СПЕШИЛ я на эту встречу, очень уж мне хотелось познакомиться с Иваном Денисовичем... И первой же утренней электричкой направился я к нему на станцию Минино. Приехал ранехонько, а на двери его дома, увы, замок.
"Да дома должен быть дед" — успокаивал меня проходивший мимо мужчина, видимо, сосед — давайте в стайку заглянем.
Заглянули туда — нет хозяина только две козы на нас посмотрели испуганно. “Наверное, спозаранку в железнодорожную поликлинику отправился. — развел руками догадливый мужичок, — куда он нынче еще может податься — в магазинах-то пусто”.
Добрел я до медпункта, а там мне сказали, что Иван Денисович давненько уже не обращался за врачебной помощью. Пришлось вернуться. Но только глянул на дверь, а замка уже нет, и вообще она распахнута настежь-. Что за чудо. ведь и полчаса еще не прошло.
Прямо на пороге мы и
встретились. Ну. вылитый Иван Денисович! Именно
таким я его себе и представлял, когда, прочел
повесть А. И. Солженицы- на “Один день Ивана
Денисовича”. Да и повадки оказались у него те же.
“Вы уже ко мне заходили? — искренне удивился он. — Так не в том сарае меня искали. Я в это время козу доил. А сейчас вот к генеральной стирке приготовился. Но уж коли пришли, давайте побеседуем, хорошим гостям я всегда рад”. — любезно проводил он меня в свою комнату, предложив стакан козьего молока.
“А сколько у вас всего коз?” — чуть не сорвалось с моих уст. Но я удержался, не стал расспрашивать о хозяйстве, не это меня привлекло сюда.
— Иван Денисович, вы читали Солженицына? — задал я —вопрос, как говорится, в лоб своему собеседнику.
— Слышал я об этой повести, правда, не совсем чтобы обо мне в ней написано. Там-то герой Шухов, а я — Голышев. Разные у нас Фамилии К сожалению. нужный журнал в библиотеке взять не удалось, все время он был на руках, большим спросом пользовался. Очередь на читку была длинная, пока до меня дошел черед — изъяли журнал с крамольной повестью. вообще, говорят, его запретили. А “Архипелаг Гулаг” я читал, но не полностью. Сейчас вот достал роман Олега Волкова “Погружение во тьму”. Хорошо про всех нас, репрессированных, написано, главное правдиво.
— А за что вас арестовали?
— Как будто не знаете, за что арестовывали. Мне приписали антисоветскую агитацию. В то время, когда наша армия уже готовилась к штурму Берлина, работал я начальником карьера службы пути Красноярской железной дороги. Каждый день приходилось проводить политинформации. Вот один коварный вопрос меня и сгубил. Кто-то спросил, почему немцы желают сдаваться американским войскам,а не советским воинам? Ответил я прямо, что боятся мести за содеянное на нашей земле во время оккупации. А мои “доброжелатели” истолковали все по-своему: мол, я заявил. что наши бойцы издеваются над немцами. Потом мою беседу и об открытии второго фронта припомнили, когда мне приходилось цитировать статью Сталина. Якобы, я преуменьшил мощь нашей армии. Все в кучу собрали. Вместе со мной 24 мая 1945 года арестовали и дядю моей жены Василия Робертовича Иокста, который работал десятником на том же карьере.
У него случилось вообще, что называется, “курам
на смех”. Прибыл вагон, загружать камень надо, а
все грузчики в газету уткнулись. Ну, Василий
Робертович стал их тихонько журить, простой
вагона дорого же обходился. Ему тогда рабочие
промолвили. что, мол. „Рузвельт умер, а он кратко
ответил: “Умер так умер. но работать все равно
надо”. И что вы думаете, нашелся же “очевидец”.
который будто бы своими ушами слышал, что Иокст
сказал: “Рузвельт умер. а как Сталин умрет,
вообще, войне конец”. Потом, правда, этот сексот
признался, что его стращали соответствующие
органы, если не скажет, как надо. то его самого в
тюрьму упрячут. Выходит, запугали.
— Интересно, а вы узнали, кто на вес состряпал донос?
— Конечно, очные ставки были. Как ни странно, сексотами оказались мой непосредственный заместитель и сват одновременно Сергей Семенченко. а также завхоз Семен Серебряков. Они еще шестерых рабочих вписали в дело свидетелями. На очной ставке все они отворачивались. боялись смотреть мне в глаза, совесть, видимо, пробудилась. Но мне от этого не было легче. Трибунал “припаял” мне злополучную 58-ю статью, пункт десять, и покатил я в июле на Север в Норильлаг, вместе с дядей жены.
