Отец часто повторял: «Зря связались со Сталиным, история вам этого не простит».
А еще я вспоминаю его рассказы: «Подняли меня ночью: «Живо, живо!» Вывели из
барака. Тишина вокруг, весной пахнет, бог ты мой! Шибануло свежим воздухом —
заплакать захотелось. А позади конвоир стоит, подталкивает: «Пошевеливайся».
Гляжу — рядом еще один человек появился, из нашего же барака. Повели нас, а
куда—и сами не знаем. Завели в какой-то подвал, а там... Бога я вспомнил, лежат
в подвале покойники вповалку. Лежат, в чем мать родила. Трупов двадцать, а то и
больше. Время военное. на баланде долго не продержишься при лагерной жизни,
вот и мерли люди. как мухи... Определили стало быть, меня в похоронную команду.
Стали мы возить покойников. Кладбище не кладбище а что-то вроде того. Могилы с
осени выкопаны, по самый край водой заполнены — весна. Бултыхнем покойника в
ЯМУ. а он всплывает. Конвоир командует- «Придави шестом». Придавим, а сверху еще одного бултыхнем,
еще.. Могил- то раз. два и обчелся. а покойников с каждым
днем прибавляется, дизентерия свирепствовала под корень людей косила. Вот и
приходилось...»
Не от этих ли рассказов просыпаюсь я иной раз по ночам а по коже мороз пробирает? Мерещатся круги дантова ада. Да что он, ад-то, по сравнению с отцовскими рассказами.
Много наслышан про лихую пору и от своих земляков-односельчан.
...Село наше веселое Подсосное называется. Стоит на берегу Чулыма а вокруг — красотища! Тайга с перелесками да обширные поля. А на тех полях люди работают - землю пашут, хлеб сеят. Искони так — в поте лица добывают земляки мои хлеб свой праведный и тем хлебом народ кормят. И сегодня и вчера, и во все времена. Низкий поклон им за это. А еще склоняю я голову перед долготерпением своих земляков. Одному богу ведомо какие муки пришлось им вынести.
...Отца забрали прямо с поля.
— Рассказывай, много ли цыган видел.
— Не привелось как-то.
— Вот ты как заговорил, а коней в таком разе кто угнал? Тебя спрашивают. Или тоже не знаешь? А кто должен знать? Ты — колхозный бригадир, с тебя и спрос. Шесть коней пропало. По году за лошадь, шесть лет получается, хватит с тебя?
И загремел мой батъка; Иван Егорович. по статье 58 в места не столь отдаленные.
Эх, время-времечко. Полстраны, считай, мыкало горе по баракам да на нарах. Вот и в Подсосном — что ни дом. то беда черная. Мало того, что война мужиков граблями из деревни повыскребла, так еще... «Белобилетников» и тех не осталось. Одних за симуляцию к ответу призвали, других — за саботаж, а третьих и вовсе диверсантами объявили.
Сегодня в это даже не верится. Но ведь было же. было.
Мой старый знакомый Р. П. Мироненко рассказывает:
— Ранили меня в сорок четвертом. Провалялся я в госпитале, а потом отпустили домой долечиваться. Приехал в Назарово, не успел с родными встретить-ся. как вызвали в милицию: «Давай, брат, к нам Война к концу идет а у нас работы невпроворот».
— Соблазнился я. грешным делом. — продолжает рассказ Роман Павлович. — Подлая мыслишка зародилась. Думаю, на войне еще неизвестно чем дело кончится. останусь жив или нет. а тут... Словом, дал я согласие а вскоре и первое задание получил: доставить из Сахапты саботажника. Был там такой тракторист — люди в поле сев ведут, а у него что ни день, то трактор ломается, саботирует, знать, колхозный сев. Поехал я в Сахапту. Добрался до поля, гляжу — и впрямь стоит трактор. Подхожу я потихоньку вижу — механизатор в моторе копается. Стал я за ним наблюдать, а тракторист возьми да урони в это время ключ на землю Что такое найти не может, шарит руками туда-сюда, а ключ у него под носом лежит. «Да он никак, слепой, саботажник-то». — обожгла меня мысль. И точно, оказалось, что механизатору нетго что на тракторе работать лошадь опасно было доверять. Полуслепой человек, что с него взять.
