Член нашего краеведческого общества, ветеран лесной промышленности края Николай Павлович Чернюк написал рукопись "Три волны" ("Спецпереселенцы"). Книга документальная: семейная, адресована внукам, но когда я познакомился с ней, то в судьбе этой украинской семьи, жертвы первой волны, как в зеркале увидел отражение судеб и коренных сибиряков. Ведь первая волна (коллективизация) и вторая (1937 год) не обошли стороной сибиряков. Автор вспоминает десятки имен репрессированных с берегов Енисея, с которыми свела его одна судьба. Мы видим жертвы рядом с теми, кого не задели волны репрессий. Они вместе трудятся в согласии и дружбе на лесоповале, не задумываясь над тем, что рядом с ними на равных работают "враги народа". Я, конечно, не выступаю против колхозов, и они имеют право на жизнь. Но внимательный взгляд автора не прошел мимо запущенных когда-то добротных, а позднее сиротело стоящих кулацких домов с забитыми ставнями, с разрушенными заплотами и надворными постройками.
Николай Павлович Чернюк работал в самых разных лесных районах края, сначала как подневольный, а позднее уже свободный, много бывал в командировках. Везде неравнодушно и внимательно всматривался в крестьянский обиход, быт, беседовал с людьми и записывал виденное.
Признаюсь, читая его рукопись, я словно побывал в знакомых родных местах, настолько они отражают нашу Сибирь. Предлагаю отрывок из его повести, в коем отражена жизнь нашего поколения.
Как говорит сам Николай Павлович, рукопись написана на основании дневниковых записей, которые он вел с юных лет на протяжении всей жизни. Населенные пункты, фамилии и даже имена людей, что значатся, реальные.
Иван ЛАЛЕТИН, краевед
Был месяц жовтень - октябрь тысяча девятьсот тридцатого года. К станции Мокрая на реке Горынь со всей округи шли обозы с людьми. Въезжали на широкую греблю-плотину, запрудившую реку, сливались в общий поток. На возах все больше женщины, дети. Сидят на цветных, ручной выделки одяялах, по-нашему - рябиаках, на мешках, набитых барахлом. Цыгане? Тех столько не бывает, да и не так цыгане едут - табором, с гомоном и свистом, песнями... Эти - молчат. Провожают их верховые, молодые парни с берданкамм за плечами. Видно, выполняют большое государственное дело. На задних возах - начальство: уполномоченные, комитетчики.
А прилегающая к реке улица еще спит. Выйдет разве что селянка подоить корову, позовет своего чоловика (мужа):
- Петро! Дьвысь, що цэ диется" - кого воны ведут?
И не каждый Петро догадается: "Цэ ж куркулив везут..."
Кто же они, эти куркули?
Вот семья Антона Стасюка, однофамильца моей матери, даже нашего дальнего родственника. Как говорили, семья, богатейшая в селе. Антониха - так звали эту высокую красивую женщину. Бывало, идет в воскресенье в церковь, с ней ее дочери - все в мать. Только старшая Мария - остроносая, невысокая - не в мать.
В чем богатство Антона Стасюка? Ну, если с человеческой точки зрения - в детях. Да в земле: по одной десятине на едока. А поскольку у Антона шесть дочек да сын Павел, да "он", да "она", как в том вирша для начальных классов. Было у Антона девять десятин да пара хороших лошадей, потом их стала тройка (хороший хозяин всегда вырастит приплод). Да выстроенный еще до революции ветряк - ветряная мельница. Я помнил, как работал он, этот "куркуль".
Классический тип кулака - эксплуатация наемного труда. А у Антона не было ни одного батрака, сам батрак в своем хозяйстве. Ехали мы один раз с отцом косить гречиху. Гречиха - культура нежная, ее косят только на заре, по росе, иначе осыплется гречишное зерно. Проезжаем мимо антоновой десятины. Антон уже там, выпластал половину деляны. Увидел нас, косу отставил в сторону, пьет воду из круглой фляги - баньки по-нашему. Смотрю на него и дивлюсь, сколько в нем, слегка уставшем, впитывающем сейчас живительную влагу, здоровой силы. Так может пить только человек, потрудившийся ранним утром. Вот вам первый "куркуль" на селе.
Ах - ветряк! А знаете ли вы, что такое ветряк? Для того, чтобы смолоть куль зерна, нужно ждать ветра, нужно налаживать этот ветряк. Антон сам его строил, сам налаживал. И брал он за помол плату - гарнец зерна, и сдавал этот гарнец государству.