— Что-то быстро вас осудили, и двух месяцев не прошло после ареста?
— Быстро-то быстро, но внутреннюю красноярскую тюрьму я до сих пор запомнил. На сутки давали нам чуть-чуть хлеба и баланду из картофельных очистков. Узники так ослабли, что на допрос нас водили под руки конвоиры. Вот тогда я задумался всерьез, как в нашей стране относятся к человеку труда, к передовикам. Только год как нашему карьеру вручили переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и ВЦСПС, а меня наградили значком Сталинского призыва. Все заслуги враз забыли и значок отобрали, так и не вернули мне его до сих пор. Хоть с изображением—Сталина, но все же память. В 1962-м мне выдали все, что забрали: один рубль сорок копеек вместо 140 рублей (две реформы ценообразования прошло—в 47-м и 61-м годах) и еще 18 рублей за часы. Также “одарили” двухмесячным окладом начальника карьера. Вот и вся компенсация за отданные на Севере годы несправедливо осужденному. Вместо восьми лет с тремя годами поражения в правах “отгрохал” я шесть лет и семь месяцев. Досрочно освободили за хорошую работу.
— Запомнился вам, конечно, Норильдаг?
— Еще бы! Сначала в Красноярске загрузили нас на баржи и по Енисею поплыли мы до Дудинки. Оттуда на машинах доставили прямо в лагерь. Прибыли в сентябре, холодина и дожди. как назло, зарядили. Мы жили в больших палатках: промокали они насквозь. Спали на двухъярусных нарах. К зимовке “кутали” свои жилища дерном. Ставили “буржуйки”, но они совсем не грели. И такие условия, представьте, в Заполярье!
— Трудно даже представить... И как вам удалось выжить?
— Сам не знаю, как, удивляюсь по сей день. После карантина попал я на рытье котлованов. Земля, как камень, — вечная мерзлота все же. а в руках кайло да лопата. Вот так и долбили, вгрызались в лед сантиметр за сантиметром, выполняя дневную норму. Глубина-то' требовалась 10—12 метров, не меньше. Если выполнишь норму — лишние четыреста граммов хлеба получишь в суточный рацион. Этого мало. о мясе нам забыть пришлось, давали только суп из картофеля и капусты. Приварок, согласитесь. маленький. А сколько калорий расходовалось на работе! В общем, рабский труд.
А потом я попал на строительство автодороги. Затон — Через от Валька. Разместили нас опять в палатках примерно в тридцати километрах от Норильска. Мороз страшенный, утром просыпаешься, а волосы примерзают к палатке. Мы, сибиряки. выносливые, закаленные, выдюжили. а вот прибывшие с Кавказа и Прибалтики порой не просыпались, помирали часто. Хоронили их прямо там, в мерзлой земле. Работали мы. работали, а дорогу законсервировали, ненужной она оказалась. Вот как у нас получается.
— До сих пор у нас на производстве кавардак, неразбериха, а в то время кто заботился о зеках — миллионной армии Гулага? Кстати, .вы упомянули о прибалтийских рабочих. Много их похоронено у нас на Севере?
— Да. немало могил прибалтов в Норильлаге. Нравились мне латыши, литовцы, эстонцы. Честные они. открытые, спокойные. справедливые, но совсем не были приспособлены к нашему суровому климату. С жалостью я смотрел на них. Многих доставили в Норильлаг, в тонких офицерских, генеральских шинелях, так лагерные “блатари”, жулье разное — рецидивисты, головорезы, насильники — раздевали их, доверчивых, до нитки, грабили. Трудно им было выжить. Чтобы как-то облегчить себе жизнь, некоторые делали так называемые “саморубы” — руки, ноги себе рубили, И чего, спрашивается, добивались, оставаясь инвалидами? Попадали в стационар, кратковременная передышка.” и снова суд с добавлением срока на пять, шесть, восемь лет. Случались редкие побеги, но куда побежишь — кругом ведь тундра. Помнится, привозят беглецов, уже убитых конвоирами, положат на вахту на всеобщее обозрение, чтобы другим неповадно было.
— Значит, запугивали, издевались над вами конвоиры и лагерное начальство?
— Если честно, то всякие встречались. Вот. например, начальник лагеря Иосиф Михайлович Мгебришвили (говорят, он был ранее заместителем начальника КГБ Грузии) к нам, зэкам, относился все же благожелательно, чувствовал, как нам трудно. Но было среди лагерных офицеров немало и подонков. Вот, скажем, начальник отделения майор Черняк. Рождает же таких извергов земля российская! Придет с работы усталая бригада, норму некормленые зэки выполнить не смогут, и он выводит их за вахту, травит овчарками. Страшно было смотреть, только клочья летели. Кошмары мне до сих пор снятся... А конвойных у нас не хватало.
