("Мертвая дорога" - народное наименование строительства железной дороги Салехард-Игарка, проводившегося в 1948-1953 гг. силами заключенных.)
Напоминания ваши подобны пеплу... Книга Иова,гл.13
Восьмой час вечера. Я сижу на берегу
Енисея и при свете костра-в сентябре у нас под
Игаркой темнеет рано- разбираю свою добычу. Нет,
это не охотничьи трофеи, не рыбачий улов, не
грибы, не ягоды. Это кипа бумаг, собранная мной за
день блужданий по призрачному царству
лейтенанта госбезопасности Щукина. Сейчас оно
безмолвно и невидимо. Темная стена густого
прибрежного кустарника надежно укрыла шеренги
полусгнивших бараков, упавшие на землю ряды
колючей проволоки, покосившиеся сторожевые
вышки.
На берегу негромко перекликаются ночные птицы, а
оттуда, где удаляется за мыс рубиновая точка
левобортного ходового огня, слышен мерный рокот
судового дизеля. Отдавая тепло начинающему
закипать котелку, уютно потрескивает костер - так
хорошо и покойно было бы здесь, если бы лежащая
рядом со мной бумажная груда не напоминала, на
какие страшные, воистину проклятые Богом и
людьми места ложатся сейчас отсветы неяркого
пламени. Мне предстоит разобрать эту груду -
счета, письма, обрывки докладных, всевозможные
акты, формуляры и прочие полуистлевшие
свидетельства с "того света"...
Вот документ, без которого ни один подданный щукинского царства не мог прожить и дня. Названия у этого документа нет. На обложке тоненькой книжки указана только ее персональная принадлежность:
фамилия __________________
отчество
год рождения
бригада
№ личного дела, Начальник лагподразделения:
Внутри книжечки находятся распределенные
по месяцам "Показатели производительности
труда в %", где каждый месяц, в свою очередь,
разбит на целый ряд граф: "количество
отработанных дней", "количество рабочих
дней, .не подлежащих зачету из-за нарушений
лагерных (так в тексте) режима" и т. д. Эту
своеобразную трудовую книжку зека завершает
зловещая графа "Конец нового срока",
напрямую связанная с главной графой "%
выполнения плана за месяц". А план обычно был
невыполнимый: ведь ни жестокая зимняя стужа, ни
весенние эпидемии цинги, пи ежедневная летняя
пытка комарами, ни осенняя непролазная топь
планировщиками с площади Дзержинского, конечно
же, не учитывались, - представление о заполярной
специфике там было, мягко говоря, эмпирическим.
А вот густо запечатанный обрывок, еще недавно серевший на внутренней стороне свалившейся с петель двери. Из оторванной когда-то части вышло, надо полагать, не менее трех самокруток,- а жаль! Уж больно выразительно обличает серый листок полную несостоятельность буржуазной демократии по сравнению с отечественной ее разновидностью. По уцелевшей части нетрудно оценить целое:
для осуществления
ных конституцией
газет и книг, радиостан-
ений и так далее.
не слова, не фразы. Это
советские граждане на деле
вободы, закрепленные за ними
юбой из капиталистических стран.
и свободах. Но это пустые, лишен-
необходимые для этого материальные
находятся в руках буржуаз
ократия на деле означа
и наживаться на
умирать с голоду
советскими
всеобщее
По-моему, даже в столь усеченном виде
это весьма добросовестный образчик
идеологической работы. Виси он где-нибудь в
сельсовете, привокзальном зале ожидания или
школьной учительской - никто и внимания бы на
него не обратил. Но непреходящая-уверен в этом!
-ценность серого обрывка заключается в том, что
он вопиял о преимуществах социалистической
демократии не в сельсовете и не в школе, а НА
ДВЕРЯХ ЛАГЕРНОЙ ВОШЕБОЙКИ!!! Что там доктор
Геббельс, что Орвелл с Кафкой впридачу, что
благородные Даль и Ожегов с их напрочь
устаревшим толкованием понятия "ложь" в
сравнении с умещающимся на моей ладони клочком
бумаги?
