В 1946 ГОДУ начальником Каларгона назначили Майорова. По его словам, он был
комендантом дачи Сталина в Сочи. То ли от такой работы, под вечны страхом
проштрафиться, находясь в непосредственной близости от Вождя всех народов, то ли
по иной причине, но Майоров выглядел намного старше своих лет. Совершенно
безвольный и безразличный ко всему, он не скрывал, что
судьбы вверенных ему людей его совершенно не интересовали. Любой жулик заходил к
нему в кабинет, втирал очки по любому поводу. Майоров слушал, непрерывно куря
самокрутки со злой махоркой, кивал, каждому что-то обещал и тут же забывал
про своё обещание. Высиживал свои часы и торопился на очередную «вертушку» в
Норильск, где молодая жена служила в управлении лагеря.
Мне пришлось близко познакомиться с Каларгоном в 1947 году, вскоре после Указа об отмене смертной казни. Туда собрали всех выведенных из-под смертного приговора и иных, не менее отпетых бандитов. Помню, как формировали этап на Каларгон в штрафном изоляторе 2-го лагерного отделения. «Кандидаты» засели и категорически отказались выйти. Два дня их уговаривали, а потом подвели к окну пожарный шланг и как сусликов из норы, «вымыли» из помещения. Когда вода дошла до подбородков, захрипели «Сдаемся!». Их, мокрых. так и повезли...
Что из себя представляя лагпункт? Обычные бараки. Но два из них имели наружные запоры, для превращения их, в случае надобности, в особорежимные. Склады, продуктовый и вещевой, помещались за зоной, так что за продуктами кладовщик и повар выходили с надзирателем два раза сутки. Пекарня находилась в зоне. Отдельный барак отвели для обслуги, где жили и технические работники карьера... Стационар на 20 коек, амбулатория, аптека, баня - все, как в других отделениях. Кроме клуба. Никаких развлечений не полагалось
У Майорова были помощники. Младший лейтенант, за временем забыл его фамилию, да его по фамилии и не называли, очень любил свою прическу. Густые волосы немного свисали на лоб, и прозвище не заставило себя ждать: «Чуб». Незлобивый, говоря о ком-нибудь, обычно приговаривал: «Где этот маленький прохвост тем не менее?». (Вариация: «Тем не менее большой прохвост»).
Заместитель по хозчасти, сухощавый старик из каких-то сибирских партизан, старался обеспечивать всем необходимым склады, и это ему удавалось.
Начальники УРЧа часто менялись. Одно время учетно-распредчастью заведовала
болезиеиного вида женщина, по- ям не бывавшая на службе, «доживавшая в ужасных
условиях, в продуваемомдомишке, с больным ребенком, рядом с
зоной. Надзиратели — разнохарактерные люди, чаще — пожилые. Охрана — целая
казарма солдат-конвоиров.
И вот, когда начали сплавлять «самых-самых» к Майорову, он, не имевший, видимо, никакого опыта работы с такими людьми, не изменил своего стиля службы, и бандиты быстро его раскусили. За полную пассивность его даже полюбили и прозвали «наш дедушка Ленин». (Это понятие, как известно, вводилось в психику еще в детских садах). Короче, бандиты захватили власть, и вольнонаемный начальник санчасти сбежал. Остались только заключенные-фельдшера и один санитарный инструктор.
Вызывают меня в санотдел лагеря. Начальницей была умная женщина и ^хороший врач Павлина Максимовна Беспалова. Я в это время налаживал работу с каторжанами. Дело в том, что поначалу никому из них не разрешалось работать по специальности в зоне, даже медикам. А среди каторжан были квалифицированные врачи и фельдшера. И тут, по прошествии полутора лет, разрешили им делать свое дело, а кое-кому работать в обслуге. Тогда же распространили на каторжан правила хозрасчета, организовали «ОП» — «Отдыхающие партии»...
Тут-то и предлагает мне Беспалова пойти на Каларгон на пальником санчасти. Может быть, читающим эти строки покажется выдумкой возможность для заключенного быть на административной работе в системе управления лагеря? Но это так. В самом санотделе два врача-заключенные работали инспекторами — Попов и Ильин.