— И их ряды пополняли зеки?
— Знаете, мало кто соглашался идти в конвой, все же честь, совесть мы и там не теряли. А в конвоиры обычно шли бывшие полицаи, военные преступники. воевавшие на стороне фашистов. Кто один раз Родину продаст, то для него и дважды стать предателем ничего не стоит. И вот получалось: в лагеря порой попадали советские военнослужащие, сражавшиеся с гитлеровцами, но однажды нарушившие устав. Скажем, за “самоволку” кое-кто пять лет отхватил. И вот, представьте. бывшие пособники фашистов, получив вольную выселку, командовали советскими офицерами — победителями в Великой Отечественной войне. Что может быть кощунственней?
— А Норильлаг приносил пользу государству?
— Разумеется; ведь что получали мы за свой труд? Краюху хлеба и пресный суп. После строительства упомянутой ранее никому не нужной дороги попал я на рудник “Медвежий ручей”, где и проработал до конца срока инженером по труду и зарплате. нормировщиком и плотником. Техники на Север пригнали много, но все равно главными орудиями труда зэка остались кайло и лопата. Что мы добывали? Просто знали, что какая-то руда, полезные ископаемые. Позднее уже услышали, что там большие запасы меди, никеля, кобальта. За полгода до освобождения строил я пятиэтажные дома для вольнонаемных. Тем жилось гораздо легче: двойную зарплату получали и мясо ели. А мне в 50-градусные морозы приходилось вкалывать. Руки, ноги, как ледышки, а тебя погоняют. Прав-то у меня никаких. Спустишься вниз с пятого этажа, нальют сто граммов спирта и снова лезешь по стремянке крышу крыть. Никакой передышки,
— Ну и как вас встретили дома?
— Как .могут встретить после почти семилетней разлуки? Слезы. радость, переживания позади. Когда меня арестовали, младшему сыну Валерке было только два года. а когда я вернулся из лагеря, исполнилось уже восемь лет. Возмужал средний сын Николай, а старшего Геннадия впору было и женить — шестнадцать лет стукнуло. Как только им, бедным, вместе с матерью выжить удалось? Два года. как семья врага народа, они даже не получали хлебных карточек. Хорошо еще, что 'корова своя имелась, можно было молоко обменять на хлеб и продукты, и огород, конечно. спас от голода. Семье Иокста еще трудней пришлось: пятерых ребятишек пришлось кормить... Вот мы говорим о гуманности, милосердии, но никто нашим женам не помог в трудные годины. Наоборот, почти все отворачивались, старались на замечать, хотя прекрасно знали, что засудили нас несправедливо. Спасибо земле-кормилице. Я благодарен сегодня Ельцину за то, что он сейчас стал добиваться, чтобы наконец землю вернуть истинным хозяевам.
— А на работу после лагерей вам быстро удалось устроиться?
— Как меня посадили, так сват . Семенченко, написавший донос, занял мое место начальника карьера. У него мне и пришлось устраиваться по лагерной специальности — плановиком-нормировщиком. Но я ни на кого зла не держал. Бог всех рассудит. А Семенченко. как и другие сексоты, уже на том свете, по воле Божьей. Земляки доверяют мне, не раз избирали меня народным депутатом в сельский и районные Советы. Сразу после приезда домой, в 1952-м году. написал я письмо прямо маршалу Ворошилову. и три года спустя сняли с меня судимость, а еще через год. после известного Указа, реабилитировали. Но все равно горечь осталась на душе. В 1969-м я ушел на пенсию, через три года жену похоронил, и сыновья мои разлетелись по белу свету.
— Так что, вы здесь, в Минине, живете совсем один?
— Почему же, сыновья меня навещают, соседи заглядывают. Жизнь продолжается.
— Только грустная она сегодня, страна бедствует, экономика на грани развала...
— Да что вы! Хлеб-то есть и мясо купить можно, а молоко у меня свое — козье. Попробуйте. вкусное, жирное. Ну и подорожают продукты, что из этого, не исчезнут же. В лагере ничего этого видеть не пришлось. Так что, не надо печалиться, все еще наладится.
.Наша беседа затянулась. Остыла вода в тазе, приготовленная для стирки. Снова Ивану Денисовичу придется ее нагревать на плите. Отнял я у него время. А поговорить бы еще хотелось. В следующий раз, даст Бог. поговорим...
Беседовал К. СТЕПАНОВ.
Красноярский железнодорожник N 13 (7093)