Впрочем, я допускаю и то, что лейтенант Щукин не лгал, а был вполне искренен, совмещая в своем сознании социалистическую демократию с вошебойкой вверенного ему концлагеря. Как заметил в "Зрячем посохе" Виктор Петрович Астафьев: "Я встречал людей, которые совершенно уверены, что в том, как они живут-и есть истинная свобода, иначе и свободней никто-никто и никогда-никогда не жил и жить не будет, - они подобны тем народцам, которые от рождения не едали молока и масла, считают, что и есть такой харч ни к чему, что баловство это и излишество. Правда, весом-то они тридцать килограммов вместе с башмаками и ружьями, умственные и физические возможности их настолько ограничены, что они по уровню развития снова приближаются к обезьянам, только воли гораздо меньше у них, чем у обезьян, делающих, что им вздумается, и живущих, как им хочется".
Выписав из своего дневника эти
строки, неожиданно нашел на соседней его
страничке еще одну "подходящую к
обстановке" цитату: "Мне пришло раз на мысль,
что если б захотели вполне раздавить, уничтожить
человека, наказать его самым ужасным наказанием,
то стоило бы только придать работе характер
совершеннейшей, полнейшей бесполезности и
бессмысленности". Достоевский. "Записки из
мертвого дома". Как нельзя лучше подтверждает
справедливость рассуждении Федора Михайловича
найденный мной в углу хозчасти черновик рапорта
по дневным работам:
вырезка грунта - 17
разгрузка - 21
мост - 21
эстакада - 4
укладка пути - 89 автодорога - 8
Не знаю, что здесь означают цифры, -
проценты выполнения плана, число работавших
бригад или их номера. Но твердо знаю, что ни моста,
ни эстакады уже давным-давно не существует, что
по уложенному тогда пути ходят сейчас лишь
лесное зверье да редкие охотники, а ближайший
автомобиль находится в доброй сотне километров
от заросшей, провалившейся в болота
"автодороги".
Таким образом, нечеловеческие усилия каторжан,
сконцентрированные в кратком перечне рапорта,
имели тот самый "характер совершеннейшей
полнейшей бесполезности", о котором с гневом и
горечью писал Достоевский. И пусть мне не
возражают, что во времена строительства, дескать,
никто ничего подобного предвидеть не мог, а,
напротив, был охвачен энтузиазмом, ощущая
собственную причастность к великим стройкам
коммунизма. Мемуары и публичные выступления
уцелевших мучеников "мертвой дороги"
свидетельствуют, что они отлично осознавали всю
абсурдность труда ради "галочки", когда во
имя досрочного рапорта московскому начальству
их заставляли вместо щебня укладывать песок,
смешаный с глиной, или возводить мосты без
ледовой защиты (это на сибирских-то реках!). Не
требовалось быть из ряда вон выдающимся
специалистом, чтобы увидеть жалкую
недолговечность всей этой унизительной
суетливой показухи. С момента консервации дороги
не прошло и полгода, как она буквально на глазах
стала расползаться по швам: рушились мосты,
зависали в пустоте над размытыми насыпями
рельсы, кренились отторгнутые вечной мерзлотой
светофоры и телеграфные столбы. Прав оказался
Федор Михайлович, стократно прав!
Кстати, о специалистах. Остатки комендатуры 6-го лагпункта напоминали про них едва ли не на каждом шагу слежавшимися от дождей и талого снега в плотные слои прямоугольными маленькими бланками с разъеденными плесенью краями:
КОНТРОЛЬНАЯ КАРТОЧКА СПЕЦИАЛИСТА:
ШИФР:
Фамилия _____________________
Имя __________________________
Отчество ______ _________
№ личного дела Лагерь (УИТЛК-ОИТК)
На обороте этой лагерной "визитки" специалиста имелась лишь одна подчеркнутая строка:
отметка об убытии или деквалификации
Подобная лаконичность оставляла большой
простор. для фантазии. Каким именно образом мог
"деквалифицироваться" на "Мертвой
дороге" угодивший сюда специалист? И куда он с
этой дороги убывал - уж не на одно ли из тех
огромных лагерных кладбищ, чьи последние
безымянные колышки еще виднеются кое-где среди
заболоченной тундры?
