В последнее время на нас обрушился невиданный поток информации. То, что раньше передавали друг другу «по секрету», сейчас можно узнать из газет и журналов, из передач радио и телевидения. Относится это и к так называемым белым пятнам истории. Нашей истории. Попрание ленинских норм партийной жизни и закономерностей строительства социализма, перегибы периодов коллективизации и индустриализации, страшные подробности царившего во времена культа личности беззакония, ставшего, по сути дела, массовыми, – обо всём этом сейчас и говорят, и пишут.
Моему собеседнику – Ивану Емельяновичу Гармашу – детали той «весёлой» жизни знакомы отнюдь не по газетам и книгам. Во время голода тридцать третьего года в западной части страны он жил там, в донбасском селе. И что такое «ежовые рукавицы» («железный» был нарком – как писали газеты того времени), Иван Емельянович знает тоже не по чьим-то рассказам.
1.
Много документов приходилось мне держать в руках – работа такая. Но подобный за сорок с лишним лет жизни довелось увидеть, так сказать, в оригинале, впервые. Приведу его полностью.
Справка.
Дело по обвинению Гармаша Ивана Емельяновича, 1912 года рождения, до ареста
работавшего трактористом совхоза «Железнодорожник», арестованного 21 ноября 1937
года, пересмотрено 23 марта 1966 года президиумом Луганского областного суда
Украинской ССР.
Постановление от 27 апреля 1938 года, по которому И. Е. Гармаш был осужден, отменено. Дело прекращено в связи с полной реабилитацией.
Председатель Луганского областного суда А. Шпилевой.
Почти 24 года И. Е. Гармаш по документам чист. Но разве можно вернуть те десять лет, которые он провёл в лагерях как враг народа. Ровно столько отмерило ему особое совещание, и отбыл их механизатор совхоза «Железнодорожник» Донецкой дороги «календарём» – от звонка до звонка.
2.
Словно тяжёлые жернова перемалывала человеческие судьбы сталинская теория усиления классовой борьбы на пути продвижения к социализму. Судьбы не только крупных военачальников и хозяйственников, политических деятелей ленинского окружения и известных мастеров культуры. Кто подсчитает, сколько их, безвестных, крестьянских и рабочих сынов, навсегда осталось в заснеженной тундре Воркуты и на Колыме, в таёжных дебрях Урала и Сибири.
Гармаш выжил. И что самое главное, все те испытания, которые выпали ему (послушали бы, как он перечисляет: Усольлаг, Североураллаг, Красноярсклаг…), не озлобили простого деревенского мужика, не убили в нём веру в людей и радость жизни. После освобождения Иван Емельянович более тридцати лет проработал в сельском хозяйстве. Проработал так, ка был приучен с самого раннего детства.
А было оно нелёгким. В конце девятнадцатого года погиб в бою с белогвардейцами вставший под Красное знамя украинский крестьянин Емельян Гармаш. Вдова его – Меланья Петровна – осталась с пятью ребятишками на руках. Старшему, Ивану, шёл восьмой год. Потом вышла вторично замуж, в семье стало десять детей.
В 1929 году семья вступила в колхоз. Потом Иван съездил на курсы трактористов и начал работать в совхозе «Железнодорожник». Совхоз этот был подсобным хозяйством, снабжал тружеников стальной колеи Донбасса продуктами. После Иван выучился и на комбайнёра. Добросовестно работая в поле, мечтал стать машинистом паровоза. Это можно понять – рядом водил поезда знаменитый на всю страну машинист Пётр Кривонос, и мало кто из молодых парней не хотел быть на него похожим.
Мечте не суждено было сбыться. Хоть и полюбил Иван Гармаш технику, но из совхоза уволиться было не так-то просто. Потом эту его привязанность к механизмам расценят как вражескую выходку. Кстати, голод тридцать третьего местные власти тоже объясняли происками врагов. Их семья спаслась тем, что отчим был единственным кузнецом в селе – ему погибнуть не дали.
После жизнь вроде бы стала понемногу налаживаться. И совхоз начал на ноги вставать. Но наступил тот самый «роковой тридцать седьмой».
3.
Человеческая память – что решето. Мелкие, несущественные детали она отбрасывает, отсеивает. Крупные – оставляет. Но свою «эпопею» Иван Емельянович, несмотря на возраст (77 всё-таки!), помнит очень подробно.
-- Наша Гармашовка в июне гудела как растревоженный улей: надо же, красные-то
командиры врагами, заговорщиками оказались. И прежние порядки хотели
восстановить, и самого товарища Сталина уничтожить. Находили врагов и до этого –
то шахтинское дело, то кулацкие заговоры. Ну ладно, думалось, там хоть инженеры
дореволюционные против Советской власти что-то затевали да кулаки.
