Продолжаем публикацию отрывков из новой работы красноярского писателя «Староверы»
ЯНВАРСКИМ днем, только 1937 года, отца обвинят за тайную связь со староверами. В поселок приедут трое, печально известная «тройка». Искали виновных, кто заразил лошадей, скорее всего, гибнущих от бескормицы и холодов. Лошади - единственный транспорт, срывался план вывозки леса. Скорый суд вершился на месте, главное - наказать! Заодно с ветеринаром, учителем и бывшим священником, работающим в пекарне, отца обвинили в сговоре с «контрэлементами», то бишь со староверами: они якобы оставлены еще Колчаком как шпионы и диверсанты...
Подоплека этого обвинения скрыта в неприязни между нашей семьей и уполномоченным ГПУ. Фамилию позабыл, помню обличье: молодой, чернявый, опоясан крест-накрест ремнями. Девушек - спецпоселенок, как правило, он «допрашивал» по ночам. Рассказывали: стариков и подростков ставил босыми на тонкие ножки перевернутой табуретки и, угрожая наганом, требовал золото и драгоценности. Его жилье и контора была за стеной в нашем доме, случалось, что по ночам оттуда охали и стонали, причем угадывались те дни, когда отец находился в отъезде. Мать не выдерживала и стучала в стену, требуя прекратить издевательства, бывало - врывалась к нему и, конечно, выражений не подбирала. А кого бояться? Вольные люди, мы же не спецпоселенцы.
Затем он исчез, отозвали куда-то, и вот оказался в числе приехавшей «тройки»; добра от него не ждали... Горькая участь не миновала и староверов.
Пока организовывались колхозы и леспромхозы, было совсем не до них, не доходили руки. Перед войной, в сороковом году, в верховьях Сыма геологи наткнулись на скит-монастыри, мужские и женские. Сенсация! Однако съездить туда непросто, дорог - никаких, глухая тайга. Сейчас вертолетом бы час-полтора, тогда - только на лодках да вьючные лошади. Представители Ярцевского района, на чьей территории оказались скиты, к таежным отшельникам добирались неделю. Председатель райисполкома, заведующий райзо, начальник милиции и сотрудник НКВД. Приехали, осмотрелись и ахнули. В тайге пашни и сенокосы, пасеки, лошади, скот, мельница, кузня; растет картофель и всякая овощ, зреет озимая рожь, гречиха, горох, по делянкам - лен, конопля, из чего сами ткут одежду...
Было чему дивиться, крепко живут по-крестьянски. Бородачи один к одному, словно спелые грузди, кровь с молоком. Никто не пьет и не курит, семьи огромные, ребятишек по десять - двенадцать, каждый житель - себе хозяин.
Видимо, памятуя, что всякая власть от бога, среди верующих нашлись добровольные проводники, указали по всей округе заимки, где кто живет. Представители власти затеяли речь о колхозе, их слушали да помалкивали; выяснилось потом, что здесь были и те, кто скрылся от раскулачивания, как Лыковы. И все-таки, вспоминали позднее, убеди их надежным словом, возможно, община бы добровольно стала артелью или колхозом, но «партийцы» спешили, дошло до угроз. Раз так - реакция однозначна: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Наскочила коса на камень! Не сговорились, а вскоре - война.
В первый год староверов в армию не призывали, в сорок втором - всеобщая мобилизация. Решалась судьба, быть или не быть России, вышел указ, что за вину родителей дети не отвечают, и русские люди, несмотря на заповедь «не убий», отозвались на защиту Отечества. Однако, кроме солдат, требовались рабочие руки, и местные власти решили пополнить колхозы и леспромхозы семьями староверов. Переселение началось силком. Кому хочется покидать насиженные места? Тут они корчевали, распахивали тайгу, каждый клочок земли окроплен потом. Неужто бросать дома и хозяйство, нажитое годами? Ради чего? Слышали, что в колхозе и богу-то не помолишься, не дадут, и работают там даже по воскресеньям, задарма, чуть ли не из-под палки. Барщина! От ярма когда-то бежали - и снова в ярмо?..
