Из рукописи «Воспоминания бывшего каторжанина».
МЫ БЫЛИ бдительными. Первым «черный ворон» забрал Сергея Павловича Панченко, завуча школы и учителя математики, лишили права преподавания его жену, нашего классного руководителя Елизавету Александровну Пелевину, человека редкой душевной чистоты. Забрал «ворон» и Василия Павловича Клепикова, географа, мужа моей первой учительницы, и «немца» Ивана Романовича Гусева. Двое последних, величайшая редкость, через какое-то время вернулись. Иван Романович — абсолютно глухим: на следствии ему в уши засовывали карандаши и повредили ушные перепонки.
Была у нас в классе девочка. Отец ее, чех, участник гражданской войны на стороне Красной Армии, «оказался» шпионом иностранной разведки. Потом пропала и мать Тамары Зиминой (приютила ее учительница).
Вот в таких условиях формировалось мое мировоззрение. Верил в наших вождей, в их безгрешность. Позже, когда сам стал жертвой клеветы и беззакония, писал жалобы в Верховный Совет, Генеральному Прокурору и лично вождю, начиная словами: «Я, воспитанный на идеях Маркса, Энгельса, Ленина и великого Сталина, не мог быть врагом того, что меня воспитало, того, что впитано с молоком матери».
Я с нетерпением ждал, когда мне исполнится четырнадцать лет: стать комсомольцем и вести борьбу за светлое будущее всего человечества в рядах передовой молодежи! В более отдаленной перспективе — партбилет. Мой идеал — тетушка Фрося, член партии с дореволюционным стажем. Мужа е убили на Украине гайдамаки, она с только что родившимся сыном Илларионом скрывалась от преследований. Всю последующую жизнь посвятила делу коммунизма. Помню ее в период раскулачивания: в гимнастерке защитного цвета, в такой же юбке... красная косынка, сапоги, портупея, на боку наган...
Из-за утла ее кирпичом тяжело ранили кулаки. Лечилась в Кремлевской больнице, в Крыму. Вернувшись в Краснодон, возглавляла женотдел. До самой войны. Ничего ие нажив за долгую честную жизнь, умерла с голоду в эвакуации, на Урале. Илларион до Отечественной войны закончил училище по специальности «картограф- топограф». Капитаном инженерных войск попал в плен. Вернулся домой, был сослан в Пермскую (Молотовскую) область, пос. Работки, работал в леспромхозе, женился на ссыльной немке, там и умер.
ОПЕРЕЖАЮ, события. До войны еще далеко. Первичная комсомольская организация школы приняла меня в свои ряды. Да в как не принять! Пролетарское происхождение. Активист. Сын «нерусскоподданного» и русской — как бы интернациональный ребенок. Отец в 1935 году отказался уехать в Иран, хотя большинство персов тогда уехали. Отец говорил: «Твоя Родина — СССР, только здесь ты будешь счастливым». Он. мол, прожил на чужбине, знает, что такое ностальгия, а я в Иране буду чужим иностранцем. без языка, без знания обычаев. Да еще воспитан в духе атеизма — безбожия. А иранцы — верующие мусульмане.
Впрочем, это отец себя убеждал. У меня-то откуда могли быть мысли о другой стране! Как только получил выписку из решения комсомольского собрания, без задних ног с Иваном Кондратюком (пешком!) помчались в Краснодон. Там нам вручили комсомольские билеты. Радости не было границ. Вершина счастья! Первый шаг борца за построение мирового бесклассового общества!
Вскоре меня избрали в комитет комсомола, потом и возглавил его. А события тем временем развивались бурно. Война с Финляндией — как она протекала и чем закончилась. теперь хорошо известно. Тогда мы были горды: наша доблестная Красная Армия сокрушила неприступную крепость Маннергейма. А «поганым самураям» мы показали, как лезть в наш советский огород! «Огород» — это из плаката Кукрыниксов. Красноармеец бьет в пику жирную свинью, а надпись — «Не суй свое свиное рыло в наш советский огород».
Мы пели «Три танкиста», «В далекий край товарищ улетает» и другие патриотические песни. Мы ходили в кружки военного дела. У меня сохранилось множество фотографий той поры. Я всегда командир. Значки (БГТО. ГТО, Юный Ворошиловский стрелок, -затем Ворошиловский стрелок. ВГСО — ГСО. ЮПВХО—ПВХО) мы считали отличиями и носили с гордостью. Нас учили жертвовать собой.
