О пактах и договорах 30-х годов, касающихся Прибалтики, мы, кажется, знаем уже больше, чем о том, что происходило тогда и в 40-е с простыми жителями Балтийских республик. Мысли, настроения, быт людей, живших до 1940-го в независимых государствах, - как отсеченные побеги, из которых должны были вырасти деревья немногочисленной, редкой породы. Может, мы лучше поймем сегодняшних прибалтов, если узнаем, чем они жили тогда, в переломное время. К тому же далеко ездить не надо. Многие латыши, например, с некоторых пор и, кажется, навсегда, поселились в нашем крае.
Один из них - председатель Красноярского
городского культурного латышского общества
Александр Константинович Лиелайс.
- Александр Константинович, в Сибири вы десять лет были заняты на инженерной работе. А кем вы мечтали стать в юности, когда не знали, что будете гражданином СССР?
- Биологом, может, даже - лесничим. Лесничий в Латвии был почитаемой фигурой. Правда, отец мне сулил военную карьеру. Он сам - еще из латышских стрелков, в Латвийской республике дослужился до подполковника, для страны вроде нашей, - очень крупный чин. У нас ведь всего-то было тогда 12 пехотных полков, четыре артиллерийских, да еще один артиллерийский особый. В конце 30-х начали создавать танковые подразделения. В связи с этим расхожей была шутка. Звонят президенту Ульманису с границы: "Господин президент, граница нарушена вражескими подразделениями, пришлите танки!" А президент в ответ: "Один танк прислать или оба?"
- Ваш отец принадлежал к высшему командному составу, и, значит, вы были из элиты?
- Нет. Не так. Во-первых, мой отец был выходцем из крестьян и всего добился сам. Во-вторых, для крохотной европейской страны, вроде Латвии, понятие элиты вообще очень относительно. Сверхроскоши не было, пожалуй, ни у кого. Мы жили в достатке, ни в чем не нуждались. Но так же, как мы, жили очень многие латыши, пожалуй, даже - большинство.
- Насыщенность страны товарами можно сравнить, допустим, со снабжением нашего края в лучшие времена - 60-е годы?
- Зачем смеяться? В ту пору Латвия была аграрной страной, но обеспечивала себя практически всем, так что можно даже говорить об изобилии. Мы занимали второе место в Европе по урожайности картофеля, продавали за границу пшеницу и мясо. В Даугавпилсе, где я жил, было множество самых разных частных магазинов, в которых можно было купить практически любой заморский товар. В кондитерском магазине немца Франца, который держал свою кондитерскую фабрику, от одних запахов можно было упасть в обморок.
- В школе, где вы учились, тоже не ощущалось неравенства между учениками? Хотя бы по возможности купить более дорогую конфету или игрушку?
- Я учился не школе, а в гимназии. Того, о чем вы говорите, у нас не было хотя бы потому, что мальчишки тогда не гонялись за тряпками и дефицитами. Мы носили форменную одежду. Первым делом после покупки новой форменной фуражки было: сломать козырек и почистить ею ботинки. Без этого вас сочли бы за пай-мальчика.
- Ваш сын учился уже в советской школе. Вы можете сравнить, чем отличается его среднее образование от вашего?
- У нас упор делался на серьезное изучение гуманитарных предметов: древних языков, музыки. В каждой школе были свой хор и духовой оркестр. Мы просто обязаны были два раза в неделю ходить на спевки. Занятие музыкой обычно вели местные композиторы или дирижеры, которые были, почитай, в каждом городке. Капитально преподавалось рисование.
- Не можете сказать: каково, на ваш взгяд, было положение русских в республике?
- Русских было много, жили обособленным миром. Но это вовсе не значит, что их притесняли. Достаточно сказать, что у них были свои общества, клубы, газеты. Нельзя забывать, что с Россией у нас очень давние культурные связи. А в первую мировую латышские стрелки с энтузиазмом воевали на стороне России, потому что предпочитали союз с ней немецкой оккупаци. Между прочим, одно время нашими соседями по дому в Резекне, где мы прожили два года, были латышские большевики. У них там была явочная квартира. Отец все сердился: что они так на виду собираются? И сами попадутся и нас чего доброго подведут. Но доносить на них и не думал - считал это зазорным.
- И в вашей жизни не было потрясений, предчувствий, что скоро Латвия перестанет быть независимой?
