Их было восемь гавриков. Война уже шла к концу, и эти тульские подростки мечтали не о том, чтобы добить фашистов, а — страшно сказать — перебраться в Новый Свет.
Кто из пацанов не мечтает о дальних странах? Русских мальчишек испокон века манило за океан. И в прошлом столетии, и в начале нынешнего убегали они из родительского дома, чтобы хлебнуть свежего воздуха на просторах североамериканских прерий, добиться успеха в Нью-Йорке или Сан-Франциско. Наверно, повинны в этом и Марк Твен, и Фенимор Купер, и Майн Рид, и Джек Лондон — именно они и еще многие пленяли увлекательными рассказами о необычной далекой стране.
Но в данном случае вину возложили не на почивших иностранных романтиков, а на жйаых тульских парней. Уже разгоралась другая война — пока еще «холодная» схватка бывших союзников. И попытка подростков убежать в Штаты получила четкую политическую оценку и была названа грозно: измена Родине. Троих присудили к лишению свободы. Валентин Бутузкин получил двадцать пять лет лагеря.
Всезнающим органам понадобилось почти шесть лет, чтобы раскрыть важнейшее государственное преступление. Мальчишки за это время вполне созрели для приговора. Валентин постигал искусство в музыкальном училище — на дирижерско-хоровом и вокальном отделениях и давно забыл о детских планах обследовать мир. Однако дирижировать оркестром ему довелось уже в необъятных снегах Таймыра.
В сентябре 1949 года двадцатидвухлетнего музыканта с каторжным сроком в формуляре доставили в Норильлаг. Даже много повидавшим заполярным зекам, за полтора десятилетия до того начавшим строить на вечной мерзлоте небывалый комбинат тюрьмы и промышленности, двадцатипятилегиики казались ужасными преступниками. Невысокий крепыш-тулянин не рассказывал о себе товарищам по несчастью — кто же поверит, что такой срок за детскую романтику? Работал на рудниках, шахтах, а по вечерам КВЧ — культурио-воспитательная часть лагпунктов — привлекала хоровика-арестанта к зековской самодеятельности.
Но в начале пятидесятых и это стало затруднительно: слишком опасен враг, чтобы командовать лагерным оркестром, И хоть работал Валентин в горах — грозил ему другой ужасающий «клондайк»: «горный лагерь», кошмарный «горлаг», тюрьма в тюрьме, тройные ряды колючей проволоки и бараки на замках,
Ох, сколько же людей закончило там свой путь!
Бутузкину повезло —- миновала его чаша сия. Но на главах свирепел режим: 1950, 1951, 1952... Неоспоримые признаки говорили знающим людям — готовятся новые волны опричнины в лагере и за его пределами. Пятьдесят третий начинался в багровом зареве памятного тридцать седьмого. Передовая «Правды» за 13 января, «Убийцы в белых халатах», «чем выше успехи и достижения советского народа, тем яростнее сопротивление врагов»...
Полтора мрачных месяца — вторая половина января и февраля — печать и радио нагнетали в стране истерию, призывали к «повышению бдительности», грозили «растоптать омерзительную гадину». «до конца разоблачить врагов народа». Нет, не миновать бы Бутузкину жуткого финала, да и не ему одному!
Но крот истории уже подвел свою меру под самый трон небывалого тирана — и свалился «кремлевский горец».
Однако же нелегко и непросто вступило новое в свои права. Ещё предстояли расстрелы восставших в Норильске горлаговцев. Еще и до «оттепели» было как до Северного полюса. И только к концу года пустили пулю в Малюту.
И наступил тот прекрасный день, когда два конвоира повели Валентина Бутузкина из барака второго лаготделения а иеизвестный ему путь. Доставили в барак другого льгот деления. Оказалось: новый суд, пересмотр дела.
То была одна из первых ласточек новой эпохи. Ровно шесть лет прошло, как трибунал МВД Тульского военного округе закатал несостоявшемуся «американцу» четверть века каторги, И вот сидят за столом трое. Догадался уже набравшийся опыта арестант; судья, заседатель и прокурор (женщина).
Несколько вопросов к подсудимому, не¬сколько ответов. «Как же вы дошли до такого?» — с презрением во взгляде поинтересовалась представительница прекрасного пола в мундире. «По молодости...» опустив глаза, скромно признался зек. мысленно оглядывая оставшуюся вечность — девятнадцать запроволочных лет. Что еще скажешь?!
По знаку судьи конвоиры вывели подсудимого. Потом снова пригласили в ездя». Судья объявил: в слали с тем-то и тем-то срок снижается до десяти лет. «Буду опротестовывать! — сверкнула очами прокурорша. «Ваше право», — ответил судья.
Вскоре вызвали Бутузкмна в УРО Норильпага — учетно-распределительиый отдел — и дали прочитать бумагу: за отсутствием состава преступление приговор отменен, и дело прекращено, через полмесяца Валентин Николаевич шагал по улицам родной Тулы.