В
уголке контрольной карточки специалиста стоял
обычный типографский канцеляризм: "Форма 4".
У ранее упомянутого акта приемки груза номер
формы был побольше-61. И уж вовсе солидная цифра
была проставлена рядом с формой акта на ввод в
эксплуатацию титульных сооружений- 181. А вот у
акта, скажем, о выручке лагерного ларька номер
формы был сравнительно невелик- всего 18.
Увлекшись порядковым коллекционированием этой
щукинской "формалистики", я неожиданно
сделал открытие: чем большим был номер формы
документа, тем далее содержание такого документа
абстрагировалось от отдельной человеческой
личности, касаясь марок бетона, усредненной
стоимостью электроэнергии, расхода ГСМ и прочих
сугубо неодушевленных понятий. Если только эта
закономерность существовала в действительности,
то согласно ее логике самым "одушевленным"
из всех должен быть документ с формой № 1, но как
раз его я никак не мог найти, хотя тщательно
перерыл все кучи лагерного мусора. Повезло мне
лишь под самый вечер: я все же наткнулся на то, что
искал.
Бланками формы № 1 была набита печка маленького-домика, уединившегося почти у самого входа во внутреннюю зону. Собственно, домика, как такового, не существовало - были лишь две стены, да рухнувшая крыша, сквозь которую назидательно торчал указующий в небо перст печной трубы. "Форма № I" полностью оправдала мои ожидания - она, несомненно, представляла собой изначальный, основополагающий документ лагерного человековедения, который вобрал в себя все, что лейтенанту Щукину и его подручным надлежало знать о любом обитателе 6-го лагпункта:
/. Фамилия ________.____ Орган (кем арестован) _________
2. Имя _________ 3. Отчество ___________ __
(спей.}Сл.работы, должность 10. Наи.Арх.Сл.анствоАрх.<ван " " 19Да/еготер преступленияФорм
-4. Год рожд 5. Место рожд. Отдел (№ дел)
?. Адрес
7. Проф. (спец.)
13. Характер преступления
14. Ст. УК. ________ 15. Карточка Указательный палец правой
заполнена (указ. назв. тюрьмы, руки КПЗ, лагеря) ________________
*____" _________ 19 г.
Фамилия составившего карточку
И на обороте не менее ценные сведения:
Кем осужден _____________
Когда ______________ по ст. УК
на срок _____
начало срока
конец срока
Всю остальную часть оборотной
стороны "Формы № I" занимают строчки,
относящиеся к пункту "конец срока".
Соотношение более чем красноречивое: если
"началу срока" уделено лишь полстроки, то
"концу срока"-целых десять! Как тут не
вспомнить дантовское "оставь надежду, всяк
сюда входящий..."
В ту же сохранившуюся пачку "самых
человечных" бланков затесался по какой-то
случайности и странный, написанный от руки
список из шести фамилий:
Спецчасть лпб
Списать с 24.3.53 г. з/к з/к:
1. Анисимов Ф. А. 54
2. Мариупольский Д. М. 21
3. Пустынов А. М. 37
4. Трофимов Б. В. 31
5. Ворохотин И. Ф. 56
6. Титенков А. Ф. 15
Инспектор санчасти лпб
старшин лейтенант м/с Худенков
В этом документе за подписью офицера
медслужбы не было бы ничего странного найди я
его, например, в лагерном лазарете или
амбулатории. Но почему "списанные" из разных
бригад заключенные проходят в этом перечне ПО
СПЕЦЧАСТИ, то есть по ведомству "кума",
чекиста-оперативника? Или регистрация
"естественной убыли" тоже входила в число
его оперативных задач? Тогда что означают
двойные птички, проставленные другими (не теми,
которыми писал Худенков) чернилами против
фамилий Анисимова и Мариупольского? И является
ли цифра в шесть "списанных" за одни сутки
зека обычной для лагеря или исключительной? Если
исключительной, то чрезмерно высокой или
чрезмерно малой? Вопросам, как говорится, несть
числа, но продолговатый узкий листок молчит,
продолжая и сегодня, почти полвека спустя,
бдительно оберегать секреты, доверенные ему
щукинской спецчастыо.
