Я не разделяю таких заблуждений, что оппозиционно настроенные люди и целые группы из таких лиц действовали только, в Москве и Петербурге. Ведь в Красноярске, как и в других местах бывшего СССР, советские чекисты также бдительно охраняли идеологическую крепость государственно-партийной бюрократии. Специальный отдел по борьбе с инакомыслящими работал и у нас в крае... Это не вымысел современной демократической прессы.
Вы, наверное, слышали о судьбе В.Г.Сиротинина, который ныне возглавляет - красноярское общество "Мемориал". Владимира Георгиевича и его семью в 70- 80-е годы преследовало КГБ. Политическое дело Сиротининых попало в свое время на страницы газеты «Красноярский рабочий». «Чернокнижники» - так называлась эта подборка неумело скроенных фактов из жизни одного из многочисленных сторонников академика А.Д.Сахарова. КГБ через местных журналистов пытался скомпрометировать тех людей, которые прислушивались к голосам неофициальных общественных деятелей, читали и распространяли книги Александра Солженицына...
Бывшие советские чекисты и теперь находят себе поддержку среди некоторых красноярских журналистов. Потому мы слышим по радио, читаем в газетах почти одно и то же: КГБ, мол, всегда занимался охраной государственных секретов.
В отличие от тех, кого устраивала сильная рука советского режима и власть, облеченная в тайну, я всегда чувствовал эту опеку КПСС и КГБ над идеологическим зданием - художественной литературой, прессой, историей, философией, школьным и вузовским образованием. Так называемых инакомыслящих, диссидентов я встречал повсюду, даже среди профессиональных военных и работников правоохранительных органов.
В конце 60-х годов в Красноярском педагогическом институте учился студент по фамилии Перевалов. Он любил задавать преподавателям рискованные политические вопросы. И вот однажды в коридоре института появилось красочное объявление, из которого мы узнали, что Перевалов исключен из числа студентов «за аполитичность». Вскоре его публично заклеймили на собрании историко-филологического факультета. Нашим деканом был тогда А.П.Сковородников...
- До чего докатился этот Перевалов, - негодовали партийно-комсомольские активисты. - Как он посмел называть наших советских солдат и офицеров, свято выполняющих свой интер¬ациональный долг в Чехословакии, оккупантами...
Почти сразу, после окончания института, я попал служить в N-ский мотострелковый полк. Там я снова услышал крамольные слова Перевалова. Мой командир майор Ю.Х.Доржиев участвовал в боевых операциях на территории Чехословацкой республики. Этот офицер - сибиряк армейские приказы не обсуждал, но был искренне уверен в том, что августовские события 1968 года - это грязная политическая авантюра. Такие беседы с моим командиром происходили с глазу на глаз, без свидетелей. Ведь мы оба хорошо понимали, чем грозит обвинение в «аполитичности», и особенно в армии.
В 1979 году студенты и преподаватели Красноярского университета создали Политический клуб. Когда они стали открыто обсуждать деятельность польской «Солидарности», то клубом заинтересовались органы КГБ. Вскоре после этого общество красноярских политологов прекратило свое существование. Один из главных вдохновителей лекций и диспутов преподаватель философии Павел Полуян получил взыскание от партийной администрации университета. В то же время я познакомился и с другими членами неформального кружка -Александром Григорьевым и Геннадием Асиньяровым.
Спустя года два мне пришлось обо всем этом вспоминать на допросах в КГБ. Начальник 5-го управления (забыл, к сожалению, имя и фамилию этого человека) поинтересовался, не принадлежал ли я в свое время к Политическому клубу? Я дал ему отрицательный ответ и тем самым избежал дополнительных вопросов. Чекисты так и не узнали, что на последнем заседании Политического клуба, я прочел доклад... о современной китайской литературе.
Мои новые друзья - математики, физики, биологи - не признавали советскую догматическую науку. Они критиковали ее за утилитарный подход в области естествознания. Философия, которой их обязывали заниматься, носила прикладной характер и была скорее методологической дисциплиной, чем любовью к мудрости. За пределами диамата оставались Мировой Разум и Божественная совесть Человека. Мои друзья хорошо понимали, что для серьезных открытий необходимы универсальные знания, в том числе и гуманитарные. Именно эти пробелы в философском образовании должен был восполнить Дискуссионный клуб молодых ученых. Первые заседания клуба открылись в Академгородке. Но вскоре мы перенесли собрания своей группы из просторного зала института биофизики.. на квартиры. Как-то я застал у Павла Полуяна около полутора десятка гостей. Как говорят, негде было яблоку упасть… Студентка университета Лаптева прочитала доклад, а потом все стали обсуждать поставленную проблему. Но вскоре от биологии перешли к философии, морали, праву…
С начала зимы 1983 годам у меня на квартире образовался другой кружок. Мы изучали труды русских и зарубежных мыслителей. Нас заинтересовало тогда и миросозерцание религиозных философов Владимира Соловьёв а и Николая Бердяева.