Мой бесконвойный пропуск переоформили на круглосуточный. И поехал! Солнечная летняя ночь. Примерно в час пришел на вахту лагпункта, показал направление. Что я тут встречу? Всякое новое перемещение для заключенного — загадка. Тем более, если не знаешь никого ни из медиков, ни из администрации.
Спросил у надзирателя, как найти санчасть, и вошел в калитку зоны, где предстояло проработать почти два года. Улыбкой во всю щеку встретил меня... фельдшер Сергей Балашов, с которым не встречался с транзитки в Красноярске в 1943 году. Хороший, '.веселый товарищ, не унывающий, физически сильный — тоже немаловажно при работе с контингентом, какой подобрался на Каларгоне. До утра отложили всякие другие знакомства. Устроился на остаток ночи в комнатке медперсонала. Там же, в стационаре, помещалась и больничная кухня, и бельевая кладовая, в которой жил завхоз санчасти.
Около семи я проснулся от какого-то хрипа и тихой ругани с применением цветистого воровского лексикона. Выскакиваю в коридор: в кухне стоит повар санчасти (догадался, что эго повар), его душит верзила, а другой такой же набирает продукты, предназначенные для больных. Я, в одних .трусах, бью по шее налетчика )и кричу повару: «Бери в черпак кипяток! Лей на них, лей!» |И сам бью, бью, куда и кому попало. Ворье опрометью кинулось за дверь. Выскочили, встали в недоумении и совещаются: «Это кто ж такой? Чего психует?». (То, что «не для печати», я опускаю). Для убедительности, плещу вслед черлак кипятка, не достигающий цели, и, выругав повара и ему представившись, иду досыпать.
Сергей, все видевший и слышавший, зашел в комнатку: «Знаете, ведь могут над нами расправу учинить, тут ведь их власть сейчас», — «Не бойся, не учинят».
Часов в девять сделал обход больных. В амбулатории
познакомился со своими сотрудниками. Дождался приезда Майорова, представился и
пошел завтракать в свою каморку, которую решил сделать жильем: .Через некоторое
время — вежливый стук в дверь: «Разрешите?» — «Входите». Высокий блондин,
курчавый, с приятной улыбкой
— Простите, пожалуйста, как вас называть? Гражданин начальник или товарищ?
— А это уж, смотря кто вы есть. Я заключённый, но прибыл сюда на должность, начальника санчасти.
— А я — Ковбой, может и слыхали
— Вы что думаете, я о всякой мелкой шпане должен $ знать?
— Обижаете, доктор, я не мелкий, я все же в авторитете! А вы очень неосторожно сегодня моих людей побили, они обиделись.
— Так это твоя сволочь санчасть грабит? Ты что, забыл, что такое санчасть? Японцы на войне ни одного врача не трогали и на госпитали бомбы не бросали. Тебе я вот что окажу: если хоть один твой человек нахамит в санчасти, или будет воровать наши продукты, или придет симулировать, то я первого же, кто попадет в стационар, угроблю так, что в морге ни одна экспедиция (это на воровском языке серьезнейшее заявление!) не найдет концов, от чего он издох!
— Доктор, я вас понял! Клянусь, никто никогда ни к кому не пристанет и ничего в и санчасти не тронет. Только, очень прошу, для меня отпускайте стаканчик компота! Очень компот люблю!
— Хорошо, стакан компота тебе будет, присылай свою шестерку!
Так был заключен «Пакт о ненападении». Моя дипломатия произвела на сотрудников впечатление! И действительно, ни разу никакого хамства шпана не учинила никому. Бывало, ночью, приходилось возвращаться из Норильска. Пешком в морозную ночь 20 километров с рюкзаком за плечами, в котором медикаменты, спирт, вино (давали довольно щедро для оказания помощи переохлажденным), и никто не посмел на меня в зоне напасть. Надзиратели, сидя на вахте, боялись войти’ ночью в зону. Один раз я Попросил меня проводить, нес очень плотный мешок — так ни один не пошел со мной! «Вас, доктор, не трогают, мы знаем!».