А вот в лазарете 6-го лагпункта вроде бы никаких секретов нет:
СПИСОК АМБУЛАТОРНО ОСВОБОЖДЕННЫХ НА УТРО 26.6.53 г.
1- Богачев В. А. бр. 9
2. Максимов Ф. П. 50
3. Рачковский П. Д. 1
4. Кушнир О. С. 29
5. Калыш Т. П. 53
6. Агафонов Д. П. 1
7. Гербер А. А. 17
Фельдшер Фесенков
Все здесь ясно и понятно. Кроме,
пожалуй, главного: кем были эти семеро? За что и
при каких обстоятельствах угодили они в ледяную
преисподнюю заполярного концлагеря? Удалось ли
им выйти из него живыми, неискалеченными, не
утерявшими веры в людей и в жизнь? Впрочем, эти
вопросы рождаются при виде не только
фельдшерского реестра, но и любого иного, где
видишь запечатленные карандашом или выцветшими
чернилами слабые людские тени-имена, фамилии,
даты. Такие, как, скажем, на списке 3-й бригады, что
был пришпилен на здоровенный гвоздь, вбитый в
стойку крайних нар образцово сохранившегося-
хоть сейчас новый контингент принимай! - мужского
барака:
БРИГАДА № 3
1. Бычков И. К. 9. Такшпн В. Ф.
2. Вырмаксин Ф. Ф. 10. Цепляев И. Н
3. Ермаков А. С. 11. Щетинин М. В.
4. Дунаев И. Х. 12. Богданкевич В. А.
5. Койзов Н. И. 13. Лнтвиненко В. А.
6. Порошин Г. Ф. 14. Вергелес Я. И.
7. Москалюк П. И. 15. Бублик М. Н.
8. Пучков П. И.
На тот же могучий гвоздь была наколота и еще одна бумага, вероятно, переправленная в 3-ю бригаду непосредственно из конторы самого Щукина:
Начальнику лпб Заявка
Прошу занарядить на ц/базу для обустройства берега рабсилу 25 человек, на н/базу во 2-ой лог бригаду Пилипца. Ответственный за использование рабсилы - десятник Вароца.
Диспетчер ц/базы Бубенчик. 7.6 53.
Очевидно, лейтенант Щукин хорошо знал популярный лагерный закон "Проси больше - получишь, сколько надо", и поэтому вместо затребованных "диспетчером" 25 человек он отправил Бубенчику 3-ю бригаду, состоявшую всего лишь из 15-ти...
Уже совсем стемнело, и я подношу
поближе к огню снятый с гвоздя, как с креста,
список 3-й бригады, снова и снова вглядываясь в
чуть заметные имена незнакомых мне людей, снова и
снова вопрошая немую бумагу: где-то вы все теперь?
Живы ли? Смогли ли вернуться на круги своя -
семейные, дружеские, трудовые? Дай Бог, чтобы так
оно и случилось, чтобы выжили, чтобы смогли! Дай
Бог...
Правда, мне не раз доводилось слышать и совсем
иные молитвы: "Да чтоб они там все и по сей день
под балками корячились! Нашли, кого жалеть-ворье,
шпану, потаскух... А знаете, сколько там власовцев
было, бандеровцев, лесных братьев разных?"
Не знаю. И, вероятно, никогда не узнаю-хотя
хотел бы знать. Но для меня важно иное: все они
были людьми. И ни один из них- ни один! - не
заслужил тех страшных мук и унижений, в которые
ввергли их неправедные судьи, неправедные
законы, а, главное, неправедное общество. Ибо если
общество было праведно, то откуда же взялись эти
неслыханные в истории миллионы - миллионы! -
изгоев, преступников, изменников? От хорошей-и
даже просто нормальной - жизни такого не бывает.
Такое бывает только от очень плохой. На это
обычно возражают: "Но вот мы тоже жили трудно, и
тоже досыта не ели, и война по нам тоже
прокатилась, а ведь не крали же, не шли на панель,
не хватались за чужие "шмайссеры"! Разве не
знаете, что при любых условиях можно остаться
человеком?"
