ИЗ ПОЧТЫ ВИКТОРА АСТАФЬЕВА
УВАЖАЕМЫЙ Виктор Петрович! Решил обратиться к Вам с письмом, чтобы затронуть одну из трагических сторон нашей истории. Нам, сибирякам, пожалуй, наиболее близко и понятно Ваше творчество. Прошло уже много лет, как я прочел «Последний поклон». Эта повесть оставила во мне глубокий след своим правдивым и волнующем рассказом о довоенном периоде нашей жизни. И хотя она автобиографична, у меня было такое ощущение, будто все описанное в ней происходило со мною или совсем рядом со мною, — столько здесь схожего, созвучного, я бы сказал, родственного. Видимо, в этом и состоит истинно художественная ценность Ваших произведений — затрагивать сокровенные чувства и мысли, раскрывать величие человека, его извечное стремление к добру и свету, а главное — к нравственному совершенству.
Я моложе Вас — 1927 года рождения, в боевых действиях принимал участие лишь на востоке — с Японией. Прослужив около семи лет на Тихоокеанском флоте, я после демобилизации работал, закончил Читинский пединститут, преподавал в школе, В 1957 году был направлен на учебно-воспитательную работу в органы МВД по линии МТУ. Отдав около 30 лет этой службе, вышел на пенсию.
Со студенческих лет увлекся краеведением, стал заниматься в архивах. Моя курсовая работа была посвящена теме «Ф. В. Гладков в Забайкалье». Эта работа затем была помещена в «Ученых записках» Читинского государственного пединститута. С середины 60_х годов стал накапливать и систематизировать материалы по истории забайкальской милиции. Это явилось основой для создания музея УВД, которым я и заведую вот уже несколько лет. За последние два года познакомился с рядом архивных документов по репрессиям 30-х годов в Забайкалье, кое-что опубликовал в местной печати, в журналах «Советская милиция», «Воспитание и правопорядок», «Север», в альманахе «Енисей».
А сейчас заинтересовался новой проблемой — раскулачиванием в нашем крае. Изучил в архивах несколько десятков томов. Оказывается, эта тема была, по существу, нетронутой. Знакомясь с документами, прихожу к выводу, что раскулачивание — это генеральная репетиция 37-го года. Вот где по-настоящему начал раскручиваться маховик репрессий, подкосивший основательно сельское хозяйство, погубивший истинных тружеников земли. Безжалостность к людям становилась нормой жизни.
Разыскал несколько ныне здравствующих «кулацких» семей, в частности, Григория. Григорьевича и Анну Федоровну Бурдуковских (им соответственно 90 и 86 лет), записал их воспоминания, нашел и документы, их касающиеся. Сколько же эта семья (как и другие, подобные ей) перетерпела в своей жизни, проделав путь от приграничного с Маньчжурией села Кыра до Игарки, где и пробыла 18 с лишним лет. Проходили они и Ваши родные места, о чем особо подчеркнули.
Вот это-то упоминание Вашего имени и натолкнуло меня на мысль напи¬сать Вам.
НЕ ВСЯКИЙ крестьянин мог предположить, что в конце 20-х—начале 30-х годов на тех, кто подпадет под злополучное определение «зажиточный», обрушится такой потрясающей силы удар. Да не дай боже, если а хозяйстве в личном пользовании была и «техника»: сеялка, молотилка, конные грабли, а еще хуже — мельница (своедельная, как, например, у семьи Бурдуковских, на маленькой речушке сооруженная).
Но были и своего рода провидцы, как мой дед по матери, к примеру, — Павел. Александрович Конюков, 1860 года рождения. Имел он крепкое хозяйство, любил во всем порядок, жил безбедно. Получив звание «лишенца», он с тремя сыновьями и двумя дочерьми, почуяв недобрую ситуацию, а 1928. году из родного села Шишкина (в 37 километрах от Читы) всем большим семейством выехал в тайгу, на Витим где и обосновался. Занимались охотой, рыбной ловлей, кустарничеством. Детские впечатления о виденном и пережитом живы до сих пор — они перекликаются с вашими: сибиряки везде сибиряки.
Помню я свой последний приезд к деду Павлу летом 1937 года в маленькое село Бугунда на берегу Витима, где он жил. Наша семья проживала я 20 километрах от него — в селе Юмурчен, где была начальная школа, а отец мой работал председателем сельсовета, обеспечивал план пушнозаготовки (весною 1938 г, был арестован по 58-й статье, но в конце года выпущен из тюрьмы).
Помню, бегаем мы с ребятами, резвимся и непроизвольно заглянем в избу к деду, а он в это время, стоя на коленях, молится. Весь угол избы сверху донизу — в иконах, горит лампадка.
—А ну, ребята, на колени, молитесь, — прикажет он.
Мы послушно исполняем его волю. Молимся. Рука устает, перестаем креститься, а он, не поворачиваясь, все видит:
— Ай-я-я, как нехорошо, — скажет он.
Мы опять усиленно начинаем молиться. Вскоре он нас пожалеет:
— Ну, бегите, играйте, ребята.
Мы стремглав убегаем.
А вечером посмотрит мои тетрадки (он просил их привезти, показать ему), где преобладали хорошие и отличные отметки, похвалит меня, погладит по голове и скажет: «Учись и дальше хорошо, будь умницей». Это было редкой, но высшей похвалой. Показывал он мне и свои «божественные» книги. Их было много — толстые, красочные, хорошо оформленные.
Запомнились мне картинки, где грешные люди попадают в ад...
