготь «белую кость»! У нас были винтовки, полны патронташи… Победители!
Среди пленных выделялся седой старик, он шёл к обрыву медленно, опираясь на трость. Конвоир покалывал его обнажённую спину штыком, подгонял. У самого обрыва старик остановился. Снизу шёл дурной, невыносимый запах. Вся линия прибоя была красной от крови.
Конвоир заругался: «Чего остановился? Офицерьё несчастное…» И тогда старик закричал: «Вы уничтожаете не офицеров! вы уничтожаете цвет России! Я – профессор университета! Вы не будете знать не только латыни и древнегреческого, французского и немецкого, вы забудете и русский!»
«Иди на дно, старьё!» – конвоир толкнул старика штыком и тот полетел с обрыва.
И тогда остальные пленные стали кричать:
-- Я землемер!
-- Я инженер!
-- Я архитектор!
-- Я врач!
-- Я художник!
А их с ожесточением сталкивали в море. И вот не осталось никого.
Молодой конвоир смотрел вниз и, заметив движение внизу, стрелял, злобно ругаясь:
«Ишь, профессора! Ишь, инженера! Видели мы таких на…!»
Чекист рассказывал, что пленных сбрасывали с обрывов и в других местах побережья
Крыма.
Шли годы. Наступил 1937-й. Теперь стали «сводить под ноготь» своих, советских командиров, врачей, инженеров, чекистов.
«Голова шла кругом, – вспоминал сосед. – Сегодня тобой командует прославленный чекист, а завтра я его конвоирую как врага народа. Сегодня читаю о герое гражданской войны, а завтра оказывается, что никакой он не герой, а самый заклятый предатель. Сегодня иду на приём к врачу, а через день веду его, окровавленного, в камеру… Опять самых лучших – в распыл!
Тут я впервые крепко задумался. А окончательно прозрел в отечественную, когда давили меня фашистские танки, засыпали бомбами самолёты с крестами. Понял я тогда: вот она: кара божья, за все мои грехи!»
Сильно возмущался фронтовик тем, что никто из наших руководителей страны не знает иностранных языков. Все – с переводчиками. А он помнил то время, когда просто образованный человек свободно разговаривал на одном-двух языках.
«Особенно казню себя тогда, когда слышу отборный мат. Иные, кажется, вообще по-русски говорить разучились. Вот тогда вспоминаю берег Крыма… Сколько лет прошло, а старик с тростью часто является ко мне во сне».
Г. Мурыгин.
Необходимое послесловие. Конечно, здесь, как говорится, комментарии излишни, и всё же… К нам вернулась, точнее, пришла после шестидесяти шестилетнего заключения повесть В. Зарубина «Щепка», вещь страшная и беспощадная. Читаешь и удивляешься: как же после написанного в 1923 году автор смог прожить ещё четырнадцать лет? Содержание «Щепки» пересказывать нет смысла, потому что, в основном, вы уже ознакомились с ней, прочитав этот материал.
Не побоюсь показаться наивным, если спрошу: а не поздно ли каяться, после всего содеянного, не пора ли платить по счёту? Взывает не только побережье Крыма, но и Куропаты, захоронения Минусинска, Мариинска, других скорбных мест. Нет, не крови жажду – справедливости, а вот придёт ли она?.. И далеко не все раскаиваются и замаливают свои кровавые грехи, как герой этого повествования. Есть и такие, которые и не скрывают того, чем занимались, да ещё добавляют: «Попался бы ты мне тогда! Живо бы к стенке…»
Ещё и поэтому взывает к справедливости прах расстрелянных и замученных в двадцатые-тридцатые-сороковые годы…
Красноярский железнодорожник, № 154, 28.12.1989.