газетная повесть
Уже, казалось бы, все сказано о сталинской эпохе, о тоталитаризме в его советском варианте. Никого не удивишь описанием ужасов лагерей, допросов с пытками, ссылок невинных людей. Но события последнего времени вновь всколыхнули прошлое, жестоко напомнили о нем. И я все же рискну задеть тему, которой посвящено было не так уж много газетных и журнальных страниц, — искусство в гулаговской системе.
Согласитесь, ни один диктатор не назовет себя таковым. Ни одна тоталитарная система (гитлеризм или сталинизм) не считала себя бесчеловечной. Более того, средствами пропаганды в народе внедрялись идеи о ее гуманности. Ханжество, конечно. Но именно этим ханжеством, беззастенчивым враньем и сильны режимы, построенные на насилии, крови.
Система пыталась обелить себя любыми способами. К одному из таких я отношу и целую сеть музыкально-драматических театров, возникавших в 30-е годы за колючей проволокой и около нее. Там, где голод и смерть косили людей десятками тысяч.
Творчество рядом с насилием. Жизнь муз рядом со смертью. Вот он, ханжеский лик “империи зла”. Знай наших! — как бы говорили сталинско-бериевские палачи. И у нас процветает культура. И мы тоже отзываемся на светлое и прекрасное.
В одном из таких театров лагерной зоны работал в начале сороковых мой отец, которого я никогда не знал и не видел. Сначала он отсиживал за что-то. Потом, освободившись, остался в театре. В 1989 году из воспоминаний бывшего репрессированного Антонова-Овсеенко “Театр в малой зоне” (журнал “Театр”) я узнал, что “вольный Владимир Евграфов” был премьером труппы Абизьского драматического театра. (Справка: пос. Абизь Коми АССР, где я родился в сорок пятом году, был базой Северопечорского ГУЛАГа. Здесь, как и в других местах, был создан свой театр).
Данным фактом своей биографии поделился недавно со старейшим актером и режиссером Красноярска Юсуфом Алиджановичем Аскаровым. Спросил у него, знал ли он моего отца, премьера этого театра? Аскаров воззрился на меня своими карими персидскими глазами и воскликнул: “Но,дорогой мой, премьер Абизьского театра — это я!”
Все правильно. Гулаговская судьба “милостиво” позволила двум артистам —Евграфову и Аскарову — быть в разные годы актерами одного “зэковского” театра и не встретиться друг с другом.
Этот человек и рассказал мне многое о своей судьбе, о нравах “арестованного” искусства.
***
Жизнь человеческая — нескончаемый поток событий, фактов, сюжетов. Фильм, коему в нашем бытие нет конца. Вот и время, которое хочется осмыслить, представляется мне единой кинолентой нашей общей памяти о прошлом. У этого фильма есть название: “Советская эпоха”. Действующие лица — артисты гулаговских театров. И наш земляк Юсуф Аскаров — не среди прочих. Он для меня — главный герой многолетней драмы. За участие в ней заплачена страшная цена — Судьба...
На экране — год семнадцатый. Среди бледнолицых питерцев выделяется смуглый перс Алиджан Аскар-оглы. Он приехал в Россию, нашел себе жену, тоже персиянку. Стал старостой петроградской колонии персов. У него родился сын Юсуф-Али. Черноглазый, смуглый, как отец. И, как выяснилось позднее, весьма строптивого характера.
Мальчишки ходят в школу с, портфельчиками. А Юсуфчик — с набором кинжалов. Отца вызвали в школу: “Отберите у сына оружие”. Отец ответил: “Не могу. Оно именное”.
Прокручиваем кадры, где мы могли бы увидеть, как рос мальчишка. Опускаем подробности его учебы в школе, маленький Юсуф-Али в 9 лет приобщился к сцене, сыграв в школьном драмкружке цыганецка.
Стоп-кадр. Вглядитесь в обширный зал Большого драматического театра имени М.Горького. Перед восседающими за столами элегантными мэтрами — артистами и педагогами — ежатся парни и девчата, пришедшие по объявлению о наборе в студию БДТ. Здесь же и наш юный Юсуф-Али со своим фантастическим репертуаром: лермонтовским Фернандо из драмы об испанцах, отрывком из скетча “100 марок”.
Его приняли в студию, в мастерскую народного артиста СССР Василия Сафронова.
Учили строго. Поблажек не давали никому. Но и подготовка молодых к сценической жизни была основательной. Например, Аскаров выпущен из стен студии с широким диапазоном, от комика до трагика. С оценкой “отлично” за мастерство, как и почти все воспитанники сафроновского курса.