Поступил в горный институт, окончил его, работал на шахтах. Создал семью. А в Америке так и не побывал. Сейчас уж об этом не мечтает. Разве что компенсации за все отсиженные шесть лет получит пообещал такое Верховный Совет России бывшим репрессированным. Ну, а с выездом и возвратом теперь, слава демократии, вроде бы все на законных основаниях. Не надо никакого заговора против Родины составлять.
Вот и вся история. Одна из многих в том достославном времени.
Прочитал ее Валентин Николаевич и заметил:
— Я вам не сказал при нашей последней встрече, что мною написана книга, триста страниц. В ней изложены все мои одиссеи от ареста до освобождения.
И дал мне небольшой отрывок своих норильских воспоминаний. Предлагаю его
вниманию читателей «Заполярной правды»
Сергей НОРИЛЬСКИЙ.
Хорошо запомнилось 28 октября 1951 года. Утром вышел, как всегда, на работу. Переодевшись в перфораторной мехцеха, прощел по шестой штольне до развилки. Там был манометр, на котором, как обычно, значилось шесть атмосфер.
От устья штольни дул обжигающий морозный воздух: на поверхности стояли настоящие зимние холода. Все было в норме.
Я решил, что надо отогреть водосборники. Взяв паклю, пропитанную мазутом, пошел обратно к мехцеху. Выйдя на поверхность, получил команду от Вениамина 3ахаровича: «Беги на девятый участок и выясни причину резкого падения давления в трубах».
Только собрался отчалить — звонок из компрессорной. Машинист с тревогой в голосе говорит: «Все три компрессора на полной мощности, а давление — ноль».
Я подумал: авария на трубах где-то на поверхности, в районе компрессорной. И тут — еще одна новость. В перфораторную вбежал Пашка Тараненко, лицо искажено ужасом: «Душкомбинат снесло! Люди под развалинами!».
Я побежал наверх, к возможному месту аварии. Метрах в ста от компрессорной обнаружил огромную рытвину в снежном зававале. Она зияла на месте, где раньше лежала плеть восьмидюймовые труб. Самих труб нигде поблизости не было видно. Какая сила смогла вырвать из-под снежных залежей такую махину?
В дверях компрессорной я увидел машиниста. Это был вольнонаемный татарин. Он стоял бледный, растерянный. «Это не от нас?» — спросил меня. Бедняга, видно, подумал, что немного превысив давление, вызвал столь мощный взрыв.
Подойдя к месту бывщего душкомбината, я увидел снующих взад-вперед людей, Они растаскивали бревна, доски, трубы, куски металла, камни. Несколько человек лежали на снегу, покрытые какими-то тряпками.
Потом я обнаружил среди погибших балагура Мишку Шутца. Он лежал с оторванной головой (вскоре ее нашли и положили рядом). Те, кто видел его за несколько минут до трагедии, рассказывали, что он примостился на лавке у окна, читал какую-то книжку. Обрушившаяся балка отрезала ему голову.
Команды пожарников и ВГСЧ. откапывали завалы на месте разрушенного здания. Мы им помогали. И каждый из нас, зеков, много всего повидавших, думал: «Ну, слава богу, на сей раз пронесло!». Но Мишку, Мишку было жалко! Веселый был парень, жизнерадостный.
Вскоре стало известно: громадной силы смерч, пройдя полосой у подножья гор Шмидта и Рудной, вырвал плеть труб, отбросил их на десятки метров вниз, под гору, развалил душкомбинат, подхватил и кинул на сорок метров машину-хлебовозку и еще... возлюбленную парочку.
Бурильщик Енгоян и его подружка Кать¬ка стояли у стены душкомбината. И вдруг какая-то сила подхватила обоих и поставила на новое место. Минуту-другую они ошалело смотрели друг на друга, потом глянули назад, туда, где только что был душкомбинат, и Катька спросила: «А где же..?».
Эти подробности она рассказала мне лично, несколько лет спустя. Енгояна уже не было в живых. Старуха с косой нагнала-таки выбранную жертву. За пятнадцать дней до того, как он кончил свою десятку, предложили бурильщику отдохнуть в ОК (оздоровительной команде). Енгоян отмахнулся: «Скучать буду. Лучше еще попашу, скорее время пройдет».
Время шло, а Енгояна увезли на погост, под Шмидтиху.
В каморе, где он бурил кровлю, рухнула на него плита породы, да такая, что домкраты не могли поднять. Пришлось разбурить и взорвать, после чего и извлекли раздавленное тело.
Шестнадцать жизней унес смерч. Многих нашли лишь через несколько суток. Среди пострадавших — и живую еще, но сильно обмороженную женщину. Были и такие, которым повезло. Один мужик стоял под душем, его завалило, но даже не поцарапало.
Наша бригада круглосуточно работала на сборке трубопровода. Когда кончили, начальство выдало на бригаду спирт, Мы его тут же употребили в дело, и через час навеселе ввалились в зону на вполне легальном основании.
Валентин БУТУЗКИН.
Заполярная правда 10.09.1991