И снова отвечу: не знаю. Потому что не знаю, что это за "любые условия". Одно дело голодать самому, и совсем другое - видеть, как голодают твои дети. Одно дело -ждать завтрашнюю нищенскую зарплату, и совсем другое-ждать завтрашний расстрел. Очень уж они разные, эти "любые условия". У каждого свои. И я бы никогда не стал гордиться тем, что мои позволили мне остаться по ею сторону колючей проволоки. А ведь сколько гордящихся, да еще во всеуслышание... Это про них у Ольги Федоровны Берггольц:
Как мне наши праведники надоели,
Как я наших грешников люблю!
Н это о них, тех самых грешниках, писала другая паша замечательная поэтесса, Анна Андреевна Ахматова:
Хотела бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать...
А вот я нашел сегодня такой список. И
не один. И называю их всех поименно-и 3-ю бригаду, и
освобожденных фельдшером Фесенковым, и
списанных старшим лейтенантом медслужбы
Худенковым. Кто я такой, чтобы делить этих людей
на "чистых" и "нечистых"? Особенно после
того, как узнал их сегодня не только в качестве
"рабсилы", но и как заботливых отцов, любящих
матерей, истосковавшихся по мужьям жен,
достойных граждан своего отечества. Узнаванию
этому помогли другие находки-те, на которых нет
ни щукинских резолюций, ни канцелярской
нумерации. Хотя канцелярия Щукина все же
приложила к ним свою лапу, причем отнюдь не в
переносном смысле: подполье завалившегося
почтового барака в очной из его комнатушек было
"утеплено" бесчисленными клочками писем,
как пришедшими в лагерь, так и теми, что были
отправлены самими заключенными, но не ушли
дальше лагерной цензуры, которая, очевидно,
размещалась в этой комнатушке за обитой железом
дверью.
Цензура 6-го лагпункта уже не стучала, как в былые годы, а рвала письма на клочки ПРЯМО В ЗАКЛЕЕННЫХ КОНВЕРТАХ, то есть не читая их! Вот эта-то украденная у несчастных каторжан мозаика и досталась мне. Собирать ее воедино я попробую дома, в Игарке (здесь для этого слишком темно, да и ветер поднимается), но и те коротенькие обрывки, что попадались мне невольно на глаза при укладке в пакет этой горестной, несостоявшейся переписки, могли сказать так много! Например, особенно часто повторявшийся на клочках конвертов адрес Генерального прокурора СССР говорил о том, что даже здесь люди все же продолжали верить в восстановление справедливости, настаивать на собственной невиновности, надеяться на возвращение звания честных граждан. Цензура же, как уже говорилось, утепляла этими надеждами свое окованное железом логово...
Вот совсем крохотный "бездомный" обрывок письма с воли: он выпал из своего кусочка конверта. Но и он не молчит, пытаясь в скупой горстке бессвязных захлебывающихся слов донести до меня сквозь десятилетия всю боль и муку насильственной разлуки:
не забыла
силась с ребенком да
мя мучаюсь переживаю
очень много. Пиши, целую
любимого мужа. Та
Вот еще один клочок-сирота, тоже оставшийся без конверта. Этот уже не с воли, а из лагеря, и адресат у него, судя по содержанию, совсем иной, не домашний. Упрямым волевым почерком - каждая буква как солдат в строю! - поперек какого-то разграфленного бланка написано:
нание ст. лейтенант Рудлей,
ми ухищрениями, физическими
збиению до потери созна-
пыток, незаконному содер-
рмы, лишению очных ста-
свидетелями, лишению
Не прочитано! Так никем, кроме меня, и
не прочитано за все эти долгие-долгие годы
очередных "великих побед и свершений". И,
надо думать, без особых тревог ходит где-то по
зеленой мураве своего дачного участка этот палач
Рудлей, накрепко уверенный, что никаких
свидетельств против него не осталось и никакой
Нюрнберг ему не грозит.