А вот другой "куркуль" Гвидон - смех да слезы. В куркули" он попал, как и мой дядя Мари, тоже Стасюк.
До революции мой дедушка Карп - отец дяди Марка, имел четыре десятины земли, одну лошадь. Был за то дедушка Карп Якубович уважаемым человеком в деревне, неоднократно избирался старостой. Даже пострадал за своих сельчан один раз. Как рассказывала моя мать, в тысяча девятьсот пятом году деревня объявила забастовку - не вышли селяне на уборку урожая помещика. Помещик вызвал солдат. Согнали мужиков. Офицер приказал выпороть всех мужиков - и баста. Но помещик был умнее, практичнее того офицера, знал, что поротые мужики уже не могут работать. Не в его интересах было пороть селян. И предложил выпороть старосту. Дали тогда дедушке двадцать пять шомполов!
В тот же день, как и на станции Мокрая Воля на Черниговщине, в такие же товарные вагоны грузился другой эшелон со ссыльными семьями. Был такой же солнечный день. Месяц жовтень - октябрь. Окрестные поля зеленели озимой рожью, пшеницей. Состав из двух десятков красных вагонов день и ночь, набирая скорость, двигался не северо-восток, в Сибирь, в одном из вагонов ехала семья Савченко - пожилая женщина с сыном-инвалидом и тремя дочерьми да еще внуком пяти лет.
Филипп Савченко, глава семьи, как и все отцы, отсутствовал. Был осужден за невыполнение твердого задания и отбывал свой срок где-то на европейском Севере - валил пес. Муж старшей дочери Анны, высланный весной, валил лес в Сибири в Лебяжьем - поселке для спецпереселенцев. Обычная крестьянская семья.
Мать семейства молодой была служанкой у помещика, в двадцать пять лет вышла замуж за Филиппа Савченко батрака на мельнице. В день свадьбы, по обычаю, молодых под конец торжества проводили в комору - нежилую часть хаты, где их и оставили до утра. Там Филипп открыл Наде свою тайну - свое богатство. Это был обыкновенный, сбитый из фанеры сундучок. Что бы, вы думали, там было? Там были cyxие тыквенные семечки - гарбузки, как говорят у нас на Украине! Тыкву - гарбуз по-нашему, употребляют в пищу: варят на молоке кашу с лапшой. В нашем хозяйстве отец тоже сеял ее - варили ту же кашу, кормили скот. Особым чуть ли не лакомством считались семечки: их лузгали на посиделках вечерами, угощали соседей. Так вот, свою долю семечек с тыквы Филипп не щелкал, хранил в том сундучке как валюту, на обзаведение хозяйством. И молодые Савченки с тех пор вместе приумножали свое богатство. Филипп, как я уже говорил, работал на мельнице. Надя - поварихой, кормила поденщиков у помещика, так было положено: рабочих бесплатно кормил в обед помещик. Жалованье небольшое, но, вместе взятое, да еще деньги, вырученные от продажи гарбузок, за несколько лет составило сумму для покупки плуга, лошадь была получена от отца по наследству. Купили вторую.
Стал Филипп после смерти отца самостоятельным хозяином, вышел на хутор, построил дом. И стал Савченко в глазах незаможных селян, что щелкали вечерами да днем гарбузки, куркулем. В двадцать девятом году преподнесли ему такой налог, что пришлось весь хлеб сдать на заготпункт, но не рассчитался Филипп с государством. Описали скот, инвентарь и еще, еще...
- Осудили Филиппа, в теперь выселяют и нас! - сокрушалась постаревшая Надежда.
С Канского пересыльного их вывезли в Лебяжье, к зятю Петру Пикулю. В тридцать втором году Петра Федосеевича и его прибывшую семью перевезли на Хромово, назначили старшим бухгалтером. И тут неожиданно к ним прибыл... отец семейства - Филипп. Прибыл со справкой об освобождении после окончания срока. И парадокс: отец - вольнонаемный, вольный, а дети его, вся семья - спецпереселенцы. А еще говорят, что дети за отца не отвечают. Впрочем, и отец-то был ни в чем не виноват. Виноваты вот те гарбузки, которые Савченки не щелкали.
Николай ЧЕРНЮК,
бывший спецпересепенец, ныне сибиряк.
Красноярск
"Красноярский рабочий", 23.10.93