Отвергая насилие, оставшиеся мужики, забирая жен и детей, начали прятаться по глухим углам. «Ах так!» - возмутились мужи, облеченные властью, кто «забронировался» от фронта. На поиски бросили ярцевскую милицию, комсомольский актив. Объявленные вне закона как дезертиры, беглецы прятались средь болот, в непроходимых местах; отыскать их непросто, это же следопыты. Для устрашения, чтобы явились с повинной, средь оставшихся брали заложников, выжигали заимки, причем жилые дома сгорали вместе с домашним скарбом. Мало того, зимой на мороз выгоняли женщин и ребятишек, уничтожались древние книги, иконы, старинная утварь. Трагедия! А защиты нет, отцы и старшие братья воюют по всем фронтам. Здесь тоже фронт твердило начальство, и опьяненные властью над беззащитными людьми милиционеры и комсомольцы сжигали дома даже тех стариков, у кого воевали по два, три и четыре сына.
Не разбирались, приказ есть приказ.
Чем не каратели?!
Помню по Ярцеву, где сиротливую долю мы пережили в годы войны, старообрядцев, кто оказался в камерах при милиции, уже почему-то остриженных и безбородых, порой группами и в одиночку водили в баню. В этот час под окриками охраны всяк прохожий спешил укрыться домой, улица враз пустела. Из окон мы наблюдали, как хмуро сутулились мужики, на вид ничем не приметные, только однажды выделился один: взрослый, плечистый и бородатый, он шагал с гордо вскинутой головой, вроде как независимый от конвоя. Говорили: это ихний вожак-наставник, уже обреченный к расстрелу...
Страшные факты покоятся в тайных архивах, пока мало кому доступных. Знаю одно: чудом каким-то в сорок третьем году весть о таежной трагедии просочилась в Москву, якобы ходоки-старообрядцы были в Кремле - у Калинина. В Ярцево нагрянула следственная комиссия, штрафниками на фронт отправили председателя райисполкома, заведующего райзо, начальника милиции.
Районным властям дали понять: вседозволенность наказуема!
На местах бесправие и жестокость порождала сама система, заложенная в управлении государством, превращая народ в покорную массу. Кто противился сталинскому режиму, те исчезали по тюрьмам и лагерям, лучшие, смелые в первую очередь погибали на фронте, будь это в годы гражданской войны или Отечественной. Откуда взяться мудрому руководству, особенно по глубинкам? Вчерашний рабочий или колхозник с грехом пополам закончит пять - семь школьных классов, по тем временам - грамотей! Хотя ни знания, ни культуры, зато - партийный билет! Вот и командовали партийцы, отрабатывая должности и привилегии, вершили судьбу людей. Так и со староверами. Остатки ихних семей, где уцелели кормильцы, оберегая веру и независимость, с Каса и Сыма тайно бежали на Кеть и Чулым, укрылись по берегам Чуны и Оны, перебрались на Ангару и Кан, даже в Хакасию и Туву. Но большинство подались на север, в самую глухомань эвенкийской и туруханской тайги, осели по Дубчесу, Елогую, обеим Тунгускам, «Угрюм-реке» и Подкаменной...
По всему Енисейскому Северу!
Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» напомнил еще об одной енисейской трагедии, привожу дословно (журнал «Новый мир» № 11 за 1989 г.):
«Староверы! - вечно гонимые, вечные ссыльные, - вот кто на три столетия раньше разгадал проклятую суть Начальства! В 1950 году летел самолет над просторами Подкаменной Тунгуски. А после войны летная школа сильно усовершилась, и доглядел старательный летчик, что двадцать лет до него не видели: обиталище какое-то неизвестное в тайге. Засек. Доложил. Глухо было, далеко, но для МВД невозможного нет, и через полгода добрались туда. Оказалось, это - яруевские старообрядцы. Когда началась великая желанная Чума, то бишь коллективизация, они от этого добра ушли глубоко в тайгу, всей деревней. И жили, не высовываясь, лишь старосту одного отпускали в Яруево за солью, рыболовной и охотничьей металлической снастью да железками к инструменту, остальное делали сами все, а вместо денег, должно быть, снаряжался староста шкурками. Управясь с делами, он, как следимый преступник, изникал с базара оглядчиво. И так выиграли яруевские староверы двадцать лет жизни! -двадцать лет свободной человеческой жизни между зверей вместо двадцати лет колхозного уныния. Все они были в домотканой одежде, в самодельных брюках и выделялись могутностью.