Летом взяли механика и заместителя директора нашего «Железнодорожника». Все мы
недоумевали – знали, что никакие они не враги, не вредители. Ждали, надеялись:
разберутся – выпустят. Так, наверное, было в каждой деревне, на каждом заводе.
Люди считали, что именно их знакомые арестованы по ошибке, а все остальные –
действительно за дело.
Когда из сельсовета выбрасывали портрет депутата Верховного Совета СССР Тухачевского (так надо было – при народе) проходивший мимо тракторист Гармаш сказал: «А стекло-то зачем раздавили? Пригодилось бы».
Потом полуграмотному рабочему совхоза предъявят целый «букет» обвинений. Агитация против облигаций внутреннего займа, уничтожение посевов, порча совхозной техники. И, как венец всего этого – подготовка крупной диверсии на железной дороге и покушения на самого товарища Сталина.
Но всё это было чуть позже, а пока рабочие коллективы страны принимали на своих собраниях гневные резолюции с требованием уничтожить врагов социализма. Безумие, как выразился поэт, становилось массовым.
4.
В контору вызвали поздно вечером 21 ноября. Не одного, вместе с однофамильцем, тоже трактористом Василием Гармашом и совхозным мельником Михаилом Вербицким. Там уже ожидали люди в форме НКВД. Через сорок лет встретил Иван Емельянович сына своего однофамильца (ирония судьбы – начальником районной милиции там же работал) и узнал: расстреляли обоих односельчан. А вот ему повезло.
Фамилии следователей он не помнит. Было их человек пять, они постоянно менялись, чтобы допрос шёл по нескольку суток кряду. Признание выбивали в самом прямом значении этого слова – правый глаз повредили. И ещё перебили рукояткой пистолета кисть руки (это когда Гармаш, не стерпев, бросился на очной ставке на «свидетеля»).
Пришлось познакомиться и с одиночной камерой, и с карцером. Но не подписал он ни одного протокола. Не в чём было ему, сыну красноармейца, признаваться. Суда, в нашем теперешнем понимании этого слова, над Гармашом тоже не было – уже в лагере вызвали ы спецчасть и сообщили: десять лет.
«Свидетель» по делу Гармаша Николай Кравцов сам вскоре был арестован как вредитель и чей-то шпион и пропал в лагерях. Сразу после ареста Ивана отказалась от него молодая жена (сестра её была замужем за совхозным парторгом, так чтобы карьеры ему не портить). Хорошо, что детьми они обзавестись не успели. Попытка выйти замуж вторично успехом не увенчалась. И вот, когда приехал в родное село в отпуск бывший репрессированный Иван Гармаш, просилась его Анастасия Петровна «обратно». «Поздно, – сказал Иван Емельянович, – дочь у меня в Сибири растёт. Да и приёмного сына надо на ноги поднимать».
Сказал спокойно, без злорадства. Жизнь – штука очень сложная, и не он был
виноват в том. что она так криво пошла: сначала односельчанин оклеветал, потом
жена отвернулась.
5.
Чего греха таить: многие в совхозе «Ирбейский» косились на поселившегося здесь
недавнего политзаключённого. ХХ съезд с его разоблачениями культа личности был
ещё впереди, а украинский акцент нового тракториста способствовал тому, что
называли его многие бандеровцем. Не будешь же каждому доказывать, что сидел ни
за что.
Особенно невзлюбил новичка заместитель директора совхоза по фамилии Майоров. Всегда старался принародно напомнить прошлое, унизить. Но прошло несколько лет, и прибежал он к члену совхозного профкома И. Е. Гармашу подписать положительную характеристику. Заворовался, оказалось, заместитель, дело судом запахло. Отказал ему тогда Иван Емельянович. Вовсе не потому, чтоб отомстить: был уверен (и с такой уверенностью живёт он по сей день) – каждый должен сполна отвечать за свои проступки. Тем более – за преступления.
Но и это всё было потом. А в самом конце сорок седьмого, освободившись из лагеря, начал новую жизнь «враг народа» Гармаш. О возвращении на родину и речи, естественно, быть не могло – репрессивная машина всё ещё работала отнюдь не на холостых оборотах. Но не побоялась солдатская вдова из сибирской глубинки связать жизнь с недавним заключённым. В мире и согласии живут они с Марфой Ивановной до сих пор. Дочь Лидия с семьёй – в Красноярске. Она экономист, зять Анатолий – врач. Приёмный сын Геннадий по-прежнему один из передовых механизаторов совхоза «Ирбейский». Внук Александр два года назад вернулся из Афганистана, служил там действительную.