Монтажные стыки “киноленты” позволяют нам перебросить Юсуфа Аскарова из родного БДТ в Мурманск, где он появляется на сцене в различных спектаклях. Затем в воздушную часть Северного морского флота. Конец тридцатых-начал о сороковых годов. Великая Отечественная война. Время суровое. Но в эти дни Юсуф воюет без оружия. Своим искусством, своей неуемной фантазией, которая помогает ему, художественному руководителю самодеятельности летчиков, создавать великолепные концертные программы и брать призы на флотских конкурсах и фестивалях.
Общий план. Худрук Юсуф Аскаров — старшина второй статьи, подразделения, охраняющего аэродром на о.Рыбачьем, в семнадцати километрах от передовой. Это его первая “ссылка”. Зато, что самодура-майора назвал “дураком”, а это категорически запрещено уставом. Здесь все было, как на настоящей войне. Не случайно у Юсуфа Алиджановича одиннадцать правительственных наград.
Наплыв. Война закончилась. В 1946 году старшина Аскаров демобилизовался. Но из воздушных частей Северного Морфлота он не ушел. Остался здесь работать — создавать профессиональную концертно-театральную бригаду ВВС.
Диалог. Вежливый человек тихо стучится в дверь комнаты, где живет Юсуф Аскаров.
— Здравствуйте. С вами хочет встретиться и поговорить начальник “Смерша” (контрразведка — В. Е.). Зайдем к нему?
Недоумевает Аскаров. Зачем он понадобился контрразведке?
— Пойдемте. Только ненадолго.
“Минутный” разговор Аскарова с вежливым контрразведчиком продолжился... почти десять лет.
— Что за подпись сделали вы на выборном избирательном бюллетене? — спрашивает следователь.
— Никаких подписей на бюллетенях я не делал.
— А это что? —спрашивает следователь, показывая бюллетень и написанное на нем слово “ н е з н а ю ”. Разве не ваш почерк?
— Да... похож на мой. И ошибка грамматическая тоже как будто моя. Но никаких сомнений против кандидата в депутаты я не высказывал. Тем более — бюллетеней не портил.
- А рука все-таки ваша. Не отрицайте!
- Нет, не моя…
Но доводы Аскарова не убедили прокурора, подписавшего ордер на арест артиста-краснофлотца. Похожесть почерков дала основание для такого решения без графологической экспертизы. Впрочем, людей арестовывали тогда и безо всяких оснований.
Потом начался кошмар.
— Сидеть! Не спать! Отвечать на вопросы!
Семь суток без отдыха, сна. Меняются следователи. Аскаров остается с ними один на один, пока не хлопается в глубокий обморок. Подобный метод допроса назывался в “Смерше” “конвейером”.
Только вопрос на “конвейере” задавался уже иной: о “шпионских” связях Юсуфа с англичанами. Английские военные пребывали на летной и морской базах как союзники. Ну а Юсуф, по заданию политотдела, обеспечивал культурную программу их отдыха. Вот и вся его “вина”.
И эти допросы следователям тоже ничего не дали.
Через десять месяцев Аскарову принесли на подпись приговор “тройки” особого совещания: десять лет лагерей. Его называли “счастливчиком”. Легко, говорили бывалые люди, отделался. Мог бы и 25 лет схлопотать за здорово живешь.
Массовка. Раннее утро. Спать хочется. Колонна плохо одетых людей, окруженная автоматчиками, шагает к железнодорожной станции. Шаг влево - шаг вправо считается побегом. Стреляют без предупреждения.
“День-ночь, день-ночь мы идем по Африке”, — вспоминает Аскаров киплинговские строки. Какая там Африка! Холодина. Урки обворовали подчистую. Жрать хочется. Этап, одним словом. И не в жаркие страны, а на Печору. В незнакомый ранее поселок Абизь прибыл в 1948 году Юсуф Аскаров. Мне в то время, родившемуся в Абизи, было уже три года. И жили мы неподалеку от того театра, который вошел в судьбу Юсуфа Алиджановича памятной вехой.
***
Групповая сцена. Казенный барак печорской пересылки. Нары во всю длину. На них — люди. Одни поют песни. Другие лежат, накрывшись тряпьем. Третьи играют в карты или “травят” анекдоты и байки.
— Мужики! “Купцы” из лагпункта прибыли, — раздался возглас.
