Сейчас, после событий у Белого дома России 19—21 августа, самое время вспомнить и тех героев, которые, взявшись за руки, гибли под очередями автоматчиков в Норильске, под гусеницами «наших славных» Т-34 в Кенгире, тех, кто боролся за нашу с вами свободу еще в то время, когда была она у самого истока. Как верно сказала Елена Георгиевна Боннэр на похоронах Володи, Дмитрия и Ильи, почетными гражданами России должны быть и герои лагерных восстаний 50-х! Норильск, Воркута, Кенгир — все корни происшедшего в них. Те же цепи безоружных людей, та же кровь на гусеницах танков. Позже были Новочеркасск и Темиртау, где забастовку комсомольцев, заменивших на стройке зэков, расстреляли охранники КАРлага с богатым опытом подобных дел. Тбилиси, Баку, Вильнюс, Рига и снова Вильнюс — та же тактика стравливания народов, туда бросают наших ребят, к нам присылают ребят из Средней Азии. Но, стоя у Белого дома в одной цепи с украинским отрядом под желто-голубым знаменем, я вспоминал о героях-украинцах, возглавивших сопротивление в лагерях, о национальном братстве, возникавшем во время восстаний в сталинских лагерях.
И последнее. Узнав о том, что я Москве пролилась кровь, в 9 утра 21 августа
Григорий Сергеевич Климович призвал рабочих своего завода «Стромавтолиния» в
Гомеле, остановить работу и идти на площадь. Руководство завода отстранило его
от работы и отправило домой, но уже в 5 вечера приехали к нему извиняться: «Ты
был прав». Да, прав—точно так же, как и в далеком 1953 году. Есть люди, которые
верны своим убеждениям всю жизнь, а есть такие, для которых достаточно и
нескольких часов.
Наверное, закономерно, что раньше всего распрямляться люди стали там, где груз
был самый тяжкий. В 1953-м и 1954 году систему Особлагов — по сути дела
каторжных, политических сталинских лагерей — сотрясли три крупных восстания — в
Норильске, Воркуте и Кенгире (нынешний г. Джезказган). Не случайно А. И.
Солженицын этим событиям в «Архипелаге ГУЛАГ» уделяет особое внимание. Но,
упоминая «крупное восстание в Горлаге (Норильск)», писатель сетует, «сейчас была
бы [о нем] отдельная глава, если хоть какой-нибудь материал. Но никакого».
В последние годы в отечественной прессе неоднократно обращались к Кенгирскому восстанию, появились сообщения очевидцев и активных участников событий и о Воркутинском восстании (Б. И. Кудрявцев «Совершенно секретно» № 11, 1990). Но самому первому, самому массовому, самому продолжительному и, вероятно, самому кровавому при подавлении — Норильскому — не уделено ни строчки. Если не считать статьи латвийского историка Айварса Бэмбелса в рижской газете «Совершенно откровенно». Публикация этой статьи, изобилующей неточностями и грубыми искажениями, побудила одного из организаторов Норильского восстания Гоигория Степановича Климовича (читатели знают его по опубликованным в «НГ» письмам в «Новый мир») искать возможность опубликовать краткий конспект главы из его воспоминаний — «Конец Горлага», для которых он уже не первый год не может найти издателя.
Справедливости ради надо сказать, что до этого были публикации о Норильском восстании на Западе. Украинским издательством «Смопоскип» опубликованы воспоминания узника 4-го отделения Горлага Евгения Грицяка «Короткий запic спогадiв» («Краткая запись воспоминаний»). А в Торонто изданы мемуары Данилы Шумука «За схiдним осбрiэм» («За восточным горизонтом») о восстании в 3-м штрафном отделении Горлага. Но надо отметить, что воспоминания Шумука многие из очевидцев событий оценивают резко критически.
Николай ФОРМОЗОВ, член общества «Мемориал».
Все началось в 6 часов вечера 25 марта 1953 года. В 5-м отделении Горлага на завалинке барака сидели лагерники и, провожая взглядами колонну женщин, шедшую с работы, пели под аккордеон народную украинскую песню: «Як на, як на ropi тай женцi жнуть». Начальнику конвоя поведение этих лагерников показалось вызывающим, и он дал по ним прицельную автоматную очередь. Четыре человека были убиты наповал прямо в зоне.
