В наш меркантильный век столько разговоров о ценах… И невольно начинаешь спрашивать себя: а сколько будет стоить, если тебе дадут по шее? Почем ныне чувства? В какую цену здравый смысл? Абсурд…
А все же, какова цена здравого смысла в стране абсурда?
Долго размышлять не пришлось. Помог случай. Познакомился я с Худяковым Юрием Апполоновичем, и он назвал мне истинную цену.
Справка. Худяков Ю.А, — бывший «политический
псих» брежневско-андроповского режиме,
дотянувший до епьцинской «реабилитации
жертв политических репрессии», живой
памятник диссиденства.
Родился он в 1937 году семье «врагов народа». Места своего рождения не знает. Родителей не помнит: репрессированы еще до войны. Как сына «врагов народа», его определили в Красноярский детский приют. В 1942 году взят на воспитание в чужую семью. С шестнадцати лет вновь остался один.
Был призван а армию, отслужил, работал, учился в вечерней школе, выполнял общественные нагрузки по комсомольской линии, женился, появилась маленькая дочурка. И все бы хорошо да гладко, но вот какая странность: школу закончить не удалось, вступил в конфликт с директором и завучем по поводу заучивания Кодекса строителя коммунизма (который показался слабым перепевом христианских заповедей). Пытливость ума, стремление познать историю и заставляли все чаше задумываться над несуразностью и лицемерием этой жизни. Здравый смысл вступал в противоречие с действительностью, в которой рядом с ветхим бараком, где приходилось ютиться с семьей, хрюкала свинья в стайке напротив, где в магазинных витринах вместо рекламы водружались плакаты «Слава КПСС!», «Ленин жил, Ленин жив...».
В 1966 году судьба преподнесла Худякову неожиданный подарок. Появилась возможность поехать по туристической путевке в страны соцсодружества. Круиз по Дунаю: Румыния, Болгария, Югославия, Венгрия, Чехословакия...
Все познается в сравнении, и для него, простого советского рабочего, старый афоризм приобрел поразительное свежее значение. В новых знакомствах, честных беседах с людьми прояснилась поразительная мысль: мечта о светлом будущем так же реальна, как слезы аллигатора.
Жизнь в Восточной Европе была настолько порядков выше, недовольство правлением коммунистов бросалось в глазе. Особенно в Чехословакии. Увиденное и услышанное запало в душу. Вернувшись домой, он долго не мог избавиться от ощущения дискомфорта. А когда в августе 1968 года узнал о вторжении в маленькую Чехословакию, не мог найти себе места — от стыда за свою страну. Бессилие переходило в отчаяние: нельзя выйти не улицы города, нельзя призвать людей к протесту. А по всей стране уже начались аресты диссидентов...
Справка: диссидент в перероде с латыни — иноверец, раскольник, не принимающий господствующего исповедания.
Совесть в укромное местечко загнать не удалось, и по ночам Юрий решился писать где краской, где мелом, на заборах и стенах домов: «Советы, вон из Чехословакии!» «Программа КПСС — опиум для народа!», «В ЦК КПСС сидят болтуны!». Он понимал, что рискует жизнью.
Около, трех лет его усиленно пытались найти агенты по политического сыска. Наконец, 22 февраля Худяков был арестован.
«Арест проходил по всем правилам детективного жанра, — вспоминает Юрий Апполонович, — костоломы моментально скрутили, даже ахнуть не успел. (Уже потом, в ходе предварительного следствия, узнав, как тщательно гэбэшники готовили эту операцию, вспомнил кадры из нашумевшего тогда фильма «Судьба резидента», и стало смешно и грустно...)
В те же утренние часы другая группа захвата нагрянула с обыском на квартиру, предъявили ордер на обыск, подписанный главным прокурором Красноярского края, молодчики изъяли дневниковую тетрадь, записную книжку с адресами, охотничье ружье и коротковолновый транзисторный приемник. После этого пустили «утку», будто нашли рацию, оружие и враждебную антисоветскую литературу. Был также снят пятнадцатиминутный фильм. Для съемок Худякова специально возили по тем мостам, где он писал лозунги, а кинооператор от КГБ фиксировал камерой. Демонстрация состоялась в зале краевой прокуратуры. Для чего все это им было нужно? Уже сейчас, по истечении времени, читая многочисленные документы и статьи, убеждаешься: для того, чтобы показать, какая у них сверхсуперважная работа. Искусственным завышением собственной роли в борьбе с врагами государства, КГБ поддерживал имидж значимости, активно выбивал средства для содержания гигантского аппарата, который успешно кормился за счет народа.
В первый же день ареста гэбэшник-следователь произнес негодующе:
— И ты, рабочий, посмел лаять на родную партию, мать твою?! Образования-то с гулькин нос, а туда же, рассуждать о какой-то свободе! Наглец, о семье бы подумал!