Вернулся я в район, как говорят, при своих интересах. Выговор конечно, не схлопотал. но внушение получил: поменьше впредь либеральничай. А тут вскоре новый случай...
— Знаешь. — честно признался Роман Павлович. — от такой работы потянуло меня обратно на фронт.
Потянет. Но и то надо признать, не все спешили на Фронт-то. под пули, на верную смерть. Куда проще в тылу «порядок» наводить, «саботажников» вылавливать. «симулянтов» на чистую воду выводить, «диверсантов» за шиворот брать. Встречались и такие. Дядька мой. Николай Николаевич Пискунов, рассказывал: «Привезли в Подсосенский клуб бюст вождя и учителя, установили в красном углу. Народу — битком в клубе, всем интересно посмотреть. Был среди других и Васька (фамилию, убей не могу вспомнить). Пьяненький. Долго он ходил вокруг бюста, все разглядывал а потом, дурья башка, возьми да щелкни пальцем по бюсту Гон из чугуна был отлит): зазвенит не зазвенит? Зазвенело. Да так, что до сих пор ни слуху ни духу о человеке».
Но это из ряда вон выходящий случай. А г большинстве своем «сгорали» мой земляки на кражах. Эпидемия прямо какая- то. Сядут на ворох с зерном, бутылку из- под молока потихоньку достанут и набьют в нее овса или пшеницы а то и за голенища сапог наспускают зерна. Бывало конечно, и по-другому. Николай Иванович Боханов за один раз полмешка зерна припрятал.
Умудрялись мои земляки и зерно приворовывать.
— Семенное-то зачем? — спрашиваю. — Протравленное, яд ведь.
— Эх ты. — смеется Нина Ивановна Чичерина. — Из этой «отравы» мы такую кашу варганили — объедение. Промоем зерно в трех водах, просушим, перетрем и кашу варим. Ничего все живые, слава богу.
Непростой она судьбы человек. Нина Ивановна. С тринадцати лет пошла работать в колхоз. А тут вскоре война. Мужиков на фронт забрали, а девчушкам пришлось под кули вставать. А кули-то, кули — по семьдесят килограммов каждый. Надорвалась. Так и промыкала жизнь бездетной. А Клавдия Боханова. а Агафья... Такими же девчушками впряглись в работу.
«Одежонки никакой, сапожишки накинешь на босу ногу и бежишь на ток. А ветер со всех сторон поддувает... Какое теперь здоровье все ветром повыдуло».
А еще — голод. Страшный голод всему виной.
Долгие годы знаком я с Александром Лебедковым При случае называл его по фамилии. НУ Лебедков и Лебедков. а он мне как-то и говорит: «Елизарьев я. Елизарьев, а Лебедковы — это наша деревенская кличка. Мы ведь в те годы, кроме лебеды, ничего и не видали».
У Арины Шиловой —' трое ребятишек. Ни одеть ни обуть Жила она в колхозной «хомутарке» — небольшая избенка наполовину забитая конской сбруей а наполовину — ребятней. В годы войны подселили к Арине семью депортированного из Поволжья Якова Берклея. У Якова — тоже трое ребятишек. Как утро начнется, все в голос кричат- «Хлебушка». Кто выдержит. кто не сломается от этого крика от детских голодных глаз?