Как-то я задал вопрос военруку Михайлову: «Почему наша армия ходит в ботинках с неудобными обмотками, в хлопчатобумажных гимнастерках и галифе, грубых шинелях?». Василий Васильевич на это ответил, что на складах (по его слову — в цехгаузах) на случай войны хранятся кожаные сапоги и прочее обмундирование. А трехлинейки заменят автоматы. И мы, а может, и он сам. верили этому.
Мы ставили пьесы на патриотические темы, в них всегда побеждали коварного врага. Коварный враг представлялся дураковатым, зато мы были умными, побеждали легко. Роли чекиста, контрразведчика всегда играл я.
Игра игрой, а война надвигалась. Взрослые не верили в пакт, заключенный между СССР и Германией, Сожалели, что сошел со сцепы Максим Максимович Литвинов (к Молотову такого уважения не проявляли). Но ведь там же товарищ Сталин, великий вождь всех народов, организатор всех наших побед. Он знает, что делать. А верили мы ему, особенно молодежь, фанатично верили в его непогрешимость. Бог!
Мы горды были, что протянули братскую руку угнетенным народам Прибалтики, освобождению братьев на западе Белоруссии и Украины. томившихся под гнетом Польской шляхты, братьев в Бессарабии, незаконно отторгнутой румынами. Мы кричали «ура», но каждый понимал, что войны не избежать. Ужесточались порядки: за опоздание на работу на 20 минут — суд: невыход ив работу — до 7 лет исправительно-трудовых лагерей. Нужны ли были эти меры? И без них дисциплина на производстве поддерживалась жестко, народ был запуган репрессиями, боялся ступить лишний шаг. Старались меиьше общаться друг с другом: случайно оброненное слово недовольства могло дорого обойтись.
1941 год. Я в девятом классе Слухи о том, что война не за горами, всячески пресекались. но уже в марте мобилизовали военрука, многих «забирали» в поселке, переодели в солдатскую форму, в основном бывшую в употреблении, случалось, п не переодевали. оставляли в своей одежде, эшелоны с новобранцами шли на запад. Живя около станции, мы видели, что красноармейцы и будущие красноармейцы ехали, хорошо понимая. куда и зачем. Но патриотизм тех лет вселял в их души надежду, что, может, обойдется и без войны. Мол, Гитлер посмотрит на нашу грозную силу (да в самой Германии пролетариат, хоть и задавленный фашистами, будет нашим помощником) — забоится напасть на нас. Это ему не Франция и Бельгия, не Чехословакия со своим продажным правительством, а СССР во главе с И. В. Сталиным...
Широко рекламировались в печати встречи Молотова и Риббентропа. Вроде бы действовало па массу успокаивающе. по в мирный исход ситуации верилось трудно: вопрос времени.
ЗАКОНЧИЛ учебный год в субботу, 21 июня, и сразу отправились с матерью к отцу. Он в хуторе Беленьком косил сено, колхоз за это давал сена для нашей коровы. Отец поздравил меня, пожелал закончить десятый.
Переночевали, отправились обратно. И что нас удивило на подходе к поселку: громкоговорители и около них кучки унылых людей. Даже в моей груди екнуло сердце. Что-то случилось. О войне подумал не сразу. Умер Сталин? Нет. Он бессмертен. Война?
И вот началось выступление Молотова. Коварный враг без объявления войны пересек границу, вторгся в пределы, бомбил Киев, Одессу, Севастополь... Но наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами...
Многие пошли в военкоматы; запишите добровольцами на войну с проклятой чумой. Собрались в школе и мы. Решили всем классом проситься на фронт. Наш пыл остудили. Сказали, что обойдутся пока без нас. Наш фронт — учеба, И отправили на сельхозработы в колхоз «Хлебороб», на хутор Королевна. Туда же прибыли и школьники из Краснодона. Группу изваринских школьников возглавили учителя и мы, комсомольцы. (Как всегда, главным был я). Краснодонской группой руководила ученица 10-го класса школы им. Ленина Ставиц кая.
Быстро организовали социалистическое соревнование. Наметили пункты, Я начинал прицепщиком, а под лозунгом «Заменим ушедших на фронт» стал трактористом. ХТЗикн того времени без кабин, с жестким сиденьем, заводились ручкой, что требовало силы. Но работали. Работали й мы, не замечая усталости: для фронта! для победы!