В зоне мелькают тени, рыскающие в поисках добычи: «Ах начальник идет, наверное, спиртик несете?» — «Несу, и что?» — «Да на здоровье, несите!».
Не все поверят сказанному, но так было. Не всегда воровской мир лишен всякого понятия о чести. Но что они вытворяли в зоне — об этом тоже будет разговор.
В санчасти оказался один фельдшер с дореволюционным еще образованием. Впрочем, он был когда-то богатым лесопромышленником, фамилия Усатов гремела. Растеряв капиталы, он вынужден был вспомнить о своем образовании. Люто ненавидя все и вся, лопал в заключение за разговоры о наших порядках, Сидел уже много лет, постоянно получая новые сроки.
Ещё были поляк Лещинский и военный санинструктор Макар Красовский, хороший парень, немного хулиганистый. Для дежурства в стационаре достаточно, а на рабочем месте за зоной (для оказания помощи при несчастных случаях), на приеме в амбулатории, санитарный инспектор, наблюдающий за кухней? Попросил в санотделе прикомандировать мне известного по совместной работе Аркадия Соловьева, расконвоировав его, и еще кого-нибудь с фельдшерским дипломом. Прислали Василия Михайловиче Покровского, иеромонаха, имевшего фельдшерское образование; отца Владимира, бывшего игумена Черновицкого монастыря!
Вот такой подобрал себе штат и сам стал служить! В санитары брал молодых ребят, по случайности попавших в штрафники, чтобы их изолировать от бандитской массы (педерастия была нормой поведения и почти всех молодых принуждали к связи). Особенно страшен был бандит по фамилии Крылов, по кличке «Скарлатина». Вечером ежедневно наблюдалась такая картина: в сопровождении надзирателя идут повар, завхоз и грузчик, несут со склада продукты для закладки завтрака и обеда. Везут на санках, или на тележке, муку в пекарню. Только вошли в зону — налетают бандиты, отнимают мясо, часть масла, тащат в свой барак, где имеются и кастрюля, и сковорода... А в общий котел оставляют крупу да часть постного масла и рыбы.
Конечно, получалось жидковато, совершенно недостаточно для поддержания сил работающих, Провел медосмотр и больше половины предложил немедленно отправить в ОП (а другой лагерь, на Каларгоне таковых не предусматривалось), Поехав с подробным докладом в САНО, откуда меня привели прямо в кабинет начальника Норильлага подполковника Воронина. Об этом интеллигентном человеке из русских офицеров, знатоке и ценителе искусства, обладавшем хорошо поставленным тенором, я еще расскажу. А здесь главное другое: сняли Майорова. А пришел на Каларгон старший лейтенант Георгий Федорович Титовкин, фронтовик, простой русский мужик с практическим умом, в молодости — сыровар.
Внешность его поначалу устрашала. Лицо в шрамах и пороковой татуировке, веко повреждено, один глаз очень красный, будто человек во гневе. Дня через три пригласил меня в кабинет и говорит: «Дохтур, я знаю, что вы нм в какие сделки с ворьем не входите. Не выпиваете казенное вино, которое получаете с аптекобазы, и отдаете его тем, кто в нем нуждается. Попрошу вас эти дни лично заняться кухней, чтобы показать, как можно этими продуктами накормить людей». — «Дадите охрану в кухню — не уйду оттуда всю ночь. И чтобы не дали украсть продукты при доставке в зону».
Я засел с вечером, перевесил и перемерил асе продукты: обмерил все котлы. И не дел украсть ни грамма, Рано утром смотрю — на вахте какие-то изменения происходят. На вышках появились пулеметы. К надзирателям прибавилось насколько солдат из охраны, и все — с большими дубинами, метре по три длиной!
Бандитская компания на работу уже больше месяца не выходила. Майоров ничего не мог с ней поделать. «Чуб» просто боялся. Фактически из-за невыхода на работу не выполнялись задания по добыче камня, нужного на комбинате и для пережога на известь, и на изготовление гипса. Одно за другое цеплялось и вело к истощению людей.