Вот и Яков не выдержал. С Дмитрием Качаевым попались они на краже зерна. По восемь лет дали Это еще по-божески. Правда, Якова вскоре отпустили, а Качаев так и сгинул без следа. Был человек — и нету Но и Берклей на свободе недолго находился. В лагере у него туберкулез легких признали, посчитали, что не жилец а он возьми да оклемайся, на свежем воздухе работать стал. Да недолго проработал, снова забрали. Все за те же старые грехи.
Жалеют подсосениы его до сих пор. Как и других, впрочем. А у меня в голове не укладывается.
— Война, говорю, понятное дело, всей стране туго приходилось. Но ведь как-то обходились люди. В конце концов хозяйство у колхозников имелось: коровенка там поросенок, куры. На трудодни хоть какие-то крохи, но все же выдавались.
— Не крохи, а слезы. — поправляют меня подсосенцы и улыбаются.
А улыбка у них вымученная.
— На трудодень по пятьдесят граммов зерна причиталось. Механизаторам побольше — до ста. И трудодней у них поболе вырабатывалось, до трехсот выгоняли, А те. кто вилами ворочал, хоть умри, а больше двухсот «палочек» не выколотишь. Вот и посчитай сколько мы хлеба получали.
— А картошка, хозяйство?
— А налоги? — в тон мне говорит Агафья Боханова. — Арифметика тут простая. Держишь корову — 270 литров отнеси на «молоканку». С овечки полторы шкуры сдай в пользу казны да еще 400 граммов шерсти. Добавь 75 штук яиц — неважно, есть у тебя куры или нет. Сорок килограммов мяса. И ко всему этому довесок в 1.700—1.800 рублей деньгами. А деньги эти по тем временам огро-о-омню-ющие! Где взять? Картошку и ту приходилось продавать, чтобы с налогами рассчитаться Спустишь все. а к середине зимы — зубы на полку. Вот так. а ты говоришь...
У Варвары Лопатиной при обыске нашли 15 килограммов овса. Натаскала карманами для больного сына. Сушила овес, перетирала и варила кисель. Тем и выходила парнишку. А сколько их не выжило?! Не все же отчаивались. За 15 килограммов давали до пяти лет Варвара Ивановна их от звонка до звонка отсидела. Вместе с другими. Редко кого минула чаша сия.
И страшно мне. Как представлю своих земляков полуодетых, одуревших от лебеды да крапивы (а зимой и этого не было) — страшно. Это какое же терпение нужно было иметь, какую силу чтобы выдержать и вынести все? А еще надо было работать от зари до зари.
Наезжал в ту пору в Подсосное секретарь райкома партии П. П. Огородников. Чуть ли «е на колени вставал перед ба бами здешними:
— Голубушки! Вижу — устали вижу — с ног валитесь, но надо поднатужиться, хлеб под снег может остаться.
И шли они, полураздетые, в поле. И он с ними тоже частенько в поле выходил, не боялся рук замарать.
Помню секретаря райкомовского и я, в шестидесятые годы уже познакомились. Был он в ту пору на пенсии. Высокий, всегда с гордо поднятой головой ходил, людям прямо в глаза смотрел. Имел право. Даже в то лихолетье (о котором пишу) не запятнал он своей чести и совести.
— Бывало, приедет, и у нас праздник на душе, — рассказывали односельчане...
— Человеческое доброе слово услышим. В цене оно было, доброе слово. Чаще колхозникам приходилось маты да разносы выслушивать. И «врагами» их обзывали, и «саботажниками». Случай всегда находился. Так и жили. Да разве жизнь была, провались она в тартарары.
— Слава богу, все теперь позади, — говорят земляки. — А былое... Былое, оно быльем поросло, так стоит ли его ворошить?
И вспоминаю я в такие минуты слова отца: «Зря вы со Сталиным связались...» И не нахожу слов, и колодит в душе.
О, люди! Из какого же металла вы сработаны, всепрощающие страстотерпцы?! Склоняю голову перед вами и поклоняюсь вам.
Александр ЕГОРОВ.
Назаровский район.
Красноярский рабочий 17.03.1990