Не подумал... А у отчима на допросе от страха отнялся язык. Брата жены, преданного ленинца, уволили с престижной работы. Жена бросила...
Худякова определили в камеру смертников. Все смешалось, как в мутном растворе. Одному ему да Богу известно, что пережилось там.
Рассказывает Юрий Худяков. «Сидел со мной в камере «наседка» по имени Вадим. Подлейший человек. Все выпытывал о моих друзьях, связях, знакомствах. Психологически давил. Услышишь крики и вопли в коридоре, ужаснешься до озноба, а он начинает объяснять, что уводят в подвалы для исполнения приговора, расстрела, выкладывает подробности и механику всей этой «процедуры»...
Вначале я «проходил» по статьям 70 и 190-1 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда, распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный строй). Спасло меня то, что я — одиночка, хоть следователи и добивались признания в несуществующих связях с НТС и подпольными организациями диссидентов.
Во время следствия давали понять, что такие, как я, гораздо опаснее для режима, чем простые уголовники. Позднее, в институте им.Сербского, мне открылся странный смысл сказанного...».
Целый год продолжались следствия, смена тюремных камер, судебно-психиатрические экспертизы. В Томском судебно-медицинском криминале Худякова признали вменяемым, но этот диагноз, видимо, кого-то не устраивал, и его повезли на повторную экспертизу, теперь уже в печально известный институт им.Сербского.
Возглавляли тогда институт генералы от психиатрии — Морозов и его заместитель, Лунц.
Там насильно брали пункцию, отчего сильные головные боли долго не давали покоя. Постоянный маршрут: институт – Бутырка – институт… ХУДЯКОВ УЖЕ ПОНЯЛ, ЧТО ВЫЙТИ ОТСЮДА МОЖНО ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ПСИХУШКУ. ПОЧТИ КАЖДЫЙ ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЙ ПРИЗНАВАЛСЯ ЗДЕСЬ ДУШЕВНОБОЛЬНЫМ, НЕВМЕНЯЕМЫМ.
Рассказывает Худяков. Статья 70-я и 190-1 УК РОФСР опаснее прочих для режима в том смысле, что обвиняемые, если их отправлять в колонии, будут общаться с людьми. А это расширение сферы влияния инакомыслия! И система пошла «другим путем». Наученная собственным дореволюционным опытом, она придумала гениальный трюк: «политиков», в отличие от уголовников, спроваживали не в колонии, а в психиатрические больницы. Убивалось сразу несколько зайцев. Во-первых, соблюдались «нормы приличия» в отношении международных договоров по правам человека. Ну кто, скажите на милость, прикопается и начнет изучать дело какого-то психобольного? Во-вторых, изолировались инакомыслящие (пусть убеждают какого-нибудь шизика или стеника, занятого своими маниями). В-третьих, безнаказанно проводились опыты на здравомыслящих, вполне здоровых людях — под видом лечения, разумеется. В-четвертых, разбитое здоровье, страх, постоянный надзор при «лечении» и после «выздоровления» — гарантия полного контроля за поведением «больного».
Тысячи совершенно нормальных, здравомыслящих людей отправлялись в спецбольницы, где режим хуже тюремного, а только малая часть «политических психов» по счастливой случайности могла оказаться в психиатрической больнице общего типа.
Применялся целый букет препаратов для экспериментов и подавления личности. От трифтазина и аминазина, тизерцина и глютоминовой кислоты до самого зловещего — сульфазина (в обиходе — сульфо).
— Ну, что, приятель, побалуемся сульфазинчиком? — от этой зловеще-изощренной фразы врача-садиста содрогались душой и телом. Все зависело от каприза и настроения «лечащего» врача — вести тебе две, четыре или восемь разовых доз. После уколов температура резко поднималась за сорок, начиналась страшная ломота во всем толе. Многие не выдерживали. Одни пытались покончить с собой, но дюжие санитары бдительным оком следили за каждым, а провинившихся привязывали к койкам ремнями и вновь вводили «сульфо». У других отказывало сердце... Легким росчерком пера их списывали, придумывая несуществующие болезни.
Страшно об этом вспоминать. Страшно писать. Узник совести, великий писатель земли Русской Александр Исаевич Солженицын сказал об этом так: «Захват свободомыслящих здоровых людей в сумасшедшие дома есть духовное убийство… В беззакониях и в злодеяниях надо помнить предел, где человек превращается в людоеда».
Послесловие. После освобождения в 1974 году, у Худякова не оказалось ни семьи, ни дома, ни здоровья. Все последние годы Юрий Апполонович находился под совместным колпаком психиатрии, КГБ, милиции. И даже обязан был ЕЖЕМЕСЯЧНО отмечаться у врача-психиатра.
Только после Указа Президента России Бориса Ельцина «О реабилитации жертв политических репрессий» Худякова оставили в покое.
Надолго?..
В.Хвалынцев
09.05.92 Издание???