Пожалуй, нет сейчас человека в России, по крайней мере, среднего возраста, который не знал бы имя легендарного разведчика Рихарда Зорге. Но мало кто знает, что его жена, Екатерина Максимова, жила в военные годы в Большой Мурте и умерла здесь же. И никто не знает, где её могила …
Мы начинаем публикацию о Екатерине Максимовой, надеемся, что нашим читателям интересно будет раскрыть ещё одну неизвестную ранее страницу истории …
Официально они были женаты 11 лет, но вместе провели не более полугода. Всё остальное время жили мыслями друг о друге, любовью и надеждой, что когда-нибудь будут вместе. Их звали Рихард Зорге и Екатерина Максимова. В 1968 году, прочитав в «Комсомольской правде» статью об отважном разведчике, я заинтересовалась его судьбой. Мой интерес усилился, когда я увидела фотографию его жены. В нашей печати писали, что она работала аппаратчицей на московском заводе «Точизмеритель», а зарубежной – что она была актрисой. Захотелось как можно больше узнать о женщине, которую полюбил такой замечательный человек. Я нашла этот завод, людей, помнивших Екатерину Александровну, её друзей, родных и из их воспоминаний, собранных по крупицам, писем и документов постепенно сложился образ удивительной женщины, чья судьба оказалась не менее драматичной, чем жизнь самого Зорге.
Катя Максимова – жена Зорге непременно имела бы успех, ведь рассказывают же подруги, что на четвёртом курсе Катюша замечательно сыграла Виринею в пьесе Сейфулиной. А сейчас работает на заводе и страшно устаёт, так, что он сам порой, ссылаясь на занятость, прерывает урок.
Им было интересно друг с другом. Они бродили по Москве, рылись в книгах у букинистов, слушали музыку, говорили о политике. Здесь учителем становился он, учёный и журналист, специалист по Восточной Азии. Он рассказывал о культуре Японии и Китая, читал японские пятистишия – танки, удивительные строки, отшлифованные временем в бриллианты …
Как приходит к людям любовь? Тысячью разных дорог. То вспыхивает сразу, обжигая сердца, то разгорается исподволь, потихоньку …
Они сразу потянулись друг к другу, почувствовав, наверное, духовное родство.
Зорге был красив: рослый, элегантный, подтянутый; из-за тяжёлого ранения, полученного во время Первой мировой войны, слегка прихрамывал, но это не нарушало спортивного склада его фигуры. Крупные черты лица оживляли внимательные серо-голубые глаза, временами становившееся почти синими. Широкие, приподнятые вразлёт брови придавали лицу выражение восточного воителя, как изображали его на старинных китайских гравюрах. Выглядел он старше своих тридцати пяти – быть может, оттого, что высокий лоб прорезали глубокие морщины. Копна густых тёмно-каштановых волос и волевой подбородок довершали внешний облик Зорге.
Он блестяще знал французский (не хуже немецкого) – его интересовала Великая
французская революция, и он хотел читать о ней в подлиннике.
Рихард тонко чувствовал красоту – так ценят и чувствуют её люди, прошедшие
сквозь ад войны. Он ненавидел войну. «Это дикое, кровавое побоище глубоко
потрясло меня и моих товарищей», – писал Зорге о своём фронтовом окопном опыте.
Тем острее воспринимал он прекрасное. В 1919 году Рихард побывал в небольшом
французском городке, удивившем его обилием фигурок мадонны. Одной из них он
посвятил стихи, которые отправил в письме своему другу Эриху Корренсу. Я нашла
их в книге «Камрад Зорге» Шателя Гуэрина, выпущенной в Париже в 1965 году. На
русском языке стихи публикуются впервые. Приношу читателям извинения за
несовершенство перевода, но дух автора, его чувства и поэтику, надеюсь, мне
удалось передать.
Мадонна при лунном свете
Средь дивных сводов
Кажется мне сверкающим чудом
В покрывале сумерек.
Вокруг неё светится всё.
Красиво падают тени,
Перекликаясь с застывшими звуками.
Плющ, обвивающий стены,
И блики луны словно углубляют ниши,
Капли бегут и падают с края крыш.
Все предметы будто уснули,
Окутанные серебристым покрывалом.