- Взрослые, может, о чем-то и догадывались. Я тоже знал, что, согласно договору о сотрудничестве, на нашей земле размещены советские военные базы. Однако мой тогдашний возраст не располагал к увлечению политикой. Я серьезно занимался спортом, входил в юношескую сборную Латвии по баскетболу. Латвия ведь была баскетбольной державой, чемпионом Европы. За тренировками, соревнованиями все остальное виделось как в тумане.
- И вы не помните, как Латвия была занята советскими войсками?
- Нет, это не забудешь. Накануне, в воскресенье 16 июня 1940 года, в Латгалии состоялся наш первый певческий праздник. Народу понаехало море,и я туда прибыл. Но президент Ульманис, которого все ждали, отсутствовал. По радио он передал нам свои извинения и сказал, что его задерживают серьезные государственные дела. Помню, мы все - несколько тысяч человек кричали ему здравицы. Прозже я узнал, что в этот день Москва выдвинула Латвии требование о крутой смене политического курса. А на следующий день на своей улице Варшавской в Даугавпилсе я проснулся от шума и гула: по соседней - Шоссейной - улице шли советские танки. Войска двигались через Даугавпилс почти неделю без остановок.
- Как лытыши реагировали на эти события?
- Первый день никакой реакции не было. Вышла демонстрировать поддержку Красной Армии группа большевиков, человек 15-20. Но их, кажется, где-то побили, и все стихло. Это потом уже начались большие организованные митинги. А вообще все случилось неуловимо быстро. Мы и опомниться не успели, как очутились в другой стране. Сначала сменилось название республики - в него было добавлено слово "демократическая". Затем также добавили "Советская". А затем - включение в состав Союза.
- Что вы думали тогда о своем будущем?
- Мы понимали, что с независимостью покончено, но все же не предполагали, насколько плохо все для нас обернется. Отца уволили из армии в запас, он устроился работать кассиром за очень небольшую зарплату. Но мне, как и многим другим мальчишкам, большие перемены казались интересными, они даже развлекали нас. В городе проводилось много митингов. В школе - теперь так называлась бывшая гимназия отменили латынь, ввели самоуправление, чему мы очень радовались. Некоторые даже пытались на "демократических началах" сводить счеты с учителями, и удивительно - им удавалось добиться увольнения "врагов". Может быть, мы совсем иначе - миролюбиво - отнеслись бы к присоединению, если бы вскоре в Латвии не начались массовые аресты. Вдруг мы обнаружили, что среди нас царит страх. Даже мальчишки, расставаясь, сомневались - удастся ли им встретиться на следующее утро. Это, конечно, не помешало нашей даугавпилской баскетбольной команде в товарищеском матче в пух и прах разгромить ЦДКА - тогдашнего чемпиона СССР.
- Она коснулась вас?
- Да, и, может быть, сильней, чем других. В июне 1941-го, тоже, кажется, в ночь с 13-го на 14-е к нам под утро пришли офицер НКВД, два солдата и представитель власти - милиционер из местных. Предъявили какое-то нелепое обвинение, потребовали сдать оружие. Начался унизительный обыск: все вещи из шкафов вывалили на пол, нашли два закатившихся в щель пистолетных патрона - остальное огнестрельное оружие отец давно сдал. За эти патроны принялись избивать отца. Затем увидели на ковре коллекцию холодного оружия, которое, понятно, служило только украшением. Там была именная сабля отца с национальной ленточкой. Офицер НКВД ударился в крик - почему, мол, не сдана? Зачем-то попытался ее сломать, но она только гнулась. Приставил ее к порожку, прыгнул сверху, но клинок лишь спружинил, офицер НКВД упал, взъярился еще больше, снова начал бить отца. Затем потребовал сдать все золото, у матери с груди сорвал кулон, попробовал выдернуть сережки из ее ушей, так что даже милиционер сделал ему замечание. У нас все-таки много было фамильных ценностей, еще от деда с бабкой. Эти ценности вместе с помадой, духами и одеколонами офицер сгреб в чемодан и потащил с собой. Нас с матерью и отца в бессознательном состоянии погрузили в машину. Много лет спустя в описи конфискованного у нас имущества я нашел только одно упоминание о ценностях: "Трое золотых часов".
- С тех пор вы не возвращались домой?
