Так в 1937-м написал в ЦК ВКП(6) Василий Болчис. И заявил о выходе из партии.
В МУЗЕИНОИ ЭКСПОЗИЦИИ, посвященной преступлениям сталинщины, я увидел его лагерный бушлат. А потом прочитал его заявление. Заявление, которое в самый разгул террора написал молодой инженер-конструктор: один экземпляр - в ЦК ВКП(б), другой — а заводской партком. Заявление по тем временам, без всяких громких слое, самоубийственное: человек открыто обвинял Сталина в неуемном возвеличивании собственной персоны, созданную им систему именовал преступной и заявлял о выходе из партии. Значит, в ту пору на подобное решались не только такие крупные личности, обладающие определенным общественным весом, как Рютин и Раскольников, но и люди куда более скромного положения, которых спустя годы «вождь народов» откровенно наречет «винтиками»... Значит, бунт в подавленных, да что там подавленных — задавленных массах не только зрел, но и выплескивался — пусть очень редкий, пусть обреченный, пусть самоубийственный, но — бунт!
КТО ЖЕ ОН, этот отчаянный бунтарь- одиночка? Откуда взялся? Как выковывал свой характер?
Да наш, питерский, вернее — колпинский. Там, в Колпине, в девятьсот пятом родился. Все мужики в их семье издавна трудились на Ижорском: Доминик Болчис, дед, — прокатчиком; Иван Болчис, отец — модельщиком. Ну и Василий Болчис, сын, едва читать-писать научился, тоже отправился в модельный. Жили недалеко от завода, на Крымской, в ветхой хибаре. Ребятишек шестеро, а кровать одна, поэтому тощие матрасы, набитые соломой, малышня стелила на пол. Отец после выпивки был обычно разговорчив. Часто вспоминал, как с другими рабочими Ижорского и Семянниковского шел девятого января к Зимнему, тоже нес царю-батюшке икону, но вместо царской милости чуть было не получил пулю в лоб... Ну а сыну из далекого детства запомнился февраль семнадцатого: как ловили полицейских, громили магазины — очевидно, с этого начинается всякая революция. Вообще- то та, Февральская, украшенная красными бантами, была революцией веселой. Октябрьская показалась Ваське куда суровей и скучней: полицейских уже не существовало, не у кого было отнимать шашки, пистолеты, некого было топить в речке...
Только исполнилось пятнадцать — поступил на Ижорский, учеником чертежника. Люди в цехе жаловались: от сахарина пухнут ноги. Сахара не было. И мяса не было совсем. Летом спасались щами из крапивы да лебеды, круглый год — лепешками из жмыха. Не выдержали голода отец, сестра... Василий как- то сдюжил... Чертежник из него получился ладный. Потом так же ладно служил в Красной Армии. Армейский комиссар дал рекомендацию в партию, при увольнении вручил путевку на вечерний рабфак...
Вечерний рабфак. Вечернее отделение политеха. А с утра — в КБ Обуховского сталелитейного, который скоро стал зваться «Большевиком» В 1932-м их студенческую группу перевели на дневное отделение, так что с производством на несколько лет пришлось расстаться. Защитил на «огпично» дипломный проект, вернулся сюда в первый день 1937-го...
«БОЛЬШЕВИК» — завод, знаменитый, продукцию издавна выпускает весьма серьезную, в общем, с конструктора спрос здесь особый. Все это очень влекло новоиспеченного специалиста обратно в знакомые стены. Но вот возвратился в родное КБ и не узнает: что-то резко изменилось в самой атмосфере бюро, лица напряженные, испуганные, говорят все больше шепотом, в основном — про «врагов народа». Оказывается, этих самых «врагов» и здесь, в КБ, окопалось видимо-невидимо. Уже арестованы Георгий Николаевич Рафалович, Виктор Иванович Кудряшов, Евгений Павлович Иконников, Николай Сергеевич Пантелеев, Сергей Афанасьевич Морозов, Иван Михайлович Павлов, Михаил Павлович Грицианский... Уже исчез начальник бюро Николай Никитич Магдесиев Уже нет замначальника Константина Васильевича Туша...