Но должен, обязательно должен состояться
всенародный открытый суд над палачами-га Лубянке
ли, в Воркуте, на Соловках или в Магадане! Не ради
крови или заселения новых лагерей, но ради того,
чтобы, наконец, во всеуслышание назвать вещи
своими именами: палачей- палачами, преступников -
преступниками, зло - злом. Ибо, если только мы
собираемся жить в нормальном мире, потомки наши
должны быть исполнены веры в ОБЯЗАТЕЛЬНУЮ
НАКАЗУЕМОСТЬ ЗЛА-позором, прижизненным и
посмертным бесчестием, общим презрением
сограждан.
Да... О чем только не передумаешь на рассвете у
костра, разбирая полуистлевшие лагерные бумаги...
Удивительное дело: перед тем, как разложить их по
отдельным пакетам, я долго стряхивал приставшие
к ним песчинки, опилки и ржавчину, обдувал и даже
чистил найденным на берегу вороньим
пером-напрасно! Их все равно продолжает
покрывать какая-то странная неистребимая пыль,
невидимая глазу, но явственно ощущаемая
пальцами. Быть может, это и есть та самая печально
знаменитая "лагерная пыль", в которую
Лаврентий Павлович обещал обратить всех врагов
советской власти и которую я до сих пор считал не
более чем выразительной метафорой? Но вот она,
эта "метафора", вполне осязаемо покрывает
мои ладони, и требуется основательно сполоснуть
с песком руки в Енисее, чтобы от нее освободиться.
Теперь пошли найденные в бараках и
закутках нарядчиков заявления - тоже
неотъемлемая частица повседневного быта
"Мертвой дороги". Кто знает, возможно,
когда-нибудь об этой заполярной лагерной империи
будет создана книга, и тогда заявления, просьбы и
ходатайства каторжан, несомненно, смогут
составить в ней одну из самых святых глав -
настолько они полны робкой надежды, настолько
человечны, настолько беззащитны:
Заместителю Начальника
Лагпункта № 6
от з/к Мажурина Сергея Ф.
брагада № 21
Заявление
Прошу Вашего распоряжения зачислить меняв штат
рабочим на кухню лагпункта но Вашему усмотрению.
Обязуюсь работу исполнять аккуратно и честно.
Работать в бригаде № 21, имея вторую категорию
труда, я не в силах, так как там приходится иметь
дело с толстыми баланами, которые мне не подсилу.
Прошу не отказать в моей просьбе.
13.4.53 г. Мажурин.
Коли есть тот свет, то там наверняка зачтут замначальннку два перечеркнувшие это заявление слова: "Зачислить. Фалин". Не дал пропасть человеку, спас!
Мажуринское заявление я нашел в ящике колченогого стола пищеблока, а вот другое, написанное неуверенным старческим почерком, валялось под нарами мужского барака в куче всякого хлама - поди-ка не пригодилось:
Начальнику 6-го ЛП лей-ту Щукину от з/к Басюк В. Д.
Заявление
Прошу вашего разрешения на переход из бригады 96 в
хозобслугу прачкой, так как я работал там прачкой
и специалист. В чем прошу не отказать моей прозбы.
В. Басюк.
Резолюции нет. Может, оторвана, а, может, мне попался черновик. Но в любом случае-с какой неожиданной стороны предстает здесь перед нами привычное понятие "специалист", даже при помощи союза "и" никак не желающее согласоваться со словом "прачка"!
Под стопкой ветхих зековских
заявлений лежит у меня и образчик лагерного
чтения - десяток книжных страниц, аккуратно
защищенных самодельной картонной папочкой.
Таких самоделок мне попадалось немало, но почти
все они были истерты и зачитаны до полной
неразличимости, эта же уцелела, сохранив в
неприкосновенности все отметки и подчеркивания
своих былых читателей. Других-целых, не расшитых
по таким вот тетрадкам книг я в лагере не находил.