6.
Жизнь всё поставила на свои места. В то, что настанет время, когда правда
восторжествует, все они там, в лагерях, верили. Вера эта помогала переносить и
лишения, и издевательства уголовников. Жаль, далеко не все до дня освобождения
дожили. И потому старый человек Иван Емельянович Гармаш всей душой за создание
мемориалов безвинным жертвам той страшной поры. Не одним маршалам и политическим
деятелям, но и всем тем, чьи имена не только в энциклопедии и справочники не
вошли, но и в архивах судов не сохранились.
Он дождался. И дня освобождения, и того дня, когда совхозный парторг пригласил
его на партийное собрание. «Хоть ты, Иван Емельянович, и беспартийный, – сказал
парторг, – но это тебя напрямую касается». Знакомились на том собрании с
докладом Н. С. Хрущёва о культе личности Сталина.
Он на всю жизнь запомнил и светлый день 23 марта 1966 года. День полной
реабилитации президиумом Луганского областного суда. Вызывали туда односельчан
Павла Хирного, Семёна Павленко, других. Все они подтвердили: не виновен Гармаш
ни в чём.
7.
Итак, больше двадцати восьми лет шла правда к крестьянину Ивану Емельяновичу Гармашу. С 21 ноября тридцать седьмого, когда он был арестован, до дня полной реабилитации. Чем было заполнено это время? Работой и верой в справедливость. И «там», и на воле. В трудовой книжке Гармаша (заведённой, кстати, только в январе 1948 года) «тесно» от благодарностей и поощрений. К слову будет сказано, на руки её он получил лишь год с небольшим назад – 16 лет, считаясь пенсионером, продолжал работать. В совхозе, а потом, перебравшись с супругой в Дивногорск, во вневедомственной охране, в одном из дивногорских СПТУ. Никаких «должностей» Иван Емельянович не занимал – был трактористом и комбайнёром, механиком и пилорамщиком, дворником и сторожем. Да ещё с самой юности мечтал быть машинистом паровоза.
Да разве в них – в должностях – дело. Главное в том, что никакие удары судьбы не смогли сломать этого человека, ожесточить его, заставить замкнуться в себе и затаить обиду на такие вот превратности жизненного пути. Иван Емельянович и сейчас (насколько это позволяет возраст) полон энергии, живо интересуется всем, что происходит в стране, в мире.
При разговоре с ним приятно поражает осведомлённость, начитанность. Поражает потому, что нигде мой собеседник не учился (если не считать курсы трактористов почти шестьдесят лет назад).
-- Те десять лет были хорошим университетом. Студенты и армейские командиры, учёные и инженеры – с кем только не довелось общаться в лагерных бараках, на этапах да в пересыльных тюрьмах.
-- Иван Емельянович, – говорю ему, – сейчас, когда со всех сторон на нас буквально обрушилась вся страшная правда о тех временах, немало людей этой правдой, мягко говоря, возмущены. Хватит, требуют они, болячки расковыривать. Со Сталиным мы социализм построили, войну выиграли…
-- И я верил поначалу в него (как же можно не верить в икону, смотрящую на вас из каждого угла, из каждой газеты). Вот и в лагерях мы все были уверены: в трагедии каждого из нас повинны местные доносчики, следователи, а «наверху» об этом ничего неизвестно. Лично я и подумать раньше не мог, что это – система, созданная как раз самим Сталиным и его ближайшим окружением. Сколько людей писали в Москву, доказывая свою невиновность. Но их обычно вызывали на вахту «с вещами», то есть насовсем… ХХ съезд для всех нас, кто «хлебнул сталинского социализма», не был чем-то неожиданным. Мы ждали правды, верили в неё.
И она пришла.
Вот такую нелёгкую и драматичную жизнь прожил бывший механизатор донбасского совхоза «Железнодорожник» Иван Емельянович Гармаш. Свою мечту – стать машинистом паровоза – он так и не осуществил. Мало того, Иван Емельянович до сих пор не любит ездить в поездах. Мелодичный перестук колёс всякий раз возвращает его в молодость. Тогда тоже стучали вагонные колёса, и этап за этапом поглощали уральские и сибирские, колымские и воркутинские лагеря. Гармаш побывал в трёх, но хуже от этого не стал. А интересную ли он прожил жизнь – судить читателю.
И. Лимачко.
Красноярский железнодорожник, № 5, 3-9.02.1990