Ну как делать дело в таком удушающем микроклимате? Люди разучились высоко держать голову, улыбаться, шутить... В марте, ожидая ареста, от страха скончались ведущие конструкторы Андрей Васильевич Алексеев и Александр Васильевич Залазаев, работавший в КБ аж с 1904 года... А как-то в апреле к Болчису подошел Машутин, недавний однокашник, а теперь — парторг:
— Ты в КБ давно, с двадцать девятого. Назови, кто тут, по-твоему, вредитель
— По-моему, никаких вредителей здесь нет и быть не может. Это преданные народу, порядочные люди. И тех, кто арестован, надлежит поскорее освободить...
Машутин удивленно поднял брови, но промолчал. Зато через пару дней, на партсобрании, проинформировал об этом разговоре. Кто-то крикнул:
— Болчис, разве ты хорошо знаешь осужденных?
Василий отчеканил:
— Гораздо лучше, чем следователи, их осудившие.
От оргвыводов собрание пока воздержалось.
В СЕРЕДИНЕ июля Василий отпраздновал свадьбу с Валюшей Федоровой. Было шумно, весело, много пели, танцевали. Молодым наперебой желали «долгой счастливой жизни».
Счастливой жизни... Даже там, за свадебным столом, в такой радостный для себя день, он не мог освободиться от воспоминания, которое уже неделю довило свинцовой тяжестью...
Заводское партсобрание. «Чистят» Ивана Павловича Руду, директора. Тактика комиссии «по чистке» проста: поскорей загнать жертву в угол, схватить за горло, уничтожить. Любое лыко ставится в строку — и что слишком директор строг к разгильдяям, и что никому не позволял разваливать дисциплину... Самый коварный вопрос: «Какое право имел, приехав на праздник а заводской пионер-лагерь, принять подаренную ему шелковую рубашку?!» Давясь слезами, на сцену поднялась жена Ивана Павловича, умоляла собравшихся в зале поверить, что ее муж — настоящий большевик, отдающий все силы на благо Родины. Но, отмахнувшись от нее, как от назойливой мухи, председатель предложил исключить Руду из партии, отдать под суд. Все отлично понимали, что приговаривают Ивана Павловича к смерти, и тем не менее единогласно проголосовали «за»...
Кто же они, большевики с «Большевика» — осознанные убийцы-добровольцы? И разве так только на «Большевике»? Да что же вообще творится на белом свете!..
С такими вот горькими мыслями вступал Василий в свой медовый месяц... Особенно часто тревожил его память бывший начальник КБ Магдесиев. Еще неделю Николай Никитич получил высокую благодарность за испытание новых систем. Показывал Василию фотоснимок, на котором он в группе военных рядом со Сталиным... Где теперь Магдесиев? Где остальные? Страна — в страхе, в рыданиях, а на страницах всех газет — очередной сталинский афоризм: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» Но ведь Владимир Ильич говорил, что каждый член партии отвечает за деятельность партии. Поэтому, если он, Василий Болчис, — настоящий большевик, если он действительно отвечает за деятельность партии, то смириться с такой деятельностью партии не имеет никакого права.
Через две недели после свадьбы сказал жене, что напишет обо всем этом в ЦК. Валя шепнула: «Опасно...» Он нахмурился: «Надо. Иначе совесть замучит».
НАЗАВТРА он написал: .
В ЦК ВКП|б) и партком завода "Большевик"
от Болчиса Василия Ивановича
члена ВКП(б| с 1931 года,
инженера-конструктора завода «Большевики
ЗАЯВЛЕНИЕ
В партии я постоянно занимался' общественной деятельностью. В Политехническом
институте вел кружок политсети, был депутатом Выборгского райсовета, избирался
парторгом потока нескольких студенческих групп и др. Партвзысканий не было. Партчистку прошел без замечаний. Ни с какими контрреволюционными группами
никогда контакт« не имел. Среди родных и друзей арестованных не было.