В сентябре учебный год не начался, только в октябре. Но какая там учеба? Эшелоны эвакуированных, еще их называли беженцами, двигались на восток. Везли демонтированное оборудование фабрит: и заводов. Начали взрывать шахты и у нас. Взорвали на станции водонапорную башню, вокзал, склады «Заготзерпо». Жгли пшеницу и прочее зерно. Люди плакали, просили раздать хлеб, ведь уже голод был ощутим, но красноармейцам, выполнявшим приказ, никого не позволялось. вплоть до применения оружия, даже подпускать к горящим складам. Ведь Сталин призвал нс оставлять врагу ничего!
Объявили и у нас эвакуацию. 17 октября покинул отчий дом с сумкой за плечами, «сидором», и я. Товарными поездами добрался до Сталинграда, Скопише людей. войска, полнейшая неразбериха. Сухарики, пышки, домашнее сало кончались. Украли пальто, а без него холодно, Один лейтенант-авиатор, сжалясь, отдал мне шинель с отгоревшей полой. Голубые петлицы, синяя шинель и отгоревшая пола делали меня чуть ли не героем Таким я и... вернулся домой.
НЕМЦЕВ остановили на реке Миус. Пошел в школу в «героической шинели». Собралось нас всего семеро: Нина Капируля, Аня Середова, Мария Овчинникова, Муся Еременко, Катя Новикова, я и Николай Сорокин. Остальные — кто эвакуировался, кого призвали в армию. Николай был, как и я, 1925 года.
Нет учебников, почти нет учителей. Узнали, что в г. Каменске прекратила существование школа № 4 и там можно достать кое-что из учебников. Поехал я и со мною из 9-го класса Файзулов Матарам. Конечно, товарняками. Нашли школу. Удалось достать два мешка учебников. Попали под бомбежку на станции Лихая. Драгоценный груз довезли.
В Ворошиловграде, кто-то сказал, открыта авнаспецшкола, за год готовит летчиков, достаточно образования в 9 классов. Поехал. Не взяли: возраст. Заехал в райвоенкомат — опять «возраст». И вдруг я понял, что возраст возрастом, но главная помеха — мое иранское подданство. Я доказывал, что в Испании сражались интернациональные бригады добровольцев...
Не вняли просьбам. Вернулся в школу. А зимой уже начали возвращаться из госпиталей на домашнее долечивание бывшие учащиеся нашей школы. Пришел обмороженный под Москвой Борис Болдырев, пришел Михаил Г ригоренко с перебитыми пальцами правой руки. А мой лучший друг Аркадий Партикьянц не пришел — погиб под Москвой. Погиб и наш любимейший учитель — украинского языка и литературы — Лаврентий Антонович Пилипенко.
В мае 1942 года меня вызвали в райком комсомола. Не только меня — многих. Секретарь райкома Николай Приходько провел беседу такого содержания: наш район может быть оккупирован; возможно, кому-то не удастся эвакуироваться или уйти в армию. Комсомолец должен помнить, что и на оккупированной территории он остается гражданином своей Родины, он должен всячески вредить врагу, при возможности уйти к партизанам, для ведения подпольной борьбы будут созданы пятерки — каждый знает только четверых, руководить подпольем будут опытные коммунисты, для предварительного сбора можно организовать при клубе, Дворце культуры драматические кружки, петь старинные украинские песни...
Со мною был особый разговор, довольно долгий. Мне, как иностранному подданному, не гражданину СССР, ио патриоту вменялись особые поручения: пролезть в органы «самоуправления»; разведывать, замечать и передавать данные людям, которые меня найдут х (пароль будет); помогать нуждающимся в помощи.
Я просился на фронт. Просил секретаря райкома помочь. Ведь остаться в оккупации мне страшно: все знают, что я активный комсомолец, и всегда может найтись предатель. И все рухнет, ничего доброго даже не успею сделать. — «Нет, они тебя не тронут, не должны...». Интересно, это я должен был объяснить немцам?!
Короче говоря, лучше бы все-таки (принял решение) эвакуироваться. Кое-какой опыт вынесен из первой эвакуации.
ПОЛУЧИЛИ аттестаты об окончании 10 классов. А вот эвакуироваться не смогли. Немец обошел нас. На переправе через Дон я оказался в окружении и пришлось поворачивать домой. двигаться в основном ночью, минуя населенные пункты и основные дороги: немцы собирали здоровых, трудоспособных в колонны и направляли на строительство оборонительных сооружений или в Германию.
(Продолжение следует).
Заполярная правда 13.08.1992