Это убийство стало той последней каплей, которая переполнила чашу терпения заключенных. Но хотя оно и послужило поводом к восстанию, все же не было его истинной причиной. Причина крылась в особом режиме Горлага — нас с отбоя до подъема держали в запертых бараках, использовали на самых тяжелых работах. Мы не могли купить на заработанные гроши даже куска хлеба, не могли получать более одной посылки и одного письма в год. Особенно невыносимым режим стал в 51-м и первой половине 52-го года, когда начальник Горлага генерал Семенов и начальник Норильского УМГБ полковник Желваков отдали отделения Горлага во власть подонков, быв-ших гестаповских карателей и полицаев. Они стали нарядчиками, комендантами, помбытами. Теперь у них была полная возможность творить произвол в меру их садистских наклонностей. Они удержу не знали в старании оправдать доверие своих новых шефов! Искра возмущения тлела в душе каждого лагерника. Достаточно было небольшого свежего ветерка, чтобы полыхнуло пламя. Это случилось летом 1952 года.
В Горлаг доставили так называемый «карагандинский этап» — тысячу заключенных, в основном из Степлага (Кенгир, Чурбай-нура). Среди них бесспорным авторитетом пользовались те, кто проявил себя наиболее непокорным, отстаивая права заключенных. Среди них — Герой Советского Союза Иван Воробьёв, краевой проводник ОУН Герман Степанюк, полковник советской армии Павел Фильнев, профессор Лука Павлишин, инженер Семен Бомштейн, врачи Михаил Морушко, Иван Столяр, учителя Владимир Русинов, Василий Николишин, Вячеслав Нагуло, студенты Евгений Горошко из Львова, Владимир Трофимов из Челябинска, Леонид Быковский из Воронежа и такие активные лагерники, как Евгений Грицяк, Геннадий Шур, Игорь Петрощук, Иван Стригин, Василий Корбут, Григорий Сальников, Веньямин Дужинский и др. Все они были инициаторами сопротивления режиму в Степлаге и в Горлаг пришли такими же, а во время этапа они сплотились в единую группу. В Горлаге их встретили по-разному. Насторожились подонки-полицаи, а их жертвы воспряли духом. А были и те, кто тотчас примкнул к вновь прибывшим. Так поступили Иван Клятченко (секретарь ЦК комсомола Украины), Владимир Донич (секретарь Ростовского обкома), профессор Глеб Сахновский, капитан Лев Приваленко, экономист из Саратова Владимир Недоростков, юрист Коваленко, учитель из Днепропетровска Василий Лубинец. Еще до прибытия карагандинского этапа я был особым врагом режима и три года безвыходно содержался в закрытых изоляторах. Конечно же, я вместе с моими товарищами — Петром Дикаревым, Федором Смирновым, Борисом Федосеевым, Павлом Френкелем, Вячеславом Жиленко, Косимовым, Витасом Петрушайтисом и другими — встал рядом с карагандинцами.
Отныне все активные лагерники — и старожилы Горлага, и этапники — составили как бы руководящий центр по борьбе с произволом и впредь действовали сообща. Возник конфликт с лагерными подонками, и они, испугавшись неотвратимого возмездия, искушать судьбу не стали и покинули лагерь. На освободившиеся должности были назначены лагерники, рекомендованные этим центром. Удалось сменить даже большинство бригадиров. Больше над работягами никто не издевался и не бил их. Заключенные в зонах ободрились и посмелели.
После смерти великого вождя — 5 марта 53-го года — появилась надежда, что безвинных освободят, а остальным срок заключения заменят ссылкой. Мы верили и ждали, что вот-вот высокие инстанции возьмутся за пересмотр дел. Но инстанции молчали, а Норильский УМГБ и генерал Семенов, как бы мстя за изгнание подонков, пошли на крайние меры...
Первые выстрелы прозвучали в середине апреля в 1-м отделении, на Медвежке. Жертвами стали пять наших товарищей — первая пятерка в колонне, построенной для выхода на работу. Их застрелил конвоир за будто бы послышавшийся ему разговор в строю. И генерал Семенов, по достоинству оценив поступок конвоира, дал ему месячный отпуск. Следующим, кого поощрили таким же отпуском, был начальник вахты 6-го женского отделения. Он застрелил бригадира 4-го отделения Алексея Болтушкина, которому сам перед тем разрешил подойти к ззпретке поговорить с тетей. Их примеру последовал и часовой на вышке оцепления Горстроя, который в самый канун 1-го Мая — дня международной солидарности трудящихся, застрелил работягу, разбиравшего стооитльные леса на участке, прораба Семена Бомштейна. Не удержался от соблазна начальник конвоя колонны, возвращавшейся с работы в 4-е отделение. Он остановил заключенных; выдернул из колонны трех человек, в том числе старого лагерника Дмитрия Лебедева, и тут же, на виду у всех, очередью из автомата уложил всех троих на еще не сошедший снег. А спустя неделю, 11 мая, очередными жертвами кровавого шабаша стали семь лагерников 3-го отделения. Их застрелили во время развода, при выходе из зоны.
