В феврале 1974 года знаменитый русский писатель, лауреат Нобелевской премии Александр Исаевич Солженицын был лишён советского гражданства и выдворен за пределы СССР. 27 мая 1994 года, спустя 20 лет после изгнания он вновь ступил на родную землю.
Недавно А. И. Солженицын посетил Красноярск. Три дня пробыл он в краевом центре и много чего успел. Побывал у В. П. Астафьева, встретился с губернатором края Зубовым, побеседовал с беженцами, рабочими завода комбайнов, выслушал людей, которые пришли ради общения с ним в Большой зал краевой филармонии. Из Красноярска писатель отправился в Томск, продолжая путешествие по России.
Предлагаем вашему вниманию высказывания красноярских писателей об Александре Солженицыне.
— Поначалу у меня было некоторое сомнение: зачем ему возвращаться сейчас, в
такую заваруху, неразбериху… Но я рад, что у самого Солженицына нет этих
сомнений, и он возвращается.
Никогда не забуду первое, неизгладимое впечатление от «Одного дня Ивана
Денисовича». Я ведь сам после окончания техникума работал на Колыме, так что с
ГУЛАГом знаком не понаслышке. Помню, прочитал и подумал: один к одному. Особенно
мне понравился спокойный тон его прозы, без истерики, без надрыва. Поразило, что
лагерный быт так похож на колхозный… И вообще мне ближе его ранние,
художественные вещи. А от его публицистики, от поздних исторических произведений
— впечатление куда меньше.
— Я считал и считаю, что Солженицыну возвращаться не нужно. Он должен совершить путешествие по России — и вернуться назад, на Запад. Ведь у нас его ждут жестокие разочарования, сложные стрессы. Прежде всего рухнет его уверенность во взаимопонимании с сегодняшней Россией. Солженицын наверняка убеждён, что Россия и он обнимутся — а никакого объятия не произойдёт. И ещё я боюсь, что его ожидают у нас «потёмкинские деревни»…
Писатель он, конечно, очень значительный, он многим из нас «поднял веки», как в гоголевском «Вие». Но я не смог бы поставить его в один ряд с Толстым, Достоевским. А его роль как государственного деятеля преувеличена. Я уверен. что он ещё не до конца реализовался как писатель.
— Узнав о возвращении Солженицына, я испытал сложное чувство — одновременно радость и страх за него… Надо ли комментировать? Моё отношение к нему осталось прежним, никакой переоценки не произошло. Он во многом опередил своё время. Но я думаю, когда-то и он не избежал иллюзий, например, о «хорошем» Ленине и «плохом» Сталине. Он пережил те же муки совести, что и весь наш народ. И, может быть, сегодня у него те же иллюзии, что и у всех нас. Отсюда — мой страх за него.
Солженицын как писатель не нуждается в высоких эпитетах. Меня поражает в нём прежде всего гигантская работоспособность, питаемая жгучей совестью и великим честолюбием. Во многих из нас совесть, быть может, ещё тлеет, но честолюбие убито напрочь серым, полусладким существованием. И поэтому я хотел бы надеяться, что его приезд взбудоражит юную талантливую Россию.
— Весть о его возвращении я воспринял с недоумением… Надолго ли он вернётся? Не привык ли он ТАМ? И не покажется ли ему у нас хуже, чем в 37-м году?
Почти все те люди, кто выгнал его, — живы, и половина из них сегодня у власти. Невредимы все те, кто сажал и преследовал. Так что боюсь, он у нас не приживётся. Здесь ему будет хуже, чем там.
Мне Солженицын дорог как большой художник. «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор» — потрясающие рассказы. А дальше… Жаль, что пошёл он по исторической, публицистической линии. «Архипелаг ГУЛАГ» — слабая литература, тут для меня не было открытия (по сравнению, например, с Шаламовым). Но роль Солженицына велика, это классик, его не вычеркнешь.
Между прочим, он один из немногих, кто ничем не запятнал себя за границей. Подобно Бунину и Рахманинову, он и там не потерял своей русскости. Не продавал себя. А ведь там оставаться самим собой труднее, чем здесь.
— С одной стороны —- тревожно за Солженицына: как он перенесёт нашу действительность?
Но с другой стороны — хорошо, что в России появится такой авторитет. Будет кому одёрнуть зарвавшихся хамов — и справа, и слева.
Солженицын, по-моему, скорее публицист, чем художник. Самая сильная его вещь — «Архипелаг ГУЛАГ» — ведь это уже не публицистика. Ну, а его эпопея «Красное колесо» — слишком большое, затянутое произведение, мне там больше нравятся документальные куски.
Маяк Севера, № 72-73, 30.06.1994