- Нет, нас повезли на товарный двор. Там отец принялся говорить, что он офицер запаса и требовать военного трибунала. Но охранники смеялись: "Может, тебе самого президента?!".
Скоро нас навсегда разлучили с отцом. Как он умер, я узнал только в 80-е годы. В 1943-м его освободили из лагеря по состоянию здоровья. Он приехал в Киров совсем разбитый, работать уже не мог. А так как с довольствия был снят - погиб от голода. Его нашли мертвым на городской свалке.
- Не дай Бог никому такой смерти. Но вас-то не поместили в лагерь?
- Наша участь была немногим лучше. Меня и мать вместе с тысячами других латышей погрузили в 50-вагонный состав из теплушек. Натолкали людей так, что могли поворачиваться только по команде - и отправили до Канска. В пути мы узнали, что началась война. Тогда я впервые за свою жизнь услышал, как некоторые латыши называли немцев своими возможными освободителями. Репрессии в появлении таких настроений сыграли первоочередную роль. Из Канска нас, большую группу, отправили в Нижний Ингаш, где расселили в бараках, по нескольку семей в одной комнате. Меня вместе с другими поставили на лесохимическую работу - добывать живицу. Дело мне даже понравилось. Позже я закончил курсы мастера по лесохимической промышленности.
- Как латыши переносили ссылку?
- Тяжело, конечно. Нам давали 400 граммов хлеба на день, раз в день баланду - и все. Хлеб я съедал весь сразу утром и знал, что до следующего утра есть будет нечего. Но я еще благодаря молодости и физической закалке держался. Многие, из тех, кто постарше и слабей, умерли. Ведь после того, как свои вещи, одежду мы поменяли у местного населения за бесценок на продукты, поддержки не осталось никакой. И все же участь латышей в Сибири была, наверное, не самая страшная. Они да еще немцы держались лучше других. Выносливей были, что ли... А вот поляков, румын, финнов - тоже сильных - погибло на моих глазах больше. Горше всех, по-моему, было калмыкам - их много во время войны направили на мой мастерский участок. Эти люди никогда в жизни не видели леса. Они его панически боялись, ни за что не хотели идти туда на работу. Кричали "шайтан!", садились на землю, так сидели по нескольку дней и умирали. Бывало за ночь у меня на участке умирало по десять калмыков. Хоронить без официального освидетельствования было нельзя. До начальства бежать с сообщением - 12 километров. Из обессиленных людей не всякий дойдет. Поэтому, случалось, трупы лежали непогребенными по неделе. Да и похоронные команды не хотели работать. Отнесут покойника в тайгу, запихают под мох, а там уж лисицы растаскивают...
- И долго все это длилось?
- Равноправными с другими советскими гражданами мы стали себя чувствовать только с 1956 года.
- И судя по тому, что через 50 лет после депортации вы вместе с земляками решили создать латышское культурное общество в Красноярске, родина не забыта?
- Захочешь забыть - не сможешь. Мы, латыши, небольшой народ. Но язык и культура у нас свои, древние. В Сибири они сейчас под угрозой исчезновения. Думаю, никто не выиграет от того, если здесь станет одной культурой меньше. В Красноярске мы объединились для того, чтобы хоть как-то предотвратить процесс нивелировки наших национальных ценностей: языка, традиций, народных промыслов. Тем более это уместно в крае, где с прошлого века латыши обосновались целыми селами. В своей работе мы очень рассчитывали на помощь Латвийской республики, тем более что нам надо не так много. Нескольких учителей латышского, книги, учебники. Мы с радостью встретили бы гастроли латышского этнографического ансамбля... И нам пишут из Латвии сотни простых людей. А вот внимания официальных представителей республики и содействия от них мы пока не удостоились. Отчасти это можно понять. Видите, что сейчас творится в Прибалтике. Думаю, январские попытки военного переворота в Литве, рейды ОМОНовцев в Риге окончательно настроили население республик против жизни в составе СССР...
- Александр Константинович а вы, прожив полсотни лет в Сибири, не чувствуете себя во "взвешенном состоянии"? Между этой землей, к которой все-таки привыкли, и родиной, готовой отделиться от Союза?
- Именно в таком состоянии я и пребываю. Но скажите на милость, что делать? Это - судьба...
Беседовал И.КОСТИКОВ
Красноярский комсомолец, 19.02.91