В прошлом году читатели познакомились с друзьями-норильчанами Леонидом Ивановичем Белостоцким и Владимиром Петровичем Шепотько, с их воспоминаниями о «хождениях» в места, достаточно отдаленные от их родного Донбасса. О возвращении в Северск из Норильска Белостоцкий рассказал крайне лаконично, а Шепотько — более подобно; именно эту главу его мемуаров мы и публикуем сегодня.
Как «материк» встречал освободившихся из лагеря, — тема, «отметим, почти нетронутая, поэтому автор служивает особой благодарности. За частностями одной-единственной судьбы легко увидеть очередной адов круг для миллионов гонимых и травимых, заколдованный круг их страданий, постоянной несвободы, некой готовности к новым ударам невесть откуда и что...
Хочу надеяться, что рассказ событиях сорокалетней давности будет внимательно прочитан и теми, кто, исполняя должность, не всегда с должной чуткостью носится к попавшим в переплёт, из из которого без протянутой руки не выбраться и сегодня, Время отдаляет и отдаляет нас от городов, заводов, теплоходов, названных в честь скромнейшего из скромных, а мы по-прежнему позволяем себе смотреть на бедолаг, пусть оступившихся, с недоверчивым прищуром, наследованной подозрительностью.
А каково было тогда, в Год Его Семидесятилетия? Прочтите...
А. ЛЬВОВ.
ПОСЛЕ 1'939 года, т. е. семь лет, родители не имели обо мне никаких сведений. И вдруг — моя телеграмма из Москвы: жив!
До Харькова ехал 501-м, или как тогда говорили, «пятьсот- веселым», трое суток. От Харькова до Красного Лимана — еще двое. До нашей ст. Яма, последние 22 километре, рабочим поездом. Уже известный вам мой друг с детстве Леонид Белостоцкий меня встретил. (Он и Василюк, Иван Иванович, бывший директор Донбассторга, освободились и вылетели из Норильска месяцем раньше.) Вместе с ним пошли на небольшой базарчик. И вот здесь неожиданна увидел маму и двух родных теток... Мама зарыдала. Дома меня с нетерпением ожидал- отец. Вышел на крыльцо. Сдержанно сказал: «Здравствуй, сынок». А потом...
Я тоже не выдержал. Шутка ли, десять лет разлуки!
Дня через три у меня появилось желание прогуляться до Красного Лимана, повстречаться со старыми друзьями И девушками, с которыми пролетела, как на крыльях, вся моя юность. Встретился. А кто-то подсказал, как найти бывшую участницу струнного оркестра Дворца культуры им. Артема Раису Жилицу. И я направился к двухэтажному дому, где была размещена бухгалтерия какого-то участка железной дороги. Тихонько приоткрыв дверь, я .увидел небольшогс роста красивую брюнетку греческого типа. Несколько секунд наблюдал за ней. Она что-то писала, не поднимая головы, пока не почувствовала взгляд. Подошла к двери, сёкунду разглядывала меня... «Володя,., это ты?»... Бросилась в объятия.
От общей радости мы несколько минут ничего не могли сказать друг другу. Какое- то внутреннее давление сжало наши сердца, а на глазах у обоих появились слезы... Рая Жилина очень нравилась мне. Мы вместе играли в клубном домровом оркестре, выезжали с концертами... десять лет назад.
Главбух разрешил Раисе уйти, мы направились к ней домой, нас встретили ее родители и брат. Рая отрекомендовала меня:. «Володя, о котором я говорила. Приехал из Норильска в отпуск и зашел проведать». Много было’ всяких разговоров, а самое главное, Раиса рассказала свой сон, который повторился наяву.
С ее родителями я нашел общий язык. Моим родным Рая понравилась. Пошли в поссовет и расписались. В связи с этим я написал письмо в Норильск, чтобы мне выслали мои документы, так как из отпуска я не возвращусь.
Получив необходимые документы и взяв с собою скрипку, я и Рая/двинулись на юг, в Сочи, а оттуда в Адлер, к её замужней двоюродной сестре, в цитрусовый совхоз. Везде Раю берут на работу и прописывают, меня не прописывают и не берут на работу. Решили вернуться в Донбасс, к моим родителям. В феврале 1948 года вдвоем выехали в Краматорск, но и там не прижились. В апреле оказались в в городе Изюм. Жизнь была дороговатой. Деньги выплачивались очень небольшие Материально — очень неважно. Сняли комнату. Прожили полме и сяца. Попробовал поступить на завод оптического стекла: с с 39-й статьей — бесполезно. И я тогда я стал подумывать о том, что один-единственный выход н — повиснуть на ветке дерева и висеть. Пока не пропишут.„.
Попытались устроиться на железнодорожную станцию. ы Жену берут, меня — нет. Электростанция? Нет, статья с 39-я...
Двумя днями позже мы получили письмо от моих родителей из Ямы: зовет к себе в Туапсе Костя Зазай, обещает устроить на работу. Без промедления выехали в Туапсе.