Раненько пришли «Чуб» и иачхоз, зачерпнули суп, увидели в нем мясо и достаточное количество крупы и овощей. Тут же устроили выволочку заведующему кухней, постоянно им доказывавшему, что из продуктов по такой норме невозможно приготовить густые супы и каши. Раздали завтрак. Шпана получила строго по числу бригадников (а они числились отдельной бригадой). Попытались устроить скандал, мол, мало, но присутствие начальства в кухне их смутило.
Команда на развод. Тут и началось, Кто-то из помощников «Ковбоя» выкрикнул: «В гробу мы видели твою работу, вали отсюда!». Нарядчик вышел из барака, а ворвались надзиратели с охранниками и устроили настоящее побоище. Дубинами, после того, как скидывали с нар шпану, поддавали по чему попало, пока всех, как были в белье, не выкинули на снег. С вышек в этот момент застрочили пулеметы! —- «Пойдете на работу!» —- Ругань в ответ.
«Загнать их насыпа и под замок!», — скомандовал Титовкин.
Загнали. Я сам зашел туда, так как видел, что кое-кому сильно досталось. Одному написал освобождение от работы.
Через некоторое время они через окно выкрикнули, что объявляют коллективную голодовку. «Голодайте, дело ваше!».
Прошел день. Им в барак ничего не принесли. К вечеру начали стучать: «Произвол творите, не имеете права не кормить.», — «Вы голодовку объявили сами, снимайте голодовку — завтра получите пищу». — «Не снимаем!».
Утром сигнал на развод. Опять не идут и ругают всех и вся! Охрана опять повторяет вчерашнюю процедуру! Снег в крови, пулеметы трещат. Опять раздетые вытащены насильно из барака! Кричат: «Не дали есть, а на работу гоните! Прокурора требуем». — «Сейчас вам будет еще раз прокурор!». И опять им дали... Даже жалко их стало, хотя среди них были звери, не знающие никакой жалости! Загнали опять в барак. — «Снимаем голодовку, дайте завтрак!..». Дали.
На третье утро, как только раздался сигнал на развод, из дверей их барака, как на парад, строем, одетые по-рабочему, вышли. Руки по швам, чинно на вахту. И работали на совесть!
Укротил Титовкин банду. И стал нормальным быт остальных заключенных. Но между собой бандиты время от времени сводили счеты, убивая «оппозиционеров». Так, во яремя моего отсутствия, — трое из банды ворвались в стационар и на глазах дежурного фельдшера Лещинского топорами изрубили лежавшего на кровати больного бандита по фамилии Земляной. Вернувшись из Норильска, я застал в шоке своих сотрудников, но «совет» уголовников не счел это нарушением «конвенции»: наших работников не трогали, в других случаях экстерриториальность» необязательна.
Меня поражало умение уголовников привлекать на свою сторону людей самых разных. Мальчишек, споткнувшихся и пригретых главарями банды, еще можно было понять. Но вполне сложившихся, повидавших жизнь...
Помню старшего лейтенанта Дорохова. Осужден был за какие-то служебные злоупотребления. Скромный, приятный молодой человек. Устроился во втором лаготделении нарядчиком. Работал там года два, потом в чем-то проштрафился и угодил на Каларгон. Я ему как фронтовику чем мог помогал, но вдруг вижу его в компании «Ковбоя». Что за метаморфоза! Не берусь судить, но факт, что никакие уговоры отойти в сторону не помогли. И вдруг в одном из бараков ЧП, Смотрю, идет мне навстречу Дорохов, сияющий: «Я его зарезал!», «Как так, зачем тебе нужен новый срок?» — «Я теперь уже совсем ихний!».
Приезжает начальство из оперчекистского отдела, разбирается, ищет свидетелей, арестовывает убийцу... Отмена смертной казни, безусловно, способствовала появлению новых преступников. Через некоторое время правительство поняло несвоевременность этой меры и вновь ввело смертную казнь. Какой-то относительный порядок был наведен. Отказчиков почти не стало. Днем, когда все на работе, стало возможным уходить на прогулку по окрестностям лагпункта.