Эти гулаговские “купцы” ничего общего не имели с коробейниками в малиновых рубашках, подпоясанных кушаками, и “Тит Титычами” из пьес Островского. Так называли людей, которые, приходя на пересылки, отбирали специалистов для работы в “общих” и “штабных” колоннах заключенных.
К “штабным” колоннам приписывали артистов, ученых, инженеров особых специальностей, распределяя их потом так, чтобы они могли за пайку хлеба и в неволе выкладывать любимой Родине все свои знания, умения и таланты.
Аскаров встретился здесь с бывшим редактором газеты “Известия” Алексеем Моровым, заключенным, заведующим литературной частью Абизьского театра. Рассказал Морову о себе.
—Ждите решения. Скорее всего, будете работать у нас, — резюмировал Моров-“купец” итоги этой встречи на “высшем” барачно-пересыльном уровне.
Общий план. ... Поставь себя, читатель, на место человека, который вместо 'вшей, параши, барачной мглы и окриков конвойных увидел иной, забытый мир. Что испытал бы ты на месте Юсуфа Аскарова, доставленного с охраной прямо к порогу деревянного здания Абизьского театра?
В какой-то нелепой красной телогрейке, в обносках вошел он в просторное, все в зеркалах фойе театра и... застыл на месте в смущении. Десятки нежных и хрупких фигурок балерин в пачках отрабатывали у станков свой хореографический урок. Но у заключенного Аскарова не было времени на переживания. Его сразу же провели к директору и главному режиссеру театра, вольному Алексееву. В кабинете Юсуф увидел до боли знакомое лицо. Кто это? Вспомнил! Знаменитый артист кино и театра, князь, сподвижник Сергея Михайловича Эйзенштейна Леонид Леонидович Оболенский. “Как, и он здесь? Неужели тоже сидит?” — подумалось в эти минуты. Догадка оказалась верной. Оболенский в эти же годы был заключенным артистом и режиссером театра драмы в Абизи. В эти же годы отбывал срок и балетмейстер Пустовойтенко.
— Фамилия. Статья. Срок, — вежливо, но сухо спросил Алексеев.
Назвал Аскаров свою “пятьдесят восьмую”.
— Вы прочтете нам что-нибудь?
— Фельетон Раскина и Слободского “Профессор русского языка” устроит?
— Читайте.
Прочитал. Никто его не перебивал. Слушали внимательно. Закончил Аскаров чтение.
— Подождите в приемной, — сказал ему Алексеев.
Ждет. “Неужели не возьмут в театр и отправят на общие работы, где лесоповал?” — думал Юсуф в эти минуты.
Через некоторое время перед
ним появился Леонид Оболенский.
— Не волнуйтесь, пожалуйста. Вы будете работать в
нашем театре.
Так начались для Юсуфа Алиджановича два года
жизни в театре 501-ой особой стройки в Коми АССР.
Необходимое отступление. Что это за
стройка такая, “особая”? Пятьсот первая?
Молодому поколению мало известна эта страшная
страница “социалистического строительства”. От
комяцких болот до игарской тундры, прямо по
поверхности мерзлой, ни на что не пригодной земли
заключенные и вольнонаемные специалисты
прокладывали железную дорогу. Ничего не вышло с
этой затеей. Стройку в пятидесятых годах
законсервировали. Но жизни погибших на ней не
воскресишь. И осталась в памяти нашей тяжелейшая
веха: рельсы и шпалы, проложенные на костях ни в
чем не повинных людей, и до сих пор ржавеют по
всей недостроенной заполярной магистрали.
Начиналось сооружение этой дороги в Коми АССР
как 501-я стройка. Завершилось под номером 503:
Ермаки, Игарка и прочие места, связанные и с моей
личной биографией тоже. Там, на Печоре, сгинул мой
репрессированный дед, Виктор Николаевич
Гейденрейх. Он был уже вольнонаемным
специалистом в управлении лагерей. Но... случился
в лагерях голод, не по его вине, конечно. Погибли
заключенные. Искали “крайних”. И нашли в лице
начальника лагеря Мороза и его заместителя Гейденрейха. Обоих арестовали, предъявили
нелепые обвинения во вредительстве. Дальнейшая
судьба деда мне почти неизвестна. После этого,
последнего в 1941 году, ареста, он не вернулся
домой.