И наконец, 25 мая. Наверное, начальник конвоя 5-го отделения тоже мечтал об отпуске, вспоминал о маме. Но на этот раз события развернулись иначе. Заключенные в 5-м отделении оказались более сплоченными и подготовленными к сопротивлению, чем в других отделениях. Их возглавляли профессор Павлишин, полковник Павел Фильнев, капитан Иван Воробьёв, инженер Семен Бомштейн, Михаил Морушко, Евгений Горошко, Петр Дикарев и Борис Федосеев.
Автоматная очередь подняла на ноги всех лагерников. Крик трех с половиной тысяч человек огласил тундру. Услышав их, работавшие в оцеплении Горстроя Тарас Супрунюк и Анатолий Гусев тотчас бросились в котельную и приказали машинисту дать длинный прерывистый гудок. И хотя заключенные — строители города—еще не знали, что все это значит, но душой почуяли, что в 5-м отделении случилось что-то страшное. А когда заревел гудок, в каждой бригаде нашелся человек, который встал и скомандовал: «Кончай работу! Хватит. Наработа-лись». Крик полутора тысяч работяг Горстроя слился с голосами лагерников 5-го отделения. Почти одновременно с нами закричали пять тысяч женщин 6-го отделения. И стройка в момент замерла. Так началось Норильское восстание. Оно началось вроде бы, как стихийный протест против расстрелов, и в первые часы восстания заключенные еще не знали, как вести себя в дальнейшем, чего добиваться. Но оно было продолжением той борьбы, которую мы вели со дня прибытия «карагандинского» этапа. Уже в ночь с 25 на 26 мая в 5-м и 6-м отделениях и в оцеплении Горстроя были созданы забастовочные комитеты и на прошедших в этих зонах митингах было принято решение — требовать приезда в Горлаг полномочной московской комиссии, а до прибытия такой комиссии местным властям не подчиняться и с представителями этих властей не вести никаких переговоров.
Отныне не стихийно, а по зрелому размышлению кы отказывались признавать законную власть, творящую произвол. И когда утром 26 мая для переговоров с нами прибыли генерал Семенов, директор норильского комбината полковник Зверев и начальник Норильского УМГБ полковник Желваков, мы вручили им наше требование, но с ними самими разговаривать отказались. После их ухода над оцеплением Горстроя, 5-м и 6-м отделениями были подняты черные флаги, означавшие, что на данных территориях существующая власть не признается. Чуть позже такой же черный флаг был поднят и над 4-м отделением, где в тот день, 26 мая, заключенные хоронили застреленного накануне Петра Климчука. Прощались со своими товарищами и в 5-м отделении. Прерывисто ревели гудки: стиснув до боли зубы молчали лагерники: некоторые плакали, и каждый из нас клялся в те минуты стоять насмерть до восстановления справедливости.
Напрасно генерал Семенов взывал по радио к нашему благоразумию, забрасывал лагеря листовками с призывами не слушать «бандитов-авантюристов». Напрасно он по боевой тревоге поднимал охранные дивизионы и грозил в случае дальнейшего неповиновения применить против нас оружие. Эти его действия лишь побуждали нас к сопротивлению. Он пугал нас оружием и солдатами — мы искали по-мощи у вольнонаемных, на башенном кране укрепили десятиметровой длины лозунг: «Граждане Норильска! Сообщите ЦК и ООН: нас морят голодом и убивают. Мы требуем московскую комиссию», запустили на четырехкилометровое расстояние бумажный змей с 80 листовками, в которых объясняли жителям Норильска и заключенным дальних лагерей, кто мы, почему восстали, чего добиваемся; сообщали о грозящей нам опасности и призывали поддержать наши требования и присоединиться к восстанию. И нас поняли.27 мая были подняты черные флаги над 1-м и 3-м отделениями Горлага и 9-м отделением Норильлага. Встали Норильский комбинат и такие объекты, как БОФ, БМЗ и 1-й никелевый завод, где в основном работали заключенные. Это уже был вызов не только местным властям.