Капли же пробуждают их своими поцелуями
И чуть касаются твоих колен.
Гирлянды плюща становятся тяжелее.
Свет луны усиливается и блестит,
Лишь тени остаются в своих нишах,
А мадонна стоит
Окружённая всеобщим тайным обожанием …
Прошло всего полгода со дня встречи Рихарда и Кати, когда он неожиданно уехал в Китай. «Но какими счастливыми были эти полгода!», – говорила Катя своей сестре Марии Александровне. Рихард был удивительно внимателен и чуток. Ей ничего не надо было объяснять – едва увидев её, он сразу, по глазам определял, всё ли хорошо на работе, и, если что-то тревожило её, умел ей помочь, поднять настроение.
Вернулся Рихард так же неожиданно, как и уехал. Кати не было дома. Когда она пришла, из каждой двери высовывалась старушка-соседка и добросовестно оповещала, что её разыскивал «какой-то видный иностранец». Вечером Рихард пришёл снова.
Был конец 1932 года. 1933-й они встретили вместе, с друзьями. Вспоминая о той новогодней ночи. Подруга Кати Елизавета Львовна Камфель рассказывала, что пожелала Рихарду здоровья и «побольше быть дома». Он промолчал, смущённо улыбнувшись, потом поблагодарил её. Вскоре Катя и Рихард поженились. Свадьба была очень скромной. Рихард перевёз в Нижне-Кисловский свои чемоданы, заполненные преимущественно книгами, часть из которых была написана им самим.
8-метровая Катина комната, где поселились молодожёны, находилась в коммуналке, в подвале старого дома. Чтобы попасть в неё, надо было спуститься по грязной тёмной лестнице, пройти по коридору мимо кухни, под любопытными взглядами соседок, колдовавших над своими керосинками и примусами. Комната была узкая, длинная, с одним окном, сквозь которое только и видно было мелькание ног прохожих. Рассказывая о квартире, сестра Екатерины Александровны заметила: «В комнате было электричество». Наверное, в коридоре его не было.
Но молодожёны не замечали неудобств и были счастливы. К сожалению, недолго, Рихард получил новое задание: его отправляли в Токио. Надо было собрать информацию о планах Германии и Японии в отношении Советского Союза. Предстоящую операцию назвали «Рамзай». Есть версия, что название это предложил Ян Карлович Берзин, так объясняя его разведчику: «Рам. зай» – это «Р. З.», или Рихард Зорге!».
Путь в Страну восходящего солнца лежал для Зорге через Германию, где он сумел заручиться корреспондентскими удостоверениями от нескольких изданий. Он не был в Берлине почти четыре года и попал туда в тот момент, когда только зарождался «Третий рейх». Он сумел проникнуть в деловые круги, его признали журналисты. Он наизусть цитировал «Майн кампф» и прослыл горячим приверженцем нацистов. Перед отъездом из Берлина, вспоминает полковник в отставке А. Сгибнев, Зорге устроил прощальный ужин для журналистов, на который пожаловал набиравший силы Иозеф Геббельс. «Счастливой дороги, доктор Зорге!» – пожелал он. Если бы он знал, кому адресовал добрые пожелания!
В Токио Рихард поселился в «двухэтажном, почти игрушечном домике с традиционной крытой галереей вдоль стен, – так описывал его журналист Ю. Корольков. – Пройти к домику можно было только узким переулком, таким тесным, что никакая машина и даже коляска рикши не могла бы протиснуться сквозь эту городскую расщелину. В проулке на бамбуковых шестах, как на верёвках, висело бельё, вместо мостовой посередине тянулся деревянный настил, покрытый слоем засохшей грязи». Сам Рихард писал Кате: «Я живу в небольшом домике, совсем лёгком, состоящем главным образом из раздвигаемых окон, на полу плетённые коврики. Дом совсем новый и даже современнее, чем старые дома, и довольно уютен … Если я печатаю на своей машинке, то это слышат все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки плакать. Поэтому я достал бесшумную машинку …».