Одно из заседаний мы посвятили наследию русского культуролога Н.Я.Данилевского. Этот ученый был человеком широкого диапазона. Он занимался ботаникой, писал статьи по вопросам рыбного хозяйства. Его считали одним из серьезных критиков Чарльза Дарвина. Знаменитый труд Н.Я.Данилевского «Россия и Европа» снова увидел свет не так уж давно, в 1990 году.
Мы читали в те годы Василия Розанова, Михаила Меньшикова, Льва Шестова и других корифеев русской мысли. Их труды пылились на полках библиотек целыми десятилетиями. В советской гуманитарной науке господствовало политическое охранительство. Наследие этих философов и публицистов не изучалось и в красноярских вузах, хотя на страницах некоторых центральных изданий уже замелькали к тому времени имена Вл.Соловьёва, Meрежковского...
В круг нашего чтения входила и дореволюционная периодика, а именно: журнал «Русская мысль» , областническая газета «Восточное Обозрение», красноярский журнал «Сибирские записки» , который выходил под редакцией В.М.Крутовского.
В архивах и дореволюционных фондах библиотек занимались одни и те же люди. Сколько их было... Да, пожалуй, единицы.
Это в основном так называемые «специалисты» - преподаватели вузов, аспиранты, иногда студенты. Помню, как я мечтал в те годы встретить в Красноярске исследователя, хорошо знакомого с трудами социолога Н.К.Михайловского. Нашелся один – и то из Свердловска. Но, как оказалось, этот выпускник философского факультета университета защищал дипломную работу по критике взглядов Н.К.Михайловского. Я же никак не мог воспринимать отца русского народничества через марксистские очки.
О современном биологе Александре Любищеве мы узнали впервые из самиздата. Дело в том, что большая часть талантливых философских дневников и статей ученого появлялась в рукописном виде или перепечатывалась на машинках. Однако громкие споры о земных делах этого человека начались после смерти. В «Роман-газете» была опубликована документальная повесть Даниила Гранина о судьбе А.А.Любищева... Так постепенно приходило официальное признание.
С 1983 года я стал распространять «информационно-библиографические листки» и «бюллетени». Предлагал включить в программу Дискуссионного клуба разделы из истории русской мысли и сибирского областничества.
Один из наших товарищей установил контакты с кружком ленинградской интеллигенции, а другой совершил поездку на берега Невы и привез оттуда целый чемодан самиздатовской литературы, мы стали читателями неофициального альманаха «Часы». Кроме стихов, рассказов и повестей там публиковались документальные материалы. Печатались, например, письма из-за границы. Их передавали в редакцию родные и близкие недавних советских эмигрантов. Мы обратили также внимание на стенографические отчеты. Они попадали на страницы этого издания с неформальных собраний художников-модернистов. Среди авторов и составителей альманаха действовал принцип «свободы слова». Кто-то из ленинградцев предлагал редакции свой собственный перевод трудов немецкого философа Карла Ясперса, кому-то нравилось писать статьи для рубрики «Консервативная мысль в России»...
Года два тому назад появилась информация об этом самиздате в «Литературной газете». Альманах «Часы» отметил к тому времени свое 12-летие.
Осенью 1984 года КГБ проводил расследование деятельности нашего кружка. Сотрудники госбезопасности получили информацию о том, что в моей квартире изготовляются и хранятся антисоветские листовки. Во время обыска они наткнулись на мой необычный архив. Среди груды библиографических листков и справок обнаружили машинописный текст, в котором осуждалась военная кампания в Афганистане. Материал был отпечатан через копирку в нескольких экземплярах. На допросах они казались равнодушными ко всякого рода историко-философским проблемам, а сами активно занимались изучением моих умонастроений. Поскольку речь часто заходила о войне в Азии, то сотрудники КГБ заставляли меня высказаться по этому вопросу. Однако требовали от меня нестандартных ответов. Помню, я как-то заикнулся о цивилизаторской миссии императорской России на Востоке...- А не хотите ли вы этим сказать,- насторожились вдруг чекисты,- что политика советского, правительства в Афганистане является продолжением внешней политики царского правительства? -Все ваши листовки, - отчеканивая каждое слово, говорил, обращаясь ко мне, оперативный работник В.П.Веретнов, - для нас это - булавочные уколы... И он так посмотрел на меня, как будто на дне моих глаз, действительно хранился устав антисоветской организации.
Наши, сходки, их регулярность и участники интересовали подполковника Веретнова не случайно. Потому я сознательно придавал нашим встречам на квартирах дружеский и семейный характер. В.П.Веретнов вел со мной профессиональную игру. Несколько в иной роли выступал на допросах его коллега П.Ф.Пьяненков. Этот офицер КГБ все время напоминал мне о том, что «если я не расскажу всю правду об антисоветских листовках, то меня уже ничего не спасет..» По словам чекистов, у них были надежные «свидетели», а кроме этих «свидетелей» и еще кое-что...