А мои мать и бабушка продолжали жить в Абизи. Позднее вся наша семья, вместе с другими вольными и заключенными, перекочевала в Игарку, где в 1949-1950 годах продолжалось создание этой проклятущей “железки”. И только в 1951-м, когда многие вольнонаемные уехали в Монголию, мы “осели” в Красноярске, где и живу до сих пор, стараясь сберечь память о своей родине, у которой даже имени путного нет: “501-503-е строительство” — вот места, где родились десятки мальчишек и девчонок в сороковые, в начале пятидесятых годов.
Такие театры наполовину состояли из вольных артистов, режиссеров, художников (первый состав) и их коллег, но — бесправных заключенных (второй состав), к которому принадлежал и Юсуф Аскаров.
Зачем они нужны были, эти театры? По документам тех лет для “культурного обслуживания” строителей и “контингента”, как называли тогда обитателей гулаговских лагерей. Но кто сейчас всерьез может принять мысль о том, что сталинские сатрапы были озабочены тем, чтобы их рабы имели зрелища, когда и хлеба-то не на всех хватало?
Но на содержание подобных театров государство не жалело сил и средств. Актеры (как и конструкторы, инженеры, медики) жили в “штабных” колоннах в отдельных, более благоустроенных бараках. Чуть лучше питались, чем мученики на общих работах. Отношение лагерных чиновников было к ним немного более мягкое.
Ну а в остальном — все то же самое, как и у других заключенных. Побудки, проверки, конвой, колючая проволока.
Монолог Ю.А.Аскарова: “Знаешь, а ведь я выжил только благодаря театру. Ему я обязан тем, что сейчас с вами. Ну, ты подумай: меня оторвали от семьи, любимой работы, дали немыслимый срок за преступление, которого никогда не совершал. Мучили на этапах, пересылках. И вдруг... Я. артист, получаю возможность встретиться с дорогим и близким для себя искусством? Нет, как хочешь, а это — счастье! Мы могли работать в театре по десять-двенадцать часов и больше. Мы с головой погружались в репетиции, читки, спектакли, поездки по лагпунктам. Знаешь, это спасло. Некогда было думать о своей беде. Работа затмевала все горькие мысли о собственной судьбе”.
***
Эпизоды. Да: Аскаров прав. Как только заключенный артист переступал порог театра, он почти забывал о своем рабском положении. В Абизьской драме, как вспоминает Юсуф Алиджанович, артисты “первого” вольного состава в общении с артистами-заключенными не делали никакой разницы. В этом “арестованном” театре все были прежде всего коллегами. Товарищами по искусству.
Репетиции. Они, как
вспоминает Юсуф Алиджанович, были в театре
интересными. Особенно если репетировал Леонид
Леонидович Оболенский. Каскад остроумия.
Энциклопедические знания. Фантазия.
Интеллигентность и доброжелательность. Князь
есть князь.
— Аскаров! Вам роль Салтана Салтановича в
“Последней жертве” Островского не глядится?
Отлично. Берите ее себе. Начинаем работать.
— Юсуф! Вам предстоит учить роль в “Глубоких
корнях”.
— Дорогой ленинградец, не возражаете, если “Вас
вызывает Таймыр”?
Ленинградец не возражал. Он изголодался по
актерству. И в каждую роль вкладывал все знания,
которые получил в БДТ, Мурманском областном
театре, в бригадах артистов флота. Весь —
темперамент и талант.
На глазах труппы из смуглого этапного замухрышки Юсуф Аскаров становился премьером театра. Баз него уже не обходился почти ни один спектакль или концерт. Артист в, окружении коллег оттаивал, становился прежним темпераментным исполнителем, каким был в Ленинграде и Мурманске.
Окружение стоило того, чтобы
раскрываться на сцене во всем блеске. В те годы
вокруг театров Печорлага (в Абизи и других
местах) группировались интереснейшие люди. Как
заключенные, так и вольнонаемные. Юсуф Аскаров —
лишь частичка блистательного созвездия
“крепостных” актеров “арестованного” театра.
В Абизи отбывал свои немыслимые сроки будущий
главный дирижер эстрадно-симфонического
оркестра Всесоюзного радио и телевидения Юрий
Силантьев. В театре работал композитор Зиновий
Бинкин, тоже политзаключенный. Позднее —
известный музыкант, прославивший отечественный
джаз. Два князя — Оболенский и Болховский — были
украшением труппы. В Абизьском театре имелся
свой оркестр из 35 человек, балетная труппа. Здесь
ставили драматические и музыкальные спектакли.
