Неповторима и причудлива биография каждого из нас. И в каждой жизни - с перемещениями, злоключениями, взлетами, сменой или совмещениями занятий - так или иначе отражаются судьбы мира, трагические коллизии нашего века. И, наверное, мало где можно встретить столько уроженцев разных городов и стране, как в Красноярске. Разве что в Нью-Йорке или Тель-Авиве. Но там - иммигранты, а у нас - сидельцы эпохи “великого перемещения народов” и строительства светлого будущего.
В фильме Григория Чухрая “Чистое небо”, действие которого происходит в некоем городе Крайнего Севера, на вопрос главного героя “Вы местный?” веселый армянин или грузин (эпизодическое лицо) жизнерадостно отвечает: “Привезли, стал местным”. Как это - привезли? - недоумевает герой, но зритель уже все понял.
Преподавателя
итальянского языка Красноярского института
искусств (обязательная дисциплина для будущих
певцов) Михаила Савельевича Михельсона тоже в
свое время “привезли”. И не в Красноярск, а
гораздо севернее. И было это в 1940-м году, когда его
родная Латвия стала советской, а он радостно
устремился на родину с берегов теплого
Адриатического моря.
Нет, в самом деле, - не бывает худа без добра. Но кто бы научил Колю Путилина, Диму Хворостовского, Наташу Сапарову - известных ныне на всю страну да и на весь мир певцов, - и все выпускников вокального факультета верному итальянскому произношению, к кому бы мы бегали с латинскими, французскими, немецкими, испанскими, даже фламандскими текстами (“Михаил Савельевич, помогите перевести”), если б 53 года назад лихие энкавэдэшники в Риге не придумали сделать из молодого инженера, выпускника Туринского университета итальянского шпиона? Интересно, верили сами следователи НКВД, члены “троек”, Особых совещаний тем обвинениям, которые они же и придумывали?
Михаил Савельевич рассказывал, что ему попался следователь откровенный и циничный: “Товарищ Сталин сказал, что в стране действует 500 тысяч шпионов. И у меня своя норма. А вы сюда - прямиком из Италии. Вам не отвертеться”.
Мне этот рассказ любопытен еще от того, что нечто подобное тремя годами раньше происходило с моим собственным дедом. Он имел неосторожность родиться в Берлине и прожить там аж до трехлетнего возраста, прежде чем его семья переехала в Россию в 1906 году. На этом основании он оказался через 31 год немецким шпионом. Правда, дед имел еже и другие грехи: в шестнадцатилетнем возрасте он состоял в одной из революционных партий, но, увы, не в большевистской. Впрочем, тем, кто состоял в большевиках было еще хуже: они вообще ничего не могли понять, и ломали их страшнее.
Детство Михаил
Савельевич Михельсон провел в родном городе
Либаве (с 1920-го Лиепая). Незамерзающий порт,
заводы, где изготовляли замечательную проволоку
и гвозди. Отец - петербургский инженер, семья
говорила по-русски, поэтому мальчика отдали в
русскую гимназию. В городе звучит русская,
немецкая, еврейская, латышская речь. Из эти
четырех языков только по-еврейски не говорит
Михаил Савельевич, хотя он-то как раз из
еврейской семьи. В году Гражданской войны - с 1918
до 1920-й - семья живет в Харькове.
Опять любопытные пересечения с жизнью моих родных: моя бабушка - мамина мама - родом из Латвии, правда, не из Либавы, а из Риги. А родители отца (дед и прадед - военные музыканты) с конца прошлого века жили в Харькове. Кто только ни властвовал над этим городом, ставшим затем столицей советской Украины, - Скоропадский, Петлюра, Махно, белые, красные, десятки разных “батек”. Но, в отличие от Киева” “пращура городов русских”, который долго не желал входить в Совдепию (кстати, это вполне официальное до 22-го года название нашего государства), Харьков стал цитаделью большевизма на Украине. Мой дед, военный капельмейстер, перешел в Красную армию, а Михельсоны вернулись в Латвию.
- Я хотел учиться в Париже, - рассказывает Михаил Савельевич. Но все мои родные имели необъяснимое предубеждение против этого города. Ничему путному, дескать, в Париже выучиться нельзя. Вот Италия - другое дело. И я поступил в университет в Падуе...
Но затем оказалось, что лучшие инженерно-технические факультеты - в университете столицы Пьемонта Турина, промышленного центра Италии. Там и изучает латышский гражданин Михельсон оборудование металло- и деревообработки - науку, которую ему придется многие годы преподавать в Красноярском технологическом институте.
- Но Вас не пугал Муссолини, фашизм, чернорубашечники? - допытываюсь я.
- Когда фашизм только начинался, еще никто не знал, что из этого выйдет и чем это человечеству грозит. Как, кстати, и социализм. Да Муссолини и был раньше социалистом, а в юности и того хлеще - учеником Михаила Бакунина. Люди религиозные осуждали Муссолини за атеистические памфлеты, написанные им в молодости.