Хотя по всему Северу вот уже который год подряд
упорно ходят легенды о куда-то таинственно
исчезнувшей великолепной библиотеке "Мертвой
дороги". То, что она исчезла, - бесспорно, но
ничего таинственного в ее исчезновении нет: ее
попросту разворовали. Причем отнюдь не зеки,
поскольку еще в шестидесятых годах я видел книги
со штампами "б-ка 503 стройки ГУЛЖДС МВД" в
запаснике горкомовской библиотеки Игарки.
Мало-помалу они исчезли и оттуда - прекрасные
брокгаузовские издания, довоенная серия ЖЗЛ,
включавшая даже "Мою жизнь" Генри Форда,
изящные томики горьковской "Академии".
Естественно, чекисты собирали все эти наворованные ими книжные сокровища не ради просвещения заключенных,—те были вынуждены довольствоваться случайным, поделенным на тетрадки чтивом, умея и в нем находить желанную отдушину от постылого лагерного быта, а иногда и нечто большее: созвучие собственным переживаниям, собственным чувствам, собственным мучительным раздумьям. Вот, например, что подчеркнуто на доставшихся мне страничках какого-то польского романа неизвестным читателем или, точнее, читательницей, потому что тоненькая папочка была припрятана под ржавым питьевым бачком в женском бараке:
"Я и забыл, о чем, собственно, хотел тебе написать, мой старик... Один я на свете, и лишь ты один у меня, как бы вторая моя половина, оторванная и далеко-далеко томящаяся в тюрьме половина моей души. Не сердись на меня за то, что я пишу тебе неинтересные вещи, -я пишу это как будто себе самому..."
"Семья без наследования - это какой-то бессмысленный, тяжелый союз, пытка, навязанная человеку провидением... Вот такое-то проклятие лежит и на нас с тобой, Петрусь". (Последняя фраза подчеркнута дважды.)
"Наследство удерживает детей в пределах домашнего очага и удовлетворяет последнюю и потому, быть может, такую сильную страсть старости - страсть общения с потомками..."
"Но во сто раз хуже то, что я, не понимая своего сына, никогда не буду уже его другом, никогда не буду достоин его сочувствия, его - единственного существа, родного мне по крови. И ничего уж более не случится в этой паршивой жизни, кроме одного достопримечательного происшествия: смерти".
"И он с неоспоримой ясностью представит вам ту истину, что связь сына с отцом - это обман чувств. Он совсем не будет ни подл, ни глуп, а только образован. Никто его за это не осудит, никто даже не обвинит. Разве есть на это закон?"
("Есть!"- восклицает приписка на полях). Какой великий художник смог бы изобразить на портрете мятущуюся, измученную оторванностью от семьи человеческую душу вернее и глубже, нежели сделали это еле видимые карандашные линии, подчеркнувшие несколько строк на страницах старого романа?
В том же бараке, где жила
читательница тонкой картонной папочки, мне
посчастливилось на еще одну бесценную находку:
за прикрепленным проволокой к стене осколком
тусклого, ничего уже не отражающего зеркала я
нашел самодельный календарик на 1953 год,
затейливо разрисованный чернилами и тремя
карандашами-синим, черным и красным. Каждый
квадратик закончившегося дня лагерного срока
тщательно вымарывался в нем фиолетовыми
чернилами, постепенно вырастая в сплошные
столбцы недель, а затем и в мрачно-беспросветные
кирпичи месяцев - словно заливалась чернилами
отчаяния вся прожитая жизнь. Но вопреки мрачным
фиолетовым кирпичам продолжало восходить над
заголовком веселое красное солнышко, дарившее
свои лучи излучине синей речки и темному
хвойному лесу на берегах-они были нарисованы с
такой любовью, с такой детской верой в торжество
света радости красоты!
Вот и сейчас над Енисеем с минуты на минуту должен появиться такой же веселый алый полукруг восходящего солнца. Догорел костер, оставив сизую горстку подернутых пеплом углей. Над зачарованным предрассветной тишиной царством лейтенанта Щукина еще дрожат кое-где зыбкие полосы тумана, но и они на глазах съеживаются, растворяются, уползают в лощины и болота. Ночь прошла. Восходит солнце!
Ростислав Горчаков
Красноярский краевед. Красноярское книжное
издательство 1991 г. стр. 182-195