До двухсот человек в театральном коллективе —
это ведь не шуточки. Реквизит, костюмы,
необходимые материалы для декорации добывались
в столичных городах. Над Абизьским театром
шефствовал Большой театр Союза ССР, в его костюмы
была “одета” вся “Холопка”. Моя бабушка (одно
время — директор гулаговского театра в Ухте)
ездила во МХАТ к Владимиру Ивановичу
Немировичу-Данченко, добывала необходимые для
постановок материалы. Мхатовцы тоже были
“шефами” гулаговских театров.
От нее я узнал еще в шестидесятые годы о том, как складывались судьбы заключенных артистов.
Крупный план. Зима. Идет концерт для гулаговского начальства в Ухте. В это же время прибывает этап.
— Артисты есть?
— Вот один... Названов, из Москвы.
— Десять шагов вперед! Марш! Приводят в театр молодого юношу с обмороженными ногами.
— Как вас зовут?
— Михаил Михайлович.
— Мишенька, выручайте. Срочно на сцену! Читайте что-нибудь!
— Ног не чувствую... впрочем, Пушкина можно прочесть?
— Конечно. Собирайтесь, скоро ваш выход.
Несколько лот провел в этом театре будущий князь Курбский в эйзенштейновсхом фильме “Иван Грозный” и король Клавдий в козинцевском “Гамлете”. Народный артист России Михаил Названов стал нашей семейной легендой. С юности я заворожено смотрел фильмы с его участием, мечтал о знакомстве. Увы! В 1963 году посла съемок “Гамлета” Михаил Михайлович скончался.
Там же, в Ухтинском театре, огненноволосый Дмитрий Консовский поражал своим темпераментом и умением перевоплощаться. Характер у него был не сладкий. Кому-то из начальников сказал что-то резкое. Был отправлен на лесоповал, где и погиб. А голос его родного брата, московского артиста Алексея Консовского, десятилетиями звучал в передачах Всесоюзного радио.
Столичная балерина Ратушенко, не пожелавшая стать любовницей ворошиловского сыночка, поплатилась за свое упрямство годами отсидки. И она была “крепостной” артисткой печорских театров.
Но
вернемся к Юсуфу Аскарову. С каждым днем он все
больше и больше проникался родным ему миром
кулис. Удивлялся некоторым порядкам, о которых не
знал на воле. Например, у каждого актера были
костюмы, хозяином которых мог быть только их
владелец. Никто не имел права взять без
разрешения костюм у одного актера и передать его
другому. Аскарову за годы театрально-лагерной
жизни сшили десятки различных костюмов (чего не
было ни в одном из его “штатских” театров). Когда
труппа выезжала на гастроли по другим зонам, и
заключенным, и вольным выделяли отдельный
удобный вагон, чтобы артисты могли в пути
отдыхать. Система, нуждавшаяся в тех, кто своим
искусством ее поддерживал и прославлял, хранила
таланты.
На 501-й стройке главным покровителем муз был
Василий Арсентьевич Барабанов, начальник
строительства. Его боялись все: и заключенные, и
вольнонаемные. Но Василий Арсентьевич (по
характеру довольно крутой) не был лишен чести,
достоинства, порядочности. Он искренне пытался
облегчить участь попавших в систему его лагерей
— актеров. Самолично (минуя политотдел) следил за
тем, чтобы труппа Абизьского театра по
возможности ни в чем не нуждалась.
Когда мой родной дед Виктор Николаевич (с которым
Баранов дружил) отправлялся на очередную
отсидку, Василий Арсентьевич приходил к нам в
дом, брал бабушку под руку и сурово произносил:
“Идем гулять”. Они шли по поселку, на виду у всех,
как близкие люди. И это было для энкавэдэшников
сигналом: не трогайте женщину. В обиду не дам.
Немногие решались на подобные контакты с семьями
“врагов народа”.
Актеры, конечно же, пользовались теми немногими благами, которые предоставлял им В.А.Барабанов. Они жили своей, театральной “коммуной”, пытаясь облегчить друг другу участь.
... На одном из выездных спектаклей по пьесе “Глубокие корни” Аскарову стало плохо. Сказались десять месяцев мучений на следствии. Его “повело” в обморок. Сознание отключилось. Очнулся он не от сценического, условного, а совершенно реального поцелуя партнерши, заслуженной артистки Коми АССР Людмилы Морозовой. “Текст, быстрее текст”, — прошептала артистка партнеру. Взбодрился Аскаров. Подал реплику. 3ртели ни заметили, что актер продолжил роль, выходя из обморочного состояния.