А ведь с чего Муссолини начинал как диктатор? Поезда не ходят по расписанию - исправим. Рабочие плохо, некачественно работают - заставим. Мафия сицилийская одолела - уничтожим. Италия уничтожена, с ней не считаются - возвысим, усилим. Вспомним славу Рима, величие цезарей. Конечно, закрывались газеты, кого-то арестовывают, чернорубашечники терроризировали демократов, король не имел никакой власти и боялся Муссолини оседлавшего парламент. Но я ведь был иностранец, студент, приехавший с “задворков Европы” в страну богатой культуры, и политическая жизнь чужой страны меня не касалась. Итальянский я освоил быстро, зная латынь и французский.
- Но ведь вы еврей, - не унимаюсь я, - и отправились в фашистское государство. Не опасались ли вы каких-нибудь эксцессов, несмотря на свой латышский паспорт?
- Молодой человек, не путайте Италию 20-х с
Германией 30-х. Итальянский фашизм, в отличие от
германского нацизма, проявлял антисемитизм
весьма не резко, не выдвигал специально расовой
доктрины. Таких диких законов, какие германский
рейхстаг стал принимать с 33-го года, начиная с
“закона о государственных служащих”, других
Berufsverbot’ов (запреты на профессии для евреев - в
первую очередь на адвокатуру, литературу,
искусство, медицину) в Италии не принимали вплоть
до 40-го года. Да и зачем? В отличие от немецких
итальянские евреи жили замкнуто в своих гетто,
крайне редко выдвигались на политическом,
литературном, художественном поприще, а если
выдвигались, то уезжали в Париж, как Модильяни.
Особой конкуренции итальянские евреи не
создавали ни музыкантам, ни писателям, ни
адвокатам. Разве что парикмахерам и фармацевтам,
да еще уличным разносчикам, но политику на этом
не построишь. То ли дело Роза Люксембург, Лион
Фейхтвангер, Бертольт Брехт, Эрих Мюзам, десятки
популярных журналистов, актеров, дирижеров,
режиссеров, пианистов. Все они - враги нации,
творцы “асфальтовой культуры”, как выражался
Геббельс. Даже, кажется, сама председатель
рейхстага (спикер, как говорят ныне), старейший
депутат Клара Цеткин. Впрочем, при Гитлере могли
объявить евреем кого угодно. Против режима -
значит, еврей.
Но и на Муссолини Гитлер стал давить, чтобы, так сказать, решить еврейский вопрос. И вот в 39-ом - я вернулся вновь в Италию в 32-м, отслужив в Латышской армии (кстати, там очень хорошо кормили) - Муссолини собрал антропологический конгресс, чтобы выяснить, действительно ли евреи неполноценная нация. Уж и не знаю, к чему пришли ученые мужи, а всем подозрительным после конгресса стали измерять голову деревянным циркулем. Считалось почему-то, что арийцы - долихоцефалы (длинноголовые), а неарийцы - брахицефалы, короткоголовые.
- И вам тоже голову измеряли?
- А как же! При этом высчитали, что я - идеальный ариец.
Когда 13 лет назад я познакомился с Михаилом Савельевичем, он рассказал мне, что в технологическом институте, где он преподает технологию деревообработки аж с начала пятидесятых (после того, как приплыл в Красноярск из туруханской ссылки) ему предложили вступить в КПСС. “На это я ответил, - продолжал повествовать элегантный пожилой мужчина - что хотя 15 лет прожил при фашизме, но фашистом не стал”.
Разговор происходил в 80-м. Я вздрогнул и стал пугливо озираться...
Многие современники Данте Алигьери,
прочитавшие его “Божественную комедию” и
встречавшие поэта в Риме и Равенне, всерьез
полагали, будто великий поэт побывал в Аду и
Чистилище. Смуглый, будто опаленный адским
пламенем, с нахмуренным челом и “профилем
орлиным”, Данте вполне соответствовал образу
человека, побывавшего в преисподней. Глядя на
Михаила Савельевича Михельсона, всегда
приветливого, улыбчивого и остроумного,
обаятельного и элегантного, ни за что не
подумаешь, что лучшие годы жизни - от 35 до 45 - он
провел отнюдь не в лучших местах. А уж в то, что он
ровесник первой русской революции и трагедии 9-го
января, вообще невозможно поверить. И он
продолжает учить студентов института искусств (а
больше, кстати, и некого во всем огромном
Красноярске) языку великого тосканца:
На середине жизненной дороги...
- Кто курит сигареты, - наставляет меня Михаил Савельевич, - тот долго не протянет. А кто курит трубку, проживет до ста лет.
Правда, сам Михаил Савельевич не курит вот уже три года, подарив мне по этому случаю две роскошные трубки и английский кожаный кисет. Но все остальное остается при нем: блестящая образованность, феноменальная память, знание полутора десятков языков, музыкальность и художественное чутье (его постоянно встречаешь на концертах, выставках, лекциях и научных чтениях), благородные манеры и тонкий ум. Он отлично помнит (на себе испытал), что такое фашизм и что такое сталинизм, и страстно не желает для России их рецидивов. Кое-что его сильно настораживает: он ведь помнит, как оно начиналось в цветущей Италии 70 лет назад, что было в Германии, да и в родной Латвии 60 лет назад...
Сейчас Михельсону 88. Когда 88 лет было маэстро Джузеппе Верди, он показывал артистам, как надо двигаться на сцене, как закалывается Отелло, смело скатываясь кубарем с лестницы, сооруженной декоратором. В сущности, хороший это возраст, если умело им распорядиться.
Павел ЮХВИДИН
Свой голос 02.03.193