- Сотрудникам КГБ не нравились показания моего настоящего свидетеля Вениамина Муравьева- студента Красноярского инженерно-строительного института. Он был моложе всех нас и производил впечатление неопытного человека. Именно Вениамину и открылся тот самый детективный сюжет, на который так загадочно намекали мне П.Ф.Пьяненков и В.П.Веретнов. И вот в кабинете, на допросе, студент Муравьев неожиданно узнает подробности своего вчерашнего маршрута. Гуляя по Красноярску, он действительно заходил в кинотеатр, потом в книжный магазин, посетил больницу... Все совпадало, даже в мелочах. Спустя несколько дней игра повторилась. Муравьева снова пригласили в КГБ и стали требовать новых показаний, чекисты не забыли поинтересоваться его здоровьем и спросили, как Вениамин Муравьев отдохнул вчера на танцах в молодежном клубе.
Видимо, так ничего и не добившись от своих таинственных «свидетелей» В.П.Веретнов предложил мне написать «явку с повинной», а другими словами, донести на себя самого. Он был уверен в том, что оперативные сотрудники рано или поздно все равно нападут на след моей антисоветской деятельности. Возможно, это случится через несколько дней... Этот до конца преданный Советской власти чекист торопился в отпуск, на отдых, а я отмалчивался... Впрочем, и без моей «явки с повинной» В.П.Веретнов ничего не потерял. Руководство КГБ отметило заслуги своего подчиненного официальной благодарностью.
- Скоро у вас в жизни произойдут большие неприятности, - сказали мне в КГБ на последнем допросе. Слова красноярских чекистов сбылись.
Главная неприятность заключалась в том, что «афганской листовкой» занимались уже две прокуратуры города. Линейная прокуратура Красноярской железной дороги, сыграв свою роль в обыске, передала материалы по месту жительства. Прокуратура Центрального района Красноярска открывала уголовное дело по статье 191 (прим.) УК РСФСР. Это преступное деяние наказывалось «лишением свободы на срок до 3-х лет, или исправительными работами на срок до 1 года или штрафом до 100 рублей». Так гласил закон. Но, согласитесь со мной, что «за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй» мог бы, наверное, пострадать в те годы каждый второй гражданин СССР.
Нелепость этой уголовной статьи понимал, видимо, и сам следователь прокуратуры Центрального района А.Я.Лейнерт .Меня он допрашивал строго официально ,но с другими свидетелями держался несколько иначе. Павел Полуян рассказал мне потом следующее... А.Я.Лейнерт ,хотя и туманно, но все-таки дал ему понять, что в этом деле была заинтересована вовсе не прокуратура, «бойкие ребята из КГБ».
Второй неприятностью стало для меня «Официальное предостережение», объявленное органами КГБ. Теперь мои политические настроения всегда будут на контроле их сотрудников. И если у меня вдруг возникнет желание покритиковать деятельность КПСС или Советского правительства, то «Официальное предостережение» наберет юридическую силу. Этот документ будет серьезным основанием для привлечения меня к уголовной ответственности.
Вскоре после этого из-за отсутствия состава преступления было закрыто уголовное дело. А в декабре месяце меня неожиданно вызвали в Советский отдел народного образования. Я оказался в кабинете напротив незнакомой женщины. Она строго посмотрела на меня, спросила фамилию... Потом достала листок бумаги, и, запинаясь, стала читать какой-то текст... Незнакомка обвинила меня в изготовлении и распространении материалов «анти-интернационального содержания». И тут же добавила, что «увольняет меня за аморальные поступки, несовместимые с работой в педагогическом учреждении, и профессиональную непригодность». Теперь я, наконец, понял: передо мной сидела заведующая районо товарищ Е.П.Умнова. На мой вопрос, кто сочинил эту бумагу, педагог-коммунист не на шутку обиделась и обвинила меня в неуважении к партийным органам. По словам Умновой, такую инструкцию она получила из краевого комитета КПСС.
Процесс над нашим кружком явился последним отголоском советской кампании по так называемой «контрпропаганде».
Уже в самом начале 1985 года студентам и преподавателям Красноярского педагогического института прочитали с трибуны идеологическую лекцию. Пропагандисты и агитаторы называли имена выпускников исторического факультета, которые стали жертвами собственных политических и религиозных заблуждений. В их числе оказался я и Константин Бугаев - член одной из христианских сект. Дипломированный педагог Бугаев работал на железной дороге. Что касается меня, то я мог устроиться только сторожем. И Советский районный суд, а затем и краевой отклонили мой гражданский иск о незаконном увольнении из школы ШРМ № 26.
В первой половине 1985 года мы снова пытались возобновить заседания своего кружка. Я стал распространять новую серию информационно-библиографических листков под названием «Культурное самоопределение». У меня осталось в памяти одна встреча... Мы обсуждали книгу Н.М.Ядринцева «Сибирь как колония», читали отрывки из сибирской истории В.К.Андриевича. Помню и еще одно собрание, посвященное 150-летнему юбилею Г.Н.Потанина. Мы опубликовали заметки о Сибирском Дедушке в газетах Красноярска, Хакасии, Тувы. Однако это время принесло много разочарований. В глазах тех людей, которые примирились с действительностью, мы выглядели неисправимыми фантазерами. Интерес к «самиздату» упал, собрания кружка прекратились...
(Продолжение следует)
А.Арсененко
Красноярец №11(40) 25.03.93