А после спектакля другая актриса, вольная Татьяна Вальдина, взяла Аскарова под руку, предложила пройтись. Положила в карман Юсуфова пальто двести рублей.
— Вам что-то купить?
— Нет, Юсуф. Это вам. От артистов. Вы пока с семьей не связаны, посылок не получаете. Берите, пожалуйста.
— Вспыхнул Аскаров.
— Ничего не надо!
В вагоне, где артисты пили чай с хлебом и повидлом, его отказ был встречен дружным смехом.
— Садитесь, ешьте. Присоединяйтесь к нам, и деньги все-таки возьмите. Купите что-нибудь, пока дождетесь из дому посылки.
Сколько таких случаев в лагерной биографии Аскарова и тех, кто был обречен на подобную участь. Актеры помогали своим собратьям. Ну и мой дед, например, сидевший в тех же печорских местах, пребывая непродолжительное время на воле, передал однажды в ухтинскую зону своему приятелю московскому поэту и драматургу Михаилу Вольпину бутылку коньяка под этикеткой “Растительное масло”. Головой рисковал, обдуривая охранников. В 1980 году, в Ленинградском Доме творчества кинематографистов в Репине Михаил Давыдович Вольпин, патриарх отечественной кинодраматургии, сам рассказывал мне этот случай, с любовью вспоминая деда. И его благодарность неожиданно упада на мои плечи, хотя я-то здесь причем?
В тот вечер восьмидесятого года Вольпин читал стихи о ГУЛАГе и театре, где он спасался от смерти, не записал я их. Зря. Михаила Давыдовича нет в живых... Время беспощадно отбирает людей.
***
Ни не обольщайтесь пайками, нужными для того, чтобы артисты не умерли с голоду.
Как против лома нет приема, так и против ханжества бессилен бывал даже такой человек, как начальник Барабанов.
... Эта историй случилась уже на Севере нашего края, куда театр из Абизи был передислоцирован вместе со всей стройкой.
В 1950 году в театр пришел шеф политотдела Штанько. Ничем не примечательный человечек с рачьими глазами. Но облеченный неограниченной властью.
— Что... “враги народа” играют на сцене? Пусть. Но аплодировать им категорически запрещаю!
— В ладоши не хлопать! — полетел в зал приказ собравшейся публике — вольным специалистам, офицерам. Удивились люди, но вынуждены были подчиниться. Спорить со, Штанько опасно.
— На сцену не выйду! — категорически дернула плечами вольнонаемная премьерша Морозова, заслуженная артистка республики.
— И я не выйду! — вскинулся “зэк” Аскаров. — Пусть что хотят, то и делают!
Но куда деваться? После третьего звонка спектакль начался. Первое действие прошло. Артисты взволнованы. Ведь еще с Абизи зрители очень любили театр, болели за него, не думая, кто здесь “зэк”, кто вольный. Как они поступят сейчас?
Непривычна зловещая тишина в зале. И вдруг раздались одиночные аплодисменты. Это аплодировал артистам Василий Арсентьевич Барабанов. Ну а вслед за ним грянул аплодисментами весь зал. Что оставалось делать Штанько? Против начальника не пойдешь.
Затаил на артистов злобу этот гулаговский “наполеончик”. Нашел-таки причину, чтобы отправить Аскарова, Волховского и еще нескольких человек на общие работы. Леонид Леонидович Оболенский прошел все круги ада, ссылки (одну из них отбывал в Минусинске) и после освобождения поселился в небольшом уральском городке Миассе, откуда ездил в Москву на съемки в шестидесятые-восьмидесятые годы. Он и умер там глубоким стариком, немного не дотянув до девяноста лет. На Урале (да и в России в целом) чтят память “Леонидыча”, как звали его артисты. Неповторимой был он личностью.
***
Натурные съемки. ... Крутится непрерывная лента нашего “фильма памяти”. Сын персидского подданного Юсуф Аскаров больше не премьер. Он — санитар в оздоровительном пункте. Смотрите: пишет какие-то бумаги. Освобождения от работ семерым заключенным. Диагнозы: пневмония, рожистое воспаление голеностопного сустава.
— Саботажник! Что ты делаешь? Какие тут, мать твою, пневмонии? Завтра же отправлю тебя на лесоповал! — шумит начальник ОП.
Притих Аскаров. Но... судьба обернулась к нему лицом, а не спиной — в облике начальницы санслужбы, поклонницы театра.
— Здесь я командую. — И Аскарову:
— Работайте, как работали.