В конце 1937 года моего 77-летнего деда Павла арестовали. У него были больные ноги — ходил с костылями. В морозные ноябрьские дни его везли по таежным тропам несколько суток — доставляли в районный центр а тюрьму.
Летом ^38 года в тюремной больнице он и скончался. Более подробно о нем нем я узнал в прошлом году, ознакомившись с его архивно-следственном делом в управлении КГБ.
31 декабря 1937 г. «тройкой» НКВД дед был осужден на 10 ет лишения яёт лишения саободы и обвинялся том, что, «проживая на территории Аламатского с/совета, систематически проводил а/с агитацию, используя религиозные убеждения верующих, проводил читки библии, предсказывал падение Соввласти и призывал на борьбу с большевизмом, активно выступал против проводимых мероприятий советской власти».
Во время допроса 30 ноября 1937 года на вопрос следователя Попова «Скажите, Конюков, по-вашему значит, что в нашей стране социализм не построен?» последовал ответ:
«По-моему, не построен, и к тому же он должен быть построен на духовном основании, т. е. на правде и истинной, когда не будет таких людей, которые воруют, убивают и т. д.»
Но главным в обвинении были показания бывшего учителя Рудина, соседа, который 25 ноября 1937 г. показал на деда:
«Человек он глубоко верующий, все время молится и поет, но один, особенно утром и вечером. В частых разговорах с последним он все всегда твердит одно: «Так должно быть. Нам пророки говорили правду. Красный дракон должен пройти всю землю, но он будет убит. Должны встать семь царей и убить этого дракона, а потом на три года воцарится монарх-антихрист. Советская власть, а также возглавляющие ее коммунисты должны быть, по писанию, истреблены».
Этот же свидетель поведал, что дед когда-то был станичным атаманом (по делу значится: в 1887—1889 гг.). А это был в то время серьезный криминал.
Я знавал этого Рудина, дружил с его дочкой, но никогда не мог и подумать, что он окажется таким. Были еще два более мелких показания односельчан, причем таких людишек, которые, как говорится, не выводились из дома деда, — он их и кормил, и поил.
Вот так, «убежав» от раскулачивания в тайгу, спасшись от одной расправы, мой дед не ушел от другой — в 1938 году.
СЕМЬЯ БУРДУКОВСКИХ была первый раз раскулачена. в 1930 году как «лишенцы» и «зажиточные» — они были арестованы с конфискацией имущества. Глава семьи был направлен отбывать трудовую повинность — на лесозаготовки. В марте 1931 года эта семья подпала под новую полосу раскулачивания — с выселением в северные края, как раз к с вам — в Красноярский край.
Вывозили их конными подводами до узловой станции Карымская, затем спецэшелоном, по железной дороге, а там — по Енисею до самого почти Ледовитого океана.
Из того, что мне довелось услышать от Бурдуковских, сверяя все это с документальной основой, поражаешься дикости и нелепости этой широко задуманной крупномасштабной правительственной кампании.
Представьте себе нелепость положения, когда батрачка Александра Федоровна, выйдя замуж за «зажиточного», вдруг стала «классовым врагом бедноты».
А с какой бесцеремонностью и скоропалительностью проводилась операция по выселению «кулачества» — не давали даже по-человечески проститься с родными, обращались, как с преступниками, да и не скрывали этого, называя их арестантами.
И на общем фоне этого явления — безжалостность к «кулакам» представителей власти («тройки», ОГПУ, комендатуры и т. п.), с одной стороны, жалостливость, сочувствие к ним местного населения, особенно жителей Красноярского края — живых свидетелей издевательского отношения властей к ссыльным. — с другой. Благодаря их моральной помощи и в ряде случаев материальной поддержке многие, особенно дети, уцелели от голода, болезней, хотя потери людские были большие — в зависимости от того, кто куда угодил.
А золотыми руками поселенцев, несмотря ни на что, были построены жилища, созданы более или менее сносные условия для того, чтобы, поддерживая друг друга, как-то выжить, адаптироваться в новых условиях, стать на ноги. И что удивительно: некоторые дети, родившиеся в ссылке, повзрослев, не могли при переезде родителей на родину прижиться там — их тянуло в свои «родные» края. У Бурдуковских, например, один из сыновей по приезде семьи в Читу настоял на том, чтобы уехать снова в Игарку. Его отпустили, он уехал и пропал без вести — видимо, что-то непредвиденное, трагическое случилось в дороге.
Можно еще многое затронуть из истории «странствования» этих людей, но есть какая-то закономерность и в том, что в семьях репрессированных, как правило, дети и внуки выросли порядочными людьми.
Мне хотелось бы попросить вас, Виктор Петрович, поделиться со мною, если сочтете возможным, некоторыми мыслями по затронутой теме. Вы много лет общались с поселенцами в Вашем ссыльном крае. Не встречались ли на Вашем пути раскулаченные из Забайкалья, попавшие из одного сурового края в другой?
Нет ли где-либо в хранилищах-архивах, музеях Красноярска, Игарки и других мест иллюстрированного материала об этих гонимых людях, их судьбах?
Я решил в своем музее сделать тематическую экспозицию, кое-что уже есть. Но хотелось бы почерпнуть дополнительный фактический материал из мест поселения наших раскулаченных — для большей полноты освещения.
Вот, собственно, то, с чем хотел обратиться к Вам и о чем хотелось пове дать. Был бы счастлив иметь у себя или в своем музее одну из Ваших книг с автографом.
Всего Вам доброго! С искренним уважением.
Артем ВЛАСОВ.
Чита.
Адрес музея: 672089, г. Чита, ул. П. Осипенко, 21. Музей УВД.
«Красноярский рабочий», 25.07.92.