Зазай — мой товарищ по Норильску и Дудинке, музыкант. Остановились у него в доме (еще были живы мама и сестренка). Много было разговоров на разные темы, а главная тема — как прописаться.
В ресторан «Поплавок» — на берегу моря — заведующий согласился взять нас обоих. Меня — в оркестр. Раису — бухгалтером, Отправились в милицию, в паспортную комнату, — зав. рестораном, Рая и я. Начальник стола меня и Раю попросил .подождать в коридоре...
— Вот ваши документы. Вам даем 24 часа. За это время вы должны покинуть территорию Туапсе, с такой пометкой в паспорте на территории курортов прописка запрещена. В 12 часов ночи проверим...
Вот и всё. Зав. рестораном посоветовал выехать в зону прописки, за 120—130 км-. Ну хотя бы до Белореченска... Деликатно распростившись с нами, сочувственно пожал нам руки и ушел к автобусу.
Зазай, выслушав наш рассказ, тут жё предложил адрес тетки в Майкопе. Начади собираться. В половине 12 часа ночи — стук в .дверь. Двое милиционеров. «Ну что,, собираетесь?» Костя нас проводил до поезда. Нашли товарный вагон с тормозной площадкой. В то время военизированная охрана запрещала проезд на товарных поездах, но кондуктор нам разрешил, а рано утром, километра за полтора, не больше, сошли с тормоза и, не спеша, пошли к Станции Белореченская. Солнышко уже начало греть нас и землю.
На небольшой площади собрался небольшой базарчик. Здесь мы и позавтракали: чебуреки прямо с жаровни и молоко. Белореченск очень понравился, продукты и готовые изделия из муки были очень дешевыми. Немного отдохдохнув, мы сели в пригородный поезд до Майкопа. Майкоп очень красив. Много зелени, цветов. Неподалеку — лес, река Белая. Костина тетка усадила за стол, накормила, потом расспрашивала, как Зазаи живут, чем занимаются,. Что нам было известно, мы рассказали, немного отдохнули, а на следующий день сдали свои паспорта на прописку,
Проработали там 4 месяца, и по уважительным причинам пришлось выехать домой, на ст. Яма. 1 сентября 1948 года я был принят на Ямский доломитный завод электромонтажником, а 2 сентября был уволен по собственному желанию... Николая Еремеева. Этот Еремеев в 1937 году был самым ярым провокатором. И вот, боясь меня, он сказал своей сестре, инспектору отдела кадров, что, мол, директор завода дал указание не принимать на работу бывших заключенных...
Снова выехали в г. Краматорск, на разъезд Шпичкино, в поселок Ясногорка, к двоюродному брату моей жены Александру Чичканову. Он жил в государственной отдельной квартире, а нас прописал у матери, и мы начали работать. Меня приняли в ЖКО мастером, 29 сентября перевели в механосборочный цех, 15 февраля 1949 года — в ремонтно-моторный цех электриком. Жена устроилась старшим табельщиком на завод. Наконец дела пошли как будто бы неплохо. Даже получили однокомнатную квартиру, стали жить по-человечески.
8 апреля 1949 г. я под станком ремонтировал электрическую часть. Вдруг подходит девушка — секретарь начальника цеха (однофамилица, нас считали поэтому братом и сестрой). Говорит, что меня вызывают какие-то два человека, один в кожаном реглане, другой в простом пальто.
Вызов мне показался подозрительным. Мороз прошел по коже. Взял себя в руки, иду в кабинет.
Неизвестные спросили мою фамилию и предъявили ордер на арест. Начальник цеха поспешил позвонить Раисе. Я сам хотел позвонить ей, но мне не разрешили. Стало ясно, что моя песенка спета.
Мы вышли из цеха. Нас ждала ; грузовая машина. Поехали ко мне на квартиру. Через пять минут примчалась моя Рая, подняла крик: «Что вам нужно от нас?!» Ей вежливо ответили, что будет обыск. Не долго думая, Раиса незаметно спрятала мой военный билет, а паспорт отдала.
Обыск проводился в рамках приличия. Не найдя ничего подозрительного, объявили жене, что мужа забирают с собою. На вопрос, зачем, ответили: «Там разберутся».
Меня увезли на вокзал, а в трудовой книжке потом появилась запись: 8.1 V.1949 г. уволен по статье 47, пункт «Б», кодекса законов о труде. Начальник о/к НКМЗ им. Сталина.
Дождавшись поезда, перед утром мы сели в пассажирский поезд и укавили в г. Сталино, на следствие. На второе следствие — почти через 12 лет после первого.
Тюрьма. В полдень — вызвал следователь. «Садитесь». А сам встал.
Поговорили на отел «четкие темы. «А за что «ас арестовали в 1937-м.?» Ответил: «За поджог Азовского моря». Не возмутился, но удивлен ответом был. В конце концов я услышал, что «много не дадут, а ссыпка обеспечена». Я поблагодарил за разговор, а в глубине души не было уверенности, что не схлопотал нового срока за свою манеру дерзить...
Следователь, видимо, это понял. На прощание он сказал: «Не волнуйтесь, вам будет ссылка». И дежурный по коридору увел меня в камеру. Грозило вечное поселение в отдаленных районах СССР, не не более того...