Крепко “достал” Штанько Юсуфа Алиджановича Аскарова. По его милости отправился все-таки Аскаров в скорбное путешествие по Иркутской области, на каторгу Озерлага.
Люди в подобной мялке ломались, превращались в слабаков. Но Юсуф Алиджанович не сдавался. Наверное, привили ему гулаговская действительность, искусство, которому он служил в неволе, “витамин выживаемости”.
... Вот контрольно-пропускной пункт одного из таежных лагерей. Рядом с охранником — Аскаров. Вернулся он в лагерь из колонны, забыл грим, необходимый для спектакля.
— Будь человеком, пусти в зону, грим надо забрать для артистов! — умоляет охрану.
— Пошел прочь! Всю колонну верни, тогда я и пущу. Вскипела персидская кровь.
— У-у, шайтан! У нас в Персии таких давно бы передавили, — презрительно бросил Аскаров татарину-охраннику.
— Ложись, сволочь! На землю! Стрелять буду!
Не миновал бы Юсуф пули. Но... заступился за него конвоир. Прикрыл собой. Не успел охранник с контрольно-пропускного пункта вынести свой скорый “приговор”.
Вторично клали Аскарова на землю поддуло конвоирского автомата на одном из этапов в Красноярске. И снова Бог миловал. Но какое потрясение для психики. И не подсчитать, сколько людей ухлопали таким образом конвоиры, мотивируя убийства угрозами побега.
А в третий раз на “приеме” у смерти Юсуф Алиджанович побывал уже в несколько иных обстоятельствах.
В Озерлаге заключенные-бандеровцы по ошибке (мстя другому человеку) сломали ему ребра, разбили голову. Пришел в себя Юсуф Алиджанович в больнице. Врач (тоже бандеровец) спросил:
— Кто тебя так?
— Не знаю...
— Лечить буду. Крепись.
Передал своим: чуть не “замочили” человека по ошибке, а никого не выдал.
Три месяца отходил Аскаров после этого страшного происшествий. Но выжил. И вновь засветилась на губах улыбка, появились в черных цыганско-персидских глазах лукавые искорки.
... Солидный человек, весь в слезах, стоит напротив худрука лагерной концертной группы Юсуфа Аскарова.
— Сынок. Я священник. А меня вот начальство в артисты записало. Что же я буду сан свой срамить скоморошеством? Увольте меня от этого...
— Не переживайте, отец. Поможем.
В программу концерта священника не включил. Но чтобы уберечь Юсуфа от расправы начальства, друг его, врач Сулейман Нагиев, отправил худрука Аскарова в санчасть, “поболеть”. В Озерлаге, как и в Абизи, Ермаках, Юсуф Аскаров, артист, режиссер, чтец, тоже стал популярным и нужным человеком. Сами заключенные не раз и не два спасали его, человека по характеру строптивого, от новых репрессий и смерти.
Он и “платил” товарищам по несчастью яркими, жизнерадостными программами концертов.
... Вечер в клубе. Поднимается занавес. Аскаров, улыбаясь во всю ширь своего худого лица, объявляет:
— Сейчас перед вами выступит бывший скрипач Большого театра Пинке! Прошу на сцену.
Пинке выходил вместе со скрипкой, Бог знает какими путями раздобытой.
Создатель гуцульского ансамбля Катко дирижирует группой лагерных музыкантов.
Исчезают морщины на усталых, изнуренных недоеданием лицах заключенных. Человечнее становятся физиономии охраняющих и воспитывающих. Аскаров и его товарищи в этих условиях давали жизнь музыкальным комедиям “Веселой вдове”, “Жрице огня”. Сам Юсуф Аскаров выходил на сцену в образах Бони и Зупана из классических кальмановских оперетт. Он был искрометен, остроумен, весел. Он смеялся, когда хотелось плакать. Он нес в лагерные бараки добро и свет своего искусства, хотя на душе все время лежал тяжелый камень собственного горя.
Он играл Платона в “Платоне Кречете” Корнейчука с глубокой верой в правду этого ходульного, насквозь фальшивого корнейчуковского образа. Он ставил скетчи, музыкальные пародии. Читал стихи и фельетоны. Он работал. И они все были такими, актеры, поэты, художники ГУЛАГа — Георгий Беленький, Платон Набоков, Орест, политический деятель Румынии. Все окружение Аскарова как и в Абизьском, так и в Озерлагском театрах.