28 мая в Норильск прилетели замминистра генерал-лейтенант Панюков и полковник МГБ Кузнецов, а чуть позже и генерал Гоглидзе — правая рука Берия. Но мы с этими высокими начальниками разговаривать не стали. И как ни кипятился Гоглидзе, какими карами ни угрожал нам, мы оставались непреклонными. А в ответ на его угрозы создали группы самообороны для охраны зон от лагерной администрации. Впредь без разрешения комитета и сопровождения лагерников из группы самообороны в лагерь не мог войти ни генерал, ни надзиратель. Теперь единственным шансом администрации разобщить нас и принудить сдаться были стукачи. Это к ним обращались генералы, выступая по радио и призывая не слушаться «матерых бандитов и провокаторов» Павлишина и Фильнева (5-е отделение), Грицяка и Недоросткова (4-е отделение), Клятченко и меня (отделение Горстроя), Френкеля и Косимова (1-е отделение), Лину Петрощук и Марию Нагорную (6-е отделение), Данилу Шумука (3-е отделение). Но стукачи были не из храброго десятка и рисковать боялись. Однако было ясно, что страх может толкнуть их на любую подлость. И мы решили их обезвредить. Для этого в 5-м, 4-м и 1-м отделениях были созданы специальные комиссии, а группы самообороны взломали двери кабинетов уполномоченных МГБ и вскрыли сейфы. Так вместе с другими секретными документами мы получили списки стукачей.
К нашему удивлению, стукачей оказалось намного больше, чем мы предполагали. Каждый пятый лагерник был стукачом, и некоторые, судя по их донесениям, попавшим в наши руки, служили МГБ на совесть. Однако даже над ними самосудов не чинили — ни одного из них пальцем не тронули. Мы предпочли их собственноручно написанные покаяния, которые потом вручили московской комиссии как документальное свидетельство творившегося в Горлаге произвола. После этого у эмгебистов не оставалось иного выбора, кроме как в соответствии с нашим требованием пригласить в Норильск московскую комиссию.
6 июня такая комиссия появилась в Горлаге. В ее состав входили начальник тюремного управления МВД полковник Кузнецов (председатель), командующий войсками МВД генерал-лейтенант Сироткин, полковники МГБ Киселев и Михайлов и прилетевший на следующий день зам. генерального прокурора генерал-полковник Вавилов. Оказавшись в Горлаге, Кузнецов заявил, что комиссия прислана самим Лаврентием Павловичем Берия, который, дескать, высоко ценит ваш самоотверженный труд по возведению заполярного промышленного гиганта и потому поручил комиссии, разобравшись на месте, облегчить режим содержания. И комиссия, выполняя это указание Берия, постановила снять личные номера, убрать решетки с окон и впредь не запирать нас в бараках с отбоя до подъема, оплачивать работу по единым расценкам с вольнонаемными, разрешить пользоваться коммерческим ларьком и книгами из городской библиотеки, а также была разрешена неограниченная переписка и получение посылок. Однако обещанные комиссией облегчения восторга не вызвали Требования наши были намного большими. И начались мучительные переговоры. Мы им твердили про Фому, а они нам про Ерему.
Мы требовали пересмотра дел, заявляли, например, что лучшим выражением политики мира будет полная реабилитация всех жертв войны (кстати, это наше требование и поныне не выполнено). Мы требовали освободить всех инакомыслящих и тех, кто осужден исключительно за социальное происхождение (кулаки, дворяне и др.), всех, кто до 39-го года не был советским гражданином, и всех, кого судили не за преступные действия, а лишь за намерения. Всего таких требований было 18. Ни одно из этих требований комиссия не взялась решить на месте, однако заявила, что все эти требования будут ею посланы для принятия решения в генеральную и военную прокуратуры, откуда в течение одного месяца мы получим на них ответ. При этом Кузнецов и Вавилов призывали нас довериться комиссии и приступить к работе. А они, принимая в расчет наше благоразумие, гарантируют полную безопасность всем участникам восстания, в том числе и членам комитетов, и заверяют, что до получения ответа из прокуратуры ни один заключенный из Горлага не будет этапирован в другой лагерь. Призывали они вроде искренне, и мы поверили им. 12 июня 4-е, 5-е и 6-е отделения вышли на работу. Но уже 24 июня 700 лагерников 5-го отделения были вызваны на этап. А когда вызванные отказались выйти из зоны, тот же Кузнецов, вопреки своим недавним заверениям, при-казал применить оружие, и в его присутствии было убито два наших товарища. В ответ на это в 5-м отделении снова был поднят черный флаг, только теперь с красной полосой во всю длину. Это означало, что в лагере пролита кровь, и такие же черные флаги с красной полосой скоро были подняты во всех отделениях Горлага и оцеплении Горстроя. И снова наш бумажный змей появился в небе над Норильском, а на башенном кране — лозунг: «Граждане Норильска! Московская комиссия нас обманула. По ее приказу нас убивают и сажают в изоляторы. Сообщайте ЦК и международным организациям». Теперь мы требовали не лишь бы какую комиссию, а конкретно — комиссию ЦК.
