Со смешанными, а точнее, со смятенными чувствами держу в руках листок плотной бумаги, наклеенной для большей сохранности на картон:
СПРАВКА
Приговор Военной Коллегии от 14 мая 1938 года в отношении Попова Г.А. по вновь
открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления
прекращено.
Председатель Военной Коллегии Верховного Суда СССР
генерал-лейтенант юстиции А.Чепцов
10 октября 1955 года.
Исх. № 4-н-07117/55.
Вот уже тридцать седьмой год пуще паспорта и всех прочих документов бережет
Георгий Александрович Попов эту отпечатанную на ведомственном бланке справку.
Все вроде в ней на месте — и размашистая генеральская подпись, и круглая
печать, и исходящий номер с непостижимым для простых смертных индексом да
порядковым номером в полстроки длиной...
Рано или поздно, но это все равно должно было с ним случиться. Хотя бы потому,
что даже в то страшное лихолетье второй половины тридцатых годов, когда на
работе или дома чуть ли не ежедневно кого-то недосчитывались, даже тогда
Георгий Александрович Попов не снимал со стены большой фотографии бравого
офицера царских времен.
— Мой отец, — не без гордости говорит Георгий Александрович. — Это еще перед началом первой мировой войны. А 2 октября 1914 года он погиб на Украине в штыковой атаке под Ровно. И уже посмертно был награжден георгиевским крестом.
За ним пришли поздним январским вечером тридцать восьмого года. К тому времени, окончив мединститут, он жил с женой и сыном под Москвой, в Лосинках.
— Только-только проводили друзей, приходивших на именины жены, ее Татьяной звали, — вспоминает Георгий Александрович, — слышим — звонят. За каких-нибудь два часа все в доме вверх дном перевернули, даже игрушки сына перещупали. А под конец тот, что со шпалой в петлицах, кивнул на стену, вот на этот самый портрет отца и говорит мне эдак спокойно, эдак привычно: «Что? По эполетам тоскуешь, твое благородие? Не тоскуй, недолго осталось, скоро и тебя к стенке подгребут».
Георгий Александрович оглаживает такое же, как у отца, несколько вытянутое лицо, начинающуюся от висков седую бородку. Правым глазом он не видит уже много лет, а левый пока что спасает. Левым, вооружась кроме очков огромной лупой, он читает газеты, смотрит телевизор и даже перепечатывает на видавшей виды «Эрике» стихи, которые пишет всю жизнь...
В основу обвинительного заключения легло как раз то, против чего боролся молодой медик, чему собирался посвятить свою жизнь, — способствовал, дескать, распространению в столице инфекционных заболеваний. Суд скорый и неправый вынес ему мягкий по тем временам приговор: 12 лет лишения свободы. «Повезло», — шепнул провожавший его в казарму конвоир.
В этот период жизни Георгия Александровича вехами отсчета времени стали многим известные, но до сих пор гипнотически пугающие названия: Лубянка, Бутырка, Лефортово, Орловская пересыльная тюрьма, Красноярский сборный этапный пункт и, наконец, Норильск.
В лагере послали Попова сначала на общие работы. «А спустя некоторое время, — вспоминает Георгий Александрович, — прямо из барака повели меня в больницу, я тогда ну совсем от дизентерии погибал. Вот там, в больнице, и разыскал меня Владимир Евстафьевич Родионов, начальник санчасти, хоть, как и я, тоже с пятьдесят восьмой статьей в послужном списке. Он-то и оставил меня, когда подлечился, при больнице, ему-то и обязан я тем, что уцелел. Работал я инфекционистом, однако ж случалось быть и терапевтом, и патологоанатомом, и хирургом».
Вскоре Георгия Александровича назначили главным врачом сначала центральной больницы, а потом построенной рядом инфекционной. Среди присланных в Норильлаг заключенных оказалось немало опытных врачей, работавших ранее в Ленинградской военно-медицинской академии, в московских институтах и клиниках.
С большой теплотой вспоминает Георгий Александрович хирурга Илью Захаровича Шишкина (ему даже отдельные стихи посвятил), терапевтов Андрея Витальевича Миллера, Алексея Георгиевича Гейнца, недавно ушедшего из жизни Захара Ильича Розенблюма, офтальмолога Альфреда Яновича Дзенитиса, рентгенолога Серафима Васильевича Знаменского, патологоанатома Павла Евдокимовича Никишина, тоже инфекциониста Зейму Петровну Юргенберг, заведующую родильным домом Клавдию Васильевну Самойлову («мы с ней до недавнего времени уже здесь, в Москве, по соседству жили»). До сих пор переписывается он с живущей в Свердловске Еленой Михайловной Поповой.
Наш разговор прерывает междугородный телефонный звонок. Это Валентин Николаевич Щербаков из Молдовы, с которым по приглашению норильского отделения общества «Мемориал» они всего пару лет назад вновь прилетали на 69-ю параллель. Было много памятных встреч — с учащимися школ и горняками, с металлургами и работниками культуры. Руководители города и комбината вручили им почетные знаки ветеранов Норильска, а врачи инфекционной больницы, которой долгие годы заведовал Георгий Александрович, подарили ему на прощание картину — желто-оранжевые пятна крупных, неведомых нам цветков.
— Это жарки. Аборигены тундры. Здесь, в средней полосе, не растут, — поясняет хозяин картины.
15 апреля ему исполнится ровно 90 лет. Поздравьте его, знакомые и незнакомые. Поклонитесь ему за то, что на тяжком жизненном пути своем не очерствел он, не ожесточился душой, а сохранил всегда открытое людям сердце.
Борис Шур
Гонорар за этот очерк просьба переслать в фонд норильского отделения общества «Мемориал» по адресу: 663319, г.Норильск, Ленинский проспект, 47. Председателю правления общества «Мемориал» Лилии Григорьевне Печерской.
«Вечерняя Москва», 13.04.1992 г.