Они умели стойко переносить выпавшие на их долю страдания и радоваться общению друг с другом. В семейном архиве Аскарова хранится листок бумаги с рисунками и стихами. К 36-летию со дня рождения, в 1953 году, Юсуф Алиджанович получил подарок — рисунки, на которых запечатлены созданные им на гулаговской сцене образы и стихи Г.Беленького: “... жду приглашения к чаю, и к чаю жду, между прочим, нет, не друзей, их тыщи, и всех накормить — пытка, жду калорийной пищи и безалкогольных напитков”.
Сейчас и Платон Набоков шлет Юсуфу Алиджановичу свои книги. Недавно пришла по почте бандероль со сборником стихов Платона Набокова “Помни”, где автор рассказывает о пережитом. В 1991 году вовремя спецрейса теплохода “Латвия” в Игарку и Дудинку (ехали бывшие политзаключенные из Прибалтики и Сибири) московский поэт Владимир Микушевич посвятил Юсуфу Аскарову стихотворение “Театр на болоте”.
Над лесом всполохи
Лоскутьями флага.
На сцене эпохи
Актеры Гулага.
Здесь разные стили.
Опошлена мода.
Святые прослыли
Врагами народа.
А хитрый виновник
И гений раздора
Седой уголовник
Играл прокурора.
На лесоповале,
Где смерть повсеместно,
Рабы забывали,
Что подло, что честно.
Но даже в бараке,
Под властью Прокруста,
Во льдах и во мраке
Царило искусство.
Сибирь не теплица,
Где копятся краски
Разрушатся лица.
Останутся маски.
Среди эпитафий,
Нечетких от боли,
От всех биографий
Останутся роли.
Пусть лидер сменился
На дикой охоте,
Еще сохранился
Театр на болоте.
Еще одержима
Душонка статиста
Приманкой режима
И жестом артиста.
***
К этим дополнительным кускам желанного хлеба особым блюдом артисту и зрителям было искусство. Оно пробивалось к жизни, как трава сквозь каменистую землю, скрашивая ненадолго тяжкий быт заключенных. Оно вскармливало и актерскую душу, уберегая ее от коррозии. И потому душа эта оказалась неуничтожаемой. Как и сам человек, ее носитель. Выжил Аскаров, наперекор подлецу Штанько и прочим охранникам-"вертухаям". Выстоял и вернулся в нормальную жизнь не обывателем, а творцом и деятелем.
Вместо финала. С пятидесятых годов Юсуф Алиджанович работал в Канске, Ачинске и Красноярске режиссером и актером этих драматических театров и краевого театра кукол. Включаем кинопроектор и смотрим кадры того дня, когда в Красноярске в 1969 году оглашали Указ Президиума Верховного Совета республики о присвоении Ю.А.Аскарову почетного звания “Заслуженный артист РСФСР”.
Зная Юсу|фа Алиджановича, представляю, как волновался он в эти минуты, вспоминая, наверное, и студию БДТ, и концерты в частях Северного флота, и свою актерскую карьеру в ГУЛАГе.
Что ж, судьба все-таки вознаградила этого прекрасного человека по заслугам. Он и сейчас живет на пенсии полнокровно. Ему 76 лет. У него семнадцатилетний сын, милая, обаятельная и молодая жена. Он рядом со мной, этот человек, с которым я, по рождению — абизьский гражданин, связан неразрывной нитью гулаговского прошлого. Мы — люди одного времени, одной страны. И мы, несмотря на нашу двадцативосьмилетнюю разницу в возрасте, оба не хотим, чтобы вернулись гулаговские порядки, о которых так тоскуют сейчас некоторые коммунисты и национал-патриоты, Нам не нужны безгласие, репрессии, зоны за колючими проволоками для мыслящих. Нам не нужна и ханжеская мораль, возвеличивающая как победу человеческого духа государство, построенное на костях миллионов ни в чем не повинных людей.
Не нужны, честно говоря, и театры, где актеры — рабы. И никакие первоклассные театральные труппы в зонах не оправдают кучку политических держиморд, опрокинувших Россию в пучину кровавых потрясений.
Мы — оптимисты. Верим в разум человека и в силу творимого им искусства. Тем живем и выживаем во все, в том числе и тяжкие, времена.
Виктор ЕВГРАФОВ
“Вечерний Красноярск”, № 198 (655), 08.10.93
На фото:
Абизьский драмтеатр Севпечорлага, А.Островский. “Последняя жертва”. Салай Салтанович — Ю.Аскаров;
Ю.А.Аскаров — артист ГУЛАГа, 1942-1949 г.г.