Анализируя сообщения в газетах о группах вредителей, о показательных процессах бывших лидеров партии, друзей В. И. Ленина, а также аресты на нашем заводе ведущих конструкторов, заведомо честных, ни в чем не повинных людей, я пришел к выводу: все это требует выполнения моего долга партийца и слуги народа заявить, что в стране у нас свирепствует бешеный террор без всякого намека на гуманность.
Такая политика не может быть оправдана никакими домыслами о светлом будущем для всего народа. Возвеличивание и восхваление И. В. Сталина ежедневно, во всех газетах: «Наш родной отец и любимый вождь мирового пролетариата! Наш учитель!» — унижает человеческое достоинство.
Этого В. И. Ленин никогда бы не допустил. Он говорил: «Я такой же, как все, простой человек и запрещаю служить в мою честь акафисты и молебны». Все указанные недостатки подобны ложке дегтя в бочке меда и могут быть изжиты (чем скорее, тем меньше будет жертв).
В. И. Ленин на II съезде партии повторял, что каждый член партии несет ответственность за дела партии, а партия в целом отвечает за деятельность каждого своего члена. Я вступил в партию не из корыстных целей, и в дальнейшем я хотел бы служить народу, будучи членом ВКП(б). Но нести ответственность за преступления руководства я не могу. Поэтому прошу исключить меня из ее рядов.
26 июля 1937 года».
Утром 26-го передал в партком два конверта, второй — с просьбой переслать в ЦК.
В ночь на 27-е. за ним пришли...
ПРЕДЪЯВИЛИ ордер на арест, потребовали сдать оружие (были уверены: у такого врага оружие непременно есть!), начали обыск. Обыскали все тщательно, даже золу из печки выгребли. Но обнаружили лишь «почетные грамоты» да студенческие конспекты. Это и забрали.
Скоро оказался в плотно забитой телами тюремной камере. Староста камеры, в недавнем прошлом _ ведущий инженер с Металлургического завода, грустно улыбнулся я новичку:
— Вам не повезло. Под нарами, увы, тоже все занято. Попытайтесь проползти в самый дальний угол — там, кажется, можно хоть как-то устроиться...
Народ в камере оказался самый разный: рабочие КВЖД, которым приписали «шпионаж в пользу Китая»; «инженеры-вредители»; три профессора — Бурсман из Университета, Журавлев из Горного, Шмидт из Политехнического; изобретатель кумулятивных снарядов Беркалов. И даже два артиста: из Кировского — Василий Михайлович Луканин, из БДТ — Алексей Денисович Дикий. (Спустя десять лет Алексей Денисович воплотит на экране образ Иосифа Виссарионовича, за что в пятый раз будет удостоен Сталинской премии.)
Двести узников. У каждого — своя история, своя боль. Слушали друг друга, вздыхали... Исповедь Болчиса изумила всех. Его поступок единодушно назвали «безрассудством».
Следователь, вероятно, был такого же мнения. Все пытался в деле обнаружить «группу». Все выпытывал: «Сколько же вас тянуло жребий по поводу того, кто персонально будет писать заявление в ЦК?» Но «группового злодеяния» — несмотря на все меры воздействия — явно не получалось. Пришлось судить как «одиночку». Приговор: десять лет тюрьмы плюс три года поражения в правах.
По наивности осужденный подал кассационную жалобу. Тогда дело передали в Военный трибунал, который к прежним статьям добавил «контрреволюционную агитацию» и «подстрекательство к террору».
Ну а дальше — пересыльная тюрьма. Ждал этапа, чтобы отправиться куда-нибудь далеко, на лесоповал...
И ТУТ случилось чудо. О судьбе Болчиса каким-то непостижимым образом узнали те самые «вредители», в защиту которых он в самый разгар ежовских репрессий не побоялся поднять голос.
