Судьбы, судьбы людские… Разные и такие похожие. Они плотно переплетаются со временем, сквозь которое проходит жизнь человека. Слушаешь рассказ о жизни отдельного человека и как будто перелистываешь страницы истории. В житейской суете мы мало обращаем внимания друг на друга, а уж сесть, выслушать и вовсе некогда. Но иногда встреча тронет какую-то струну в душе…
Вот такая встреча произошла и у меня. Маленькая, сухонькая старушка заглянула к знакомым: так, по-соседски перекинуться парой слов. Говор торопливый с акцентом, так, что сразу и не поймешь. Прислушалась. И вдруг заинтересовала меня эта женщина — Мария Яковлевна Штибен.
Немка, уроженка Саратовской области. Родилась и выросла на Волге и до 27 лет почти не говорила по-русски. Но весной 1942 года вместе с другими была депортирована из родной деревни в край, о котором вряд ли и слышала до того — в Красноярский.
— Сейчас я уже многого не помню. То ли память стала сдавать, то ли сама постаралась забыть трудности того пути. Смутно всё. Ясно помню, что следом за уходящим на Север льдом шёл и наш пароход. Тоже на Север.
Пароход и его трюмы битком были набиты такими же переселенцами: греками, латышами, эстонцами и немцами. Вывозили семьями. Далеко не все добрались до места ссылки. Мне было тогда 27 лет. На руках — двухлетняя дочь Ирма: вместе с ней проделали мы этот страшный путь. Что и говорить, детям пришлось особенно трудно. Это сегодня проехать на теплоходе до Красноярска, а затем на поезде до Саратова — спальные места, горячие обеды. Доехать до места можно и быстро, и тепло, и сытно. А в то время… Да ещё с проклятьями в спину. А, главное, вины своей не знаешь и кругом виноват. Тяжело… Высадили нас в деревне Пупково. Не скажу, что местные жители сильно рады нам были. Нет, не хочу об этом рассказывать.
— Мария Яковлевна, а как вы попали в Туруханск? — спрашиваю собеседницу.
— Три года прожили в Пупкове, где я работала на рыбозаводе, потом её закрыли, и мы переехали в Костино. Пошла работать в колхоз — а куда ещё пойдёшь? Тяжело было работать…
Рассказать о тех временах можно было бы много. И об отношении к нам, и о том, как надрывались мы от непосильного труда и какие наказания предусматривались за нарушение дисциплины. Время то было послевоенное. Всё — на плечах женщин: заготовка дров, рыбы. Мне даже кажется, что зимы тогда были суровей и длинней.
—- Сколько же лет тянулась для вас такая работа?
— Семнадцать. И вот, по-моему, году 62-м, или 63-м переехали мы в Туруханск.
Здесь стало жить намного легче. Работать я устроилась в аптеку санитаркой. Тогда
мне было уже 47 лет, но после этого еще пятнадцать лет труда. Не хватало
трудового стажа.
— ???
— Да. Всю жизнь трудилась, как каторжная, а стажа для оформления на пенсию по
старости не хватало. Куда только не писала, а на пенсию смогла выйти только в
шестьдесят лет. Слава Богу, живу сейчас хорошо, пенсию получаю 33 тысячи рублей
в месяц. Если что надо, дети помогут, но стараюсь обслуживать себя сама. Живу в
своём доме. Правда, дали мне комнату в доме престарелых (участок мой местным
властям приглянулся), но пока не перешла — дети там ремонт делают. Но перейду —
это точно — страшно уже одной дома оставаться. Мой дом уже и грабители посещали,
а то чуть бульдозером дом с землёй не сравняли
— Боже, о чём это вы?..
— Да вот, 10 ноября возвращаюсь домой из магазина. Часов семь вечера было. Смотрю — свет в доме горит, пробой выбит. Хотела в дом войти — изнутри закрыто. Дёргаю дверь, кричу. Вдруг выскакивают двое. Тот, что первым бежал, ударил меня кулаком и повалил в снег. Чуть не по мне пробежали. Узнала я их. Часто до этого приходили деньги занимать «на бутылочку», никогда не отказывала. А вот видите, как отблагодарили.
— Украли много?
— Да нет. Банок 10 – 12 тушёнки и сумку с документами. Думали, наверное, что деньги в ней. Жалко только, хранила я в этой сумке похоронку на мужа. Ну, и паспорт, пенсионная книжка, да так ещё кое какие документы. Милиция не сказала, кто был — ведь не защитят, если что…
— А что с бульдозером?
— Дали мне комнату, я уже говорила. Пока не переехала, но вещи перевожу — дрова, картофель. Да, видно, подзадержалась с переездом-то. Сижу как-то дома. Слышу — трактор какой-то совсем рядом тарахтит. В окно выглядываю. Бог ты мой, во двор заезжает. Едва успела фуфайчёнку накинуть. Выскакиваю, кричу: «Вы куда, окаянные!» Выходит тракторист: «Бабуля, велено нам два дома снести; ваш и тот, что рядом». Я им и объясняю, что я-то ещё живу в доме. Ничего, говорят, не знаем, велено, значит, надо свести, а иначе у нас за эти дни простои будут идти. Спрашивала я, кем велено, — не говорят. Вот сейчас из дома боюсь выйти. Уйду, а домик мой вместе с вещами с землёй сравняют под бульдозер, а мы хотели по бревну его разобрать…
Слушала я Марию Яковлевну и диву давалась: на протяжении всей жизни не было ей ни покоя, ни справедливости. Говорится в Библии: «По трудам вашим вам и воздастся». Одна у неё надежда: может быть на том свете всё по справедливости да по чести будет. А пока нет покоя исстрадавшемуся человеку ни сегодня, не было его и при правителях старых — Сталине и Брежневе. Такая вот жизнь человеческая.
Н. Павлова.
Маяк Севера, № 10-11, 27.01.1994.