И вот Кузнецов и члены комиссии, сбросив маски миротворцев, решились на крайнюю меру. 1 июля комиссия в полном составе появилась на вахте 5-го отделения. И Кузнецов потребовал от лагерников убрать флаг, а самим построиться и выйти из зоны. Призывая покориться, он сказал: «...Волынка переросла в контрреволюционный мятеж, мятежники из своей среды избрали органы власти, суд и образовали противозаконные формирования. Комиссия не намерена более терпеть эту контрреволюционную вылазку, и в случае если вы не подчинитесь требованию комиссии, конвою будет отдан приказ применить оружие». Заключенные тесной толпой стояли поодаль от ворот и молчали. У них не было выбора. Между смертью сейчас и муками, которые потом им будут уготованы на штрафняках, нет большой разницы.
«Одумайтесь! —взывал к нам генерал Вавилов.— Ваши заправилы толкнули вас против Советской власти! Преодолевайте сопротивление бандитов и авантюристов, перебегайте в расположение конвоя!» Но никто из лагерников не бежал. Прошло десять минут, двадцать, а зэки стояли как вкопанные. И тогда Кузнецов приказал конвою подавить мятеж. Повинуясь приказу, солдаты перестроились и вошли в зону. Перестроились и заключенные. Толпа раздвинулась в ширину, и лагерники взялись за руки, кто-то из них выкрикнул: «Ну что, сынки, медлите — стреляйте!» И сынки не смутились, полоснула автоматная очередь и сразу же вторая... третья... Десятки убитых повалились под ноги живым: застонали раненые. Земля обагрилась кровью. На какое-то мгновение люди оцепенели, но тут же оправились, и не страх, а ненависть к палачам охватила души уцелевших. Они не бросились бежать, а живые встали на место убитых, и снова на пути у солдат была плотная стена заключенных. Над зоной повисла тревожная тишина. Так же тихо было во всех лагерях Норильска. Встревоженные выстрелами зэки других лагерей выбежали из бараков и всматривались в ту сторону, откуда доносились выстрелы. И вдруг снова автоматные очереди — теперь уже непрерывные, а вскоре к ним прибавились басовитые пулеметные и послышался отчаянный женский визг. Более никто, ни в одном лагере, не сомневался, что это расстреливают мужчин 5-го отделения и женщин 6-го, и тотчас преры-висто заревели гудки всех компрессорных и котельных, находившихся в жилых зонах, и закричали люди — десятки тысяч лагерников во всех зонах Горлага и Норильлага. Люди в отчаянии бросались на запретку, но чекисты, по меткому выражению великого вождя, были твердокаменными — они продолжали стрелять. Остановились они, лишь когда сорвали с крыш бараков флаги. Оставшихся в живых лагерников отдали на избиение подонкам, которые некогда бежали из лагеря.
Около тысячи человек убитых и вдвое больше раненых — таков итог усмирения Горлага. Кузнецов и члены комиссии, по- видимому, рассчитывали запугать заключенных других лагерей. Однако запугать нас было невозможно. Нам было нечего терять. 2 июля Кузнецов снова приказал применить оружие — против заключенных 4-го отделения. То были трагические дни Норильска. Продолжались они до 13 сентября 1953 года. В этот день было подавлено восстание в 3-м отделении Горлага. Однако дух заключенных не был сломлен, и МГБ вынуждено было уступить некоторым требованиям заключенных: в октябре Горлаг был ликвидирован. Все бывшие заключенные до пересмотра дел стали ссыльными.
К сожалению, на страницах газеты о тех днях не рассказать. Хорошо, если бы нашлось издательство, которое взялось бы опубликовать мои воспоминания. Люди должны знать эту страшную, но героическую страницу истории ГУЛАГа. К тому же это нужно не мертвым — это нужно живым, ибо и сегодня еще кое-где гремят выстрелы и погибают люди.
Независимая газета 11.09.1991