Горькое письмо
Тяжело вспоминать о народных страданиях, о погибших в тюрьмах и лагерях, на этапах и ссылках миллионах наших родных, близких, знакомых, товарищах. Горько сознавать, что оставшиеся в живых, реабилитированные жертвы террора, их дети до недавнего времени десятилетиями не чувствовали себя полноценными членами общества, успокоенными, умиротворенными, жизнерадостными. Сужу по себе: освободившись из лагеря после шестилетнего срока 25-летним парнем (арестовали меня весной 1945 года на девятнадцатом году), кое-что даже достигнув в жизни, я прожил ее с чувством неполноценности, «под колпаком», боясь представителей государства, образно говоря, скрываясь за углом или переходя на другую сторону улицы, завидев милиционера.
А ведь я сидел в послевоенное время в лагере при заводе, работал технологом, не испытал ни Колымы, ни Норильска, ни лесоповала. А что пришлось перенести арестованным в тридцатые годы, прошедшим все круги ада, отдавшим тюрьмам и лагерям, «во славу Сталина» молодость, здоровье, надежды, все, из чего слагается жизнь? Кто их поймет, кто нас всех успокоит?
Нас постоянно убеждали и убеждают до сих пор партийные функционеры, офицеры КГБ в недопущении в наши души чувства мести к работникам НКВД, лагерной охраны, сексотам, идеологам террора. Убедили ли они кого из нас? Скорее всего, нет и, по-моему, не смогут убедить, как бы ни объясняли, что партией осуждены все неправовые действия НКВД, явившиеся результатом культа Сталина, а КГБ сейчас ничего общего не имеет с ЧК, ОГПУ, НКВД и не несет никакой ответственности за злодеяния против народа, совершенные в двадцатые, тридцатые и последующие годы.
Когда жертвы террора говорят о необходимости лишения всех привилегий ныне здравствующих сотрудников карательных органов, им пытаются объяснить,' что этого сделать уже нельзя — прошел якобы срок давности. О каком сроке идет речь? Не может быть такого срока для виновных в геноциде, преступлениях против человечества. Даже если бы все, кого коснулись репрессии, были толстовцами, воспитанными на принципах непротивления злу насилием, то и тогда они не простили бы идеологов и практиков террора. Я, потерявший отца, двух дядей, сам прошедший через лагерь, такого простить не могу, как бы меня в необходимости этого не убеждали.
Не могу согласиться с ответами КГБ на многочисленные вопросы о местах захоронения расстрелянных и умерших в лагерях, тюрьмах Красноярска и края. Ответы, что не сохранилось на этот счет документов — не ответы. Пусть нет документов, чему трудно поверить, но ведь есть еще живые свидетели, исполнители. Что-то здесь не так: почему-то нам не хотят открыть эти тайны.
Считаю, что всем, кто помнит о погибших и скорбит о них, кто расценивает террор против своего народа как геноцид, следует заняться срочно решением проблемы сооружения в Красноярске монументального памятника жертвам репрессий в центре города, в районе квартала, занятого зданиями КГБ и МВД, где через арку видна внутренняя тюрьма.
На вопрос о средствах отвечу: уверен — будут немалые добровольные взносы, и надеюсь, что государство (а КПСС и КГБ в первую очередь) не пожалеет на это своих средств.
ГУЛЬДЕНБАЛЬК Владимир Борисович,
бывший репрессированный, реабилитированный, 64 года.
Красноярские профсоюзы 27.07.1990