Продержали несколько днем в тюрьме, черным вороном подвезли к вокзалу, посадили во второе купе столыпинского вагона (с решетками). Ехали через Лисичанск и Харьков в Москву двое суток. Я лежал на втором ярусе. Дважды в день кормили: селедка соленая, граммов 500 хлеба, кружка воды.
В Москве определили в краснопресненскую тюрьму. Через несколько дней повели в баню. Когда возвращались из бани, над прогулочным двором очень низко пролетел самолет. С него, сбросили прямо во двор, точнехонько, несколько пачёк папирос и спичек, подвешённых к камешкам. Сопровождающий сам подобрал божий дар, разорвал пачки И, убедившись, что ничего подозрительного нет, отдал нам. В камере мы курили и благодарили летчика- смельчака.
Через месяц меня отправили в Красноярск, где сдали в тюрьму, выстроенную в дореволюционное время.
Еще на московской улице я через щель между окном с решеткой и корпусом автомобиля (ворона) проткнул малень кое письмо, заготовленное в тюрьме г. Сталино. Как позже выяснилось, его получили мой родители. Кто-то из сердобольных москвичей подобрал и отправил по адресу.
В красноярской тюрьме работала комиссия по распределению заключённых. Позже выяснилось, что мой друг Леонид Белостоцкий был здесь же и его направили на лесоповал (за Канск). Меня спросили: «Куда вы хотите попасть, где работать?» — «Хочу попасть на вторую родину, т. е. в Норильск». Комиссия не возражала; если ссыльный сам желает на Север — в любое место. А вот на юг — по указанию комиссии НКВД.
Так как мы уже были на положении ссыльных, нам дали сопровождающего без винтовки, одетого в в гражданский костюм, но с револьвером в кобуре под пиджаком. "Впрочем, бежать из нас никто не собирался, и охраннику стрелять не пришлось. На теплоходе «Иосиф Сталин» Мы ходили по палубе, в буфет, чувствовали себя неплохо, почти как вольные люди. В порту Игарка пришвартовались. Часть ссыльных вышла, а несколько человек остались — до Дудинки. Там сопровождающий сказал, что в Норильск доберетесь сами.
Приехали, в этот же день зашли к директору Норильского комбинате к тов. Звереву Владимиру Степановичу. Подали ему препроводительную бумагу от красноярской комиссии НКВД. Он, прочитав наше направление, снял трубку телефона и распорядился выдать нам не первый случай аванс по 500 рублей и определить в общежитие.
Начиная с 1949 года и по 1955-й я находился на положении ссыльного в городе Норильске (полную реабилитацию получил 27 июня 1956 года). Года три мы, ссыльные, ходили не отметку по два раза в месяц, а потом стали ходить раз в месяц. Все эти годы работал на многих ответственных местах: дежурным по электроподстанции 25-го завода, старшим электриком бурцеха рудника «Угольный ручей», плавным энергетиком шахты алевролитов, и. о. дежурного инженера оперативной службы энергоцеха. Но скрипку не бросал, играя по вечерам в ресторане «Таймыр».
Ссыльным было разрешено забрать к себе в Норильск жен, детей, стариков. Раиса в то время жила у моих родителей, из Краматорска она выехала сразу после моего ареста. Я написал домой, отправил вызов и получил обратное письмо: готовлюсь к выезду, скоро увидимся. Этот ответ меня очень обрадовал, я как бы помолодел, захотелось жить и жить... Едет ко мне человек в ссылку, решилась идти рядом по всем ухабам жизни.
И вот я в аэропорту Надежда. В небе показалась маленькая точка. Снижалась, снижалась и в конце концов приземлился большой самолет. (Тогда летали «дугласы» и Ил-14). А вот и моя Рая с чемоданами...
В общежитии хлопцы отделили занавесом небольшую комнату. Земляк со ст. Яма предложил нам временно пожить у него на квартире. (Это был Харин, Виктор Александрович, который работал в должности начальника транспортного отдела горного управления. Жил в первом доме по правой стороне Севастопольской, если смотреть в сторону бывшего драмтеатра.) Взял к себе в кладовку, без света, до получения квартиры. Еще недели через две забрал нас мой товарищ по оркестру Савыкин Александр Федорович, .киевлянин. Тоже бывший з/к, был женат, имел две комнаты, у него прожили несколько месяцев.
Раису мои товарищи-ссыльные устроили в контору связи Норильского комбината бухгалтером по учету средств за установление квартирных телефонов и репродукторов. Через полгода она получила однокомнатную квартиру на третьем этаже по ул. Пионерской, дом № 3. Через некоторое время мы добились двухкомнатной квартиры по ул. Комсомольской, 10. В это время я работал на шахте алевролитов главным энергетиком.
А напротив наших окон лагерники с номерами на деревянных досточках на спине... не работали. Это называлось «итальянская забастовка». Они восстали против режима и, прежде всего, за возвращение себе собственных имен и фамилий.
Владимир Шепотько
Заполярная правда 14.08.1990