Так вот этих гнусных дезертиров с колхозного фронта всех теперь арестовали и влепили им статью... ну как бы вы думали, какую?.. За связь с мировой буржуазией? Вредительство? Нет, 58-10, антисоветскую агитацию (?!?!), и 58-11, организацию. (Многие из них попали потом в джезказганскую группу Степлага, откуда и известно)».
Упомянутые «яруевские» старообрядцы или «Яруево» - это Ярцево, здешнему жителю угадать не трудно: в названии бывшего районного центра изменена всего одна буква. Автор «ошибся», видимо, не случайно, чтобы не наводить на след оставшихся родственников.
Далее Солженицын пишет: «А в 1946 году еще других староверов, из какого-то забытого глухого монастыря, выбитых штурмом нашими доблестными войсками (уже с минометами, уже с опытом Отечественной войны), сплавляли на плотах по Енисею. Неукротимые пленники - те же при Сталине великом, что и при Петре великом! - прыгали с плотов в енисейскую воду, и автоматчики наши достреливали их там».
Вот! - опять для меня шифровка.
Дело в том, что сразу после войны наша семья выехала из Ярцево, дальнейших событий не знаю; в конце сороковых - начале пятидесятых годов я плавал радистом на пароходе «Молотов». Этот двухтрубный буксир, с прежним названием «Кооператор», выделялся на Енисее самым мощным гудком. В большую весеннюю воду, к примеру, когда позволяла осадка. «Молотов» поднимался до Красноярска, и в городе по гудку его узнавали от Ладейского переката, за двадцать пять километров.
По северным плесам мы развозили всяческий груз, работали в основном Енисейск - Дудинка, часто - до Ермаково. Тут, в районе Курейки, где отбывал туруханскую ссылку Сталин, сформировалась промбаза печально известной стройки под номером «503» - «мертвая» нынче дорога Салехард - Игарка. Каждый год с весны и до поздней осени водили сюда огромные связки из лихтеров и барж, груженных шпалами, рельсами, строительным оборудованием. И полные трюмы зэков - тысячи заключенных! Секретные караваны шли под конвоем, шифровалась связь по эфиру, порой борта ощетинивались тупорылыми пулеметами. К баржам и лихтерам, конечно, не подпускали, особенно по ночам, чуть что - автоматные очереди, но мы изредка наблюдали, как невидимых людей кормили завтраком или ужином, не поймешь. Открывались трюмы, через люки бросали вниз мешки сухарей, будто скотине, ведрами лили воду, черпали из-за бортов. Охрану не волновало, кому что досталось, пленники сутками плыли голодом, человек с ружьем - царь и бог.
Раньше, как правило, из Енисейска и Красноярска на баржах и лихтерах «Кооператор» забрасывал рыбаков в низовье реки, до Диксона, в Карское море. Потом в числе других пароходов буксир передали Норильскому комбинату, подчиненному МВД. Норилькомбинат - государство в государстве: свои рудники и заводы, разнообразный транспорт, аэродромы, флот, пристани и порты, совхозы... Ну и рабочая сила из лагерей. Неисчислима! - сколь надо, столько и будет. Да еще за сытный паек нанимали специалистов-вольняшек, вроде меня. И даже на пароходе у нас постоянно торчал прикомандированный старшина - эмвэдэшник. Команда формировалась наполовину из зэков - кочегары, матросы, масленщики, - кому оставалось до воли месяцев пять или шесть. Ну и, видать, экономя, чтобы из лагерей Норильска или Дудинки не отправлять дорогостоящими самолетами, освобождали их в конце навигации в Енисейске или Подтесове, где зимовал наш пароход.
(Продолжение, следует).
Михаил ПЕРЕВОЗЧИКОВ
«Красноярский рабочий» 23 марта 1991 года