Однажды на пороге камеры возник капитан НКВД: «Следуй с вещами за мной». Когда машина подкатила к «Крестам», Болчис с тоской подумал: «Неужели за этими стенами предстоит провести все десять лет?». Однако тут же выяснилось, что на территории мрачной тюрьмы существует кирпичное сооружение несколько иного облика: ОКБ УНКВД ЛО. В общем, Особое конструкторское бюро, где люди работали по той же, очень важной для обороны страны тематике, что и до ареста. По всей видимости, приближалась война, и конструкторов с «Большевика» решили не расстреливать, не отправлять в тайгу и тундру, а использовать по прямому назначению. Впрочем, так было не только на невских берегах — ведь известно, что в столице в подобных же условиях трудились Туполев и другие репрессированные творцы авиационной техники.
Когда началась война, их срочно эвакуировали под Пемь, на завод №172. Поэтому стали именоваться: ОКБ-172. И вот там, в «зоне», надежно огороженные колючей проволокой, зорко охраняемые часовыми на сторожевых вышках, они создавали для Родины оружие, которое помогло одолеть фашизм,.. Эта святая задача заставляла Болчиса и его товарищей по несчастью, забыв все обиды, всю дикость своего положения, работать истово, страстно, вдохновенно...
И не знал Василий, что Лигово, где жила Валя, немцы заняли. Что в один черный день и ее, и сестру, и родителей погрузили а эшелон и отправили в Германию...
ГОРЬКО было встречать День Победы под присмотром охранников с пулеметами. Горько снова возвращаться а «Кресты»...
Как-то Болчис отправил письмо по старому адресу, на квартиру конструктора с «Большевика» Кирюничева, где до ареста снимал угол: «Не знаете ли, что с моей женой?» И вдруг однажды его вызывают в комнату, предназначенную для свиданий с родственниками, а там — дочь Кирюничева, Наташа. Она и поведала о трагической Валиной судьбе...
Потом Наташа приходила в «Кресты» еще и еще...
Когда в 1947-м его освободили из тюремного заключения, «с правом работы в ОКБ-172», поженились...
НО В 1949-м поднялся очередной вал репрессий. Опять каждую ночь он невольно прислушивался к автомашинам за окном. Заявились за ним снова ночью, на ту же квартиру, что и двенадцать лет назад. И первые слова ночных гостей тоже такие знакомые: «Сдать оружие» Тот же «черный ворон». Та же тюрьма на Литейном. Тот же вопрос следователя: «Кто тянул жребий, когда сочинялось заявление в ЦК? Назови фамилии!» Скоро объявили решение Особого совещания: бессрочная ссылка в Сибирь.
В ТУ ПОРУ от любого норильчанина можно было услышать: мой любимый город — Норильск, а любимая песня — «Прощай, любимый город»... Согласно документу, который Болчйсу выдали вместо отобранного паспорта, покидать пределы «любимого города» категорически запрещалось. От Болчиса и других ссыльных конструкторов требовался выпуск чертежей по ремонту и модернизации оборудования заводов, рудников, шахт. Работали вместе с заключенными, которых под утро пригоняли из лагерей. Спали в бараке на двадцать коек. Со специфическими местными условиями и порядками ознакомился быстро. Например: нельзя ходить в поселковый магазин № 4 — там, в очереди, проигравшие зэки часто убивают «последнего». Или: водку на морозе пить не рекомендуется, потому что «окосеешь» быстро, и, если потом свалишься, мигом обморозишь ноги-руки, а дальше неминуемо — ампутация...
Когда приехала Наташа, возникла новая опасность: выходить одной из барака в темное время (а ведь полярная ночь — почти полгода) было очень страшно, смертельно опасно — вблизи постоянно шныряли заключенные уголовники, имеющие почему-то пропуска в город. Поэтому большинство жен- «декабристок», как их тут называли, трезво оценив ситуацию, быстренько отправились из Норильска назад. Остались только Наташа и Тоня Дубер.
