Я не пытаюсь изумить читателей тем, что Григорий Иванович Никифоренко, 1923 г.р.¸ украинец, был в 1941 году осужден по статье 58-13 («служба у белых»). Читатели уже прочитали Разгона и Солженицына, они не удивятся, что преступник к моменту совершения преступления не успел родиться. Просто эта судьба — конкретный пример той большевистской политики, результаты которой видны сегодня во всем СНГ.
Рассказывает красноярский пенсионер, уроженец г.Бендеры, Бессарабия (Молдавская ССР? Молдова?). Впрочем, в 1940 году это была еще Румыния
— ...А румын в Бендерах было совсем мало, в
основном на административных постах —
полиции, примарии (мэрии). Да и молдаван было
немного, сплошь украинцы да евреи.
— А что, молдаване и румыны действительно, как сейчас поговаривают в Молдове, единый народ!
— Нет, конечно. Они даже внешне отличаются — румыны смуглее, лицом тоньше. Молдаван они презирали, молдаванин у них всегда был «бербек» — баран т.е. Ну и молдаване им тем же платили.
Румын там никто не любил, а они пытались орумынить всех и вся. Во всех учреждениях — таблички: «Варбиц нумай ромонеште» — «Говорите только по-румынски». Кто из чиновников заговаривал, например, по-украински — вылетал с работы. Я сам румынский знал, как родной, а по-украински говорил только дома. По-русски же читать выучился уже в заключении, самоучкой.
«Русских братьев» мы ждали. Сядешь, бывало, на берегу Днестра и глядишь с тоской на советского пограничника. По ночам тайно слушали тираспольское радио.
— Прямо как в советском романе 30-х годов. Неужто так плохо было!
— Не сказать, чтобы очень. Товары были все, а воров вообще не было, дома никто не запирал. Пришли советские войска — первые исчезли, а вторых развелось видимо-невидимо. Но все же... не румынская там земля, понимаешь. Ее же и Суворов прошел, и Пушкин... Короче, ждали.
Даже за освобождение боролись. У меня и дед, и отец, и еще кое-кто из родственников состояли в подпольной компартии. Я сам коммунистические прокламации, что отец давал, по подворотням раскидывал, значок носил на лацкане...
(Григорий Иванович показывает фотографию из книги «Бессарабское подполье», на которой запечатлены «узники сигуранцы»).
— Вот отец, вот дед, вот муж сестры... Отец сапожником был, до сих пор храню его инструменты — кусачки и клещи. К моменту прихода Красной Армии он с матерью уже не жил. Дня через четыре после «освобождения» его забрали в НКВД, больше я его не видел.
...Как сейчас помню: стоял я на мосту и со слезами на глазах встречал советские танки... Новые власти дали три дня на переселение, многие, конечно, ушли в Румынию, а кто остался, тот видел, как каждое утро людей грузили в эшелоны и везли на восток. Начали с тех, кто жил получше, с кулаков, значит. Потом до остальных добрались.
— А вас как взяли!
— Из-за женщины. Большие у меня были с ними успехи по молодости, бросал их часто. Вот одна мне и отомстила...
Была она при румынах служанкой в доме одного банкира-еврея. Он при «красных» уехал, конечно, в Румынию, а в его доме разместилось НКВД. Лида там осталась служить официанткой в столовой. Уж не знаю, вместе с котлетами или отдельно, но донос на меня она передала. Взяли меня 23 июня 1941 года.
— На второй день войны?..
— Да. Я ночевал у подружки в предместье, наутро, в воскресенье, пошли в парк. Смотрим, летят самолеты, потом взрывы — бомбили железную дорогу и крепость. Милиция всех из парка загнала в ресторан.
Утром услышал по радио о демобилизации. Мой год тоже призывался. Пробрался я домой, а там меня уже ждут милиционер и двое солдат. Привели в НКВД, вышел какой-то начальник: «Никифоренко? Вы арестованы». — «3а что?!». — «Да глаза у тебя шпионские» — так и сказал.
Из Бендер эшелоном везли в Казань, по дороге прихватили еще Кишиневскую и Тираспольскую тюрьмы.
— Большим землячеством, значит, ехали?
— Ехать ехали, а в ГУЛАГе я никого из земляков не встречал. Там ведь такое дело: если из камеры вывели, вряд ли в нее же вернешься. Так и рассосались земляки кто куда.
Следствие, конечно, дело страшное. Шварц, мой следователь, до сих пор в глазах... «Стойка», голод, побои, рубашка в крови... Из справки о реабилитации с удивлением узнал, что осудил меня Верховный Суд Татарской АССР. По-моему, это была обычная «тройка». Как бы то ни было, 10 лет заключения плюс 5 «по рогам» — поражения в правах — мне дали.
— А потом?
— Год в Казанской тюрьме, потом Елабуга. Напротив моей там была камера смертников, слышал выстрелы, крики... Из Елабуги направили в Буинск на строительство железной дороги. К весне в зоне из 800 зека осталось 300 — пеллагра. Начальника лагеря и пом. по быту потом даже судили за растрату раб. силы. Я на суде был одним из свидетелей.
— Почему?
— Потому что выжил. В лазарете доходил, меня уже актировали — списали как работника. Актированному одна дорога — в морг. Туда и я попал, но счастливо — взяли санитаром, а это тепло и еда. Отправляли на кладбище по 7-8 человек ежедневно, они, как сухари, от пеллагры гремели. Мое дело было им животы зашивать после вскрытия, а потом закапывать.
Еще повезло в лазарете: встретил русского офицера, статья у него была моя, 58-13, только он ее действительно «заслужил» в Белой армии. Он меня прикармливал.
Да... Еще был Саратов, курсы шоферов. Потом повезли на Амурскую магистраль - БАМ будущий – но ее как раз законсервировали и нас с этапа завернули. Срок закончил в 1951 г. в Инте, на шахте. Вся юность в ГУЛАГе...
— Каково же вам выходить было? Вы ведь совсем мальчишкой попались, да еще фактически из другого государства...
— Да уж легче сесть было, чем выйти. В заключении я жизнь знал: «ты умри сегодня, а я завтра!», а вот как на воле... Однако снова повезло: в Сухобузимо, куда отправили в ссылку, встретил старого приятеля по Инте. Он меня устроил шофером, потом дочка у меня родилась. Так я и стал сибиряком.
— И домой не тянуло?
— А у меня там уже не было дома. После освобождения поехал в Бендеры, выяснил, что на квартиру исполком лапу наложил. Пошел прокурору жаловаться: пусть, мол, отдадут квартиру, хочу жить на родине. А он мне: «Наша Родина — СССР». С тем я и уехал.
— У вас ведь родственники в Молдове были?
— И сейчас есть - сестра и брат двоюродный. Последний раз получил от них письмо, когда там бабы на рельсы ложились, больше известий не было.
— Как вы относитесь к сегодняшним событиям там?
— Раз уж получилось, пусть будет независимая Молдова, только пусть Югу дадут автономию — там ведь молдован немного — украинцы, русские, турки, гагаузы, венгры. Только не под румын. Те из молдован, которым лет по 60-70, думаю, также настроены, «бербеками» быть не хотят.
— Так ведь лет сколько прошло. Может, румыны теперь другие?
— Кто пережил коммунистический режим, в лучшую сторону не меняется...
Павел Виноградов
Фото Александра Ляшкова
«Красноярский комсомолец», 09.05.92