А там были очень красивые места. Лето и в 47-м, и в 48-м выдавалось на редкость теплым. В тундре много морошки, голубики, брусники, грибов. Мы раздобыли большую эмалированную кастрюлю, солили себе грибы, варили варенье. В озерах вода прогревалась на полметра и можно было, не ныряя, не погружаясь глубоко, даже купаться, что мы с Аркашкой и делали.
А зимой научились силками ловить белых куропаток. В общем, отбывать срок при таком режиме можно было легче. И мы не забывали облегчать жизнь и другим, попавшим сюда иногда ни за что. Опекал я прежде всего мальчишек. Володя Молчанов, Рэм Громов — ленинградские блокадные мальчишки, севшие за решетку после кражи продуктов из каких0то складов. Иван Мандраков — из тех испанцев, что привезли в 1938 г. Отнятый у родителей и перекрашенный из Хуана с придачей неблагозвучной фамилии, из воспитательного дома бежавший и воровавший на базаре еду...
Пристраивал их, освобождал от работы, через знакомых нарядчиков переводил в хорошее лаготделение. Жаль было очень Володю Молчанова. Уже получившего документы об освобождении, его попросили еще раз съездить на грузовике за товаром (он работал экспедитором на базе Норильскснаба). Поехал и попал в аварию: грузовик, потеряв управление, упал в озеро Долгое, и все утонули.
В конце 48-го начальник лагпункта Титовкин тяжело заболел и попросил его уволить. На его место пришел лейтенант Князев. Человек с тупым, ничего не выражающим взглядом, бегающий по зоне семенящей походкой, слегка нагнувшись. Злобный, не признающий никаких правил нормального содержания заключенных. С первых же дней пришлось вступить с ним в конфликт. По правилам ведения наружных работ не разрешалось выводить людей при температуре ниже 40 градусов. При ветре сильнее 5 метров в секунду каждый метр приравнивался к двум градусам мороза. Мне нужно было следить за начальником карьера: тот жульничал, на его термометре. как правило, показания были «божескими». Приходилось звонить на метеостанцию в Норильск, принимать сводку погоды, приносить Князеву. Швыряя ее в сторону, он ругался последними словами!
Я писал докладные в САНО, а Князев грозился меня упечь в режимный барак, и отбирал пропуск, чтобы я не выезжал в Норильск, Докладные отправлял с экспедитором, и они достигали цели. Провоевав таким образом некоторое время, я попросил меня оттуда перевести в любое место, только не в зону,
В начале 49 года на океанском побережье открывался новый рудник, где не было еще ничего, кроме белой тундры и гор. И предложено было в срочном порядке там устроить добычу руды. Между прочим, в эти места Урванцева на самолёте возил знаменитый полярный летчик, зэк Василий Михайлович Махоткин! Мы с ним были дружны. Очень обаятельный человек! Рассказываю — не верят, что заключенному доверяли полеты! Но знатоки нужны в любом обличьи! Предполагалось выбросить туда десант, человек 150 заключенный с палатками и запасом топлива для первоначального устройства. Не видевшим такого все может казаться . нереальным, но мне позже пришлось так зимовать в экспедиции по прокладке будущей трассы ширококолейной железной дороги от Дудинки. Но это к слову.
Начальником всей этой за теи на берегу океана был назначен отставной летчик, капитан Артамонов, и мы друг другу понравились. Уже подобрали людей, физически здоровых, умелых строителей и монтажников для возведения в первую очередь походной электростанции и хозяйственных построек. Внезапно у Артамонова открылась фронтовая рана, и... начальником экспедиции назначают Князева!
Пришлось срочно обращаться в, САНО с просьбой избавить от такого сотрудничества. Беспалова с моими доводами согласилась, и я несколько месяцев пробыл в Норильске.
«Павел Чебуркин
Редакция поздравляет автора с 80-летием, желаем Павлу Владимировичу здоровья и творческих успехов.
Заполярная правда 15.06.1990