По образованию Наташа — музыкальный педагог, но преподавать в Школе, хоть и была вакансия, жене ссыльного не позволили. Пришлось стать чертежницей. Конечно, приходилось очень трудно. Но оказавшиеся тут по недоброй; воле ленинградцы объединились, сплотились, почувствовали себя одной семей, родными людьми, и это помогло выстоять. К примеру, до работы, уже в семь утра, непременно встречались в спортзале: делали мощную зарядку, играли в волейбол. А по вечерам собирались у патефона, слушали Чайковского, Глинку, Римского-Корсакова... Они, и в тех условиях „смогли жить наполнено, духовно...
В 1950-м родилась Таня...
ТОЛЬКО в 1957-м ему позволили покинуть Заполярье. Двадцать лет, не считал крохотного перерыва, в изоляции от общества — такова оказалась каря сталинщины за мужественное письмо в Центральный Комитет. Самое дикое, что и после двадцатого съезда Болчис здесь, в Ленинграде, вызывал у властей подозрение. Во всяком случае, ни на «Большевик», ни в подобное по профилю НИИ не приняли.
Поступил в «Механобр». Проектировал различные механизмы для обогатительных фабрик Казахстана и Узбекистана: сепараторы, питатели, дозаторы... Сначала руководитель группы, затем — главный конструктор отдела. В 1962-м, после неоднократных обращений, из Военной коллегии Верховного суда наконец пришло сообщение а полной реабилитации. Василию Ивановичу вновь вручили партийный билет. Теперь уже ничто не мешало вернуться на «Большевик»...
ЕМУ — восемьдесят пять, но бодр, подтянут, моложав. По поводу «секрета молодости» 'смеется: «Первую закалку получил в детстве — с пяти лет в речке Ижоре летом плавал, зимой по льду на коньках бегал; ну а вторая закалка — норильская, ведь не зря стал там еще и инструктором по физкультуре...»
Работал до восьмидесяти трех! Но и после не обрек себя на размеренный пенсионерский отдых. Постоянно — в движении, в деле. Его подмоги ждут самые разные люди. А еще без Василия Ивановича никак не обойтись в оркестре русских народных инструментов Дворца культуры Ижорского завода. Впервые балалайка Болчиса зазвучала здесь, а рабочем клубе Ижорского, шестьдесят девять лет назад. В конце двадцатых этот оркестр считался в Ленинграде лучшим: увертюра к «Кармен», григовский «Пер Гюнт», Чайковский — вот таков был их репертуар, исполняемый на баянах, балалайках, домрах... Сейчас, впрочем, классику играют тоже много. И снова, по нескольку раз в неделю, он отправляется в неблизкий путь, из Купчина — до Колпина, на репетицию. За все годы не опоздал ни разу. . Это очень поражает двенадцатилетнего Сашу Иванова — самого молодого его ученика и партнера по оркестру...
Дело, которым Василий Иванович занимался всю жизнь, от музыки отстояло, вроде бы, очень далеко. Но музыка всегда была рядом. Музыка давно украшает его дом, ведь и жена, и дочь, и зять — музыканты. Да и Наденька, внучка, закончив нынче музыкальную школу, поступила в музучилище».
КАК ТЕПЕРЬ и большинство ее сверстников, внучка пристально следит за политикой. Тоже «болеет» за Ельцина, Собчака, Попова... Наверное, по достоинству оценила девочка и их принципиальный поступок, когда — во имя интересов дела — все трое вышли из партии. Впрочем, подобным шагом сейчас не удивишь. Заслуживает уважения человек, который от партийного билета отказывается после трудных раздумий, именно из идейных соображений. Страшна — если из конъюнктурных, карьеристских, шкурных...
Когда пятьдесят три года назад, в самый разгар ежовщины, о выходе из партии открыто заявил Василий Иванович Болчис, ни о какой дальнейшей карьере , не могло быть и речи. Его. поступок" предполагал лишь один-единственный исход, трагический. И человек на этот исход решился. Показал другим, как — ив одиночку! — можно бороться с тиранией.
Не ведаю, осознаёт ли это Наденька. Понимает ли, как повезло ей на деда».
Лев СИДОРОВСКИЙ
Василий Болчис. Фото 1929 года.
Василий Иванович в наши дни.
Смена 27.07.1990
Материал предоставлен фондом Иофе