В своём далёком и опасном далеке Рихард постоянно думал о жене, в письмах настойчиво расспрашивал о её житье и, понимая, что она тревожится, успокаивал: «У тебя нет причин для страха … Ты не должна бояться за меня». Сетовал: «До сих пор я ничего не знаю о тебе кроме косвенного сообщения одной хорошей подруги … Я думаю, если ты обратишься к моим людям, ты сможешь иногда посылать мне письма». Огорчался: «Скверно лишь с вопросом о том, когда я смогу вернуться. Пока не видно, что я к маю буду снова там». Мучительно размышлял: «Я постоянно спрашиваю себя: не была бы ты счастливее без меня?.. Я не стал бы тебя упрекать … хотя лично я всё больше и больше привязываюсь к тебе и более, чем когда-либо, хочу вернуться домой, к тебе … Но не личные желания руководят нашей жизнью, и они отходят на задний план. Я не представляю, кто бы мог принять у меня здесь дела, чтобы продолжать эту важную работу …». И подбадривал: «Держись мужественно, всё опять будет как раньше … Не печалься, когда-нибудь я вернусь, и мы нагоним всё, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить …». Иногда он вкладывал в конверт немного денег – английские фунты или доллары – и просил Катю купить «себе что-нибудь хорошее».
Каждый шаг Зорге был под контролем полиции. Шпики наведывались в дом Рихарда в его отсутствие. Как-то, застав одного из них, Зорге предложил выпить виски и попросил задавать все вопросы напрямую. Он обескураживал шпиков своим поведением. Радист, помощник и друг Зорге Макс Клаузен вспоминает: «Когда однажды Рихард с товарищами сидел в кафе, туда вошёл полицейский со скрипкой для конспирации. Зорге крикнул ему: «Смотри, смотри сюда! Здесь я, Рихард Зорге, из Берлина. Я знаю тебя, ты полицай, не правда ли?». Зорге смеялся, а покрасневший «музыкант» быстро исчез».
… Домой он приехал лишь через два года и всего на две недели. Как ни хотелось ему даже на миг отлучаться от Кати, но в Москве его ждали важные дела. Зорге и Клаузен побывали на приёме у С. П. Урицкого. Обсудив рабочие проблемы, Рихард обратился к начальнику Разведывательного управления с личной просьбой – он попросил позаботиться о его жене и выделить ей приличную комнату: Катя жила всё в том же подвале.
Теперь Катя уже знала, куда и зачем уезжает её муж. В день отъезда она увидела у него пачки долларов. «Тебе доверяют так много денег?» – изумилась она. – «Мне доверяют и значительно большее, чем деньги», – улыбнувшись, ответил Рихард. Прощаясь, они условились, что иногда, по возможности, он будет присылать ей какую-нибудь безделушку с надписью о месте изготовления. Так Катя будет знать, где побывал её муж. Несколько таких безделушек сохраняла до самой смерти Мария Александровна.
Вскоре после отъезда Рихарда Катя написала ему, что ждёт ребёнка. Счастливый, он прислал для будущего малыша подарок и очень тёплое письмо жене. «Я очень озабочен тем, как всё это ты выдержишь … Если это будет девочка, она должна носить твоё имя или имя с буквы К».
Но стать отцом ему не довелось. «Моя дорогая Катюша! Получил из дома короткое сообщение и теперь знаю, что всё произошло совсем по-другому, чем я предполагал. Пожалуйста, извини меня, но на основании двух предыдущих известий от тебя мне казалось, что всё благополучно. И надо добавить, что я очень этого хотел».
Катя тосковала без Рихарда. Только своей близкой подруге Вере Избицкой она могла пожаловаться: «Не знаю, замужем я или нет – на встречи отпущены дни, а разлука длится годами». Но на людях она была весела, много работала, как всегда, много читала, увлеклась математикой и физикой, сдала техминимум, была активной общественницей, её избрали председателем профкома цеха. И всё равно ей было одиноко.
Тогда она пригласила к себе в дом девочку, приехавшую из деревни и поселившуюся в общежитии. Девочку звали Марфушей. Всё неизрасходованное тепло отдавала она своей воспитаннице. Вспоминая те годы, Марфуша рассказывала журналистам, что Екатерина Александровна буквально заставила её учиться, что они вместе ходили в кино и «она мне объясняла тот или иной эпизод в картине, когда я не понимала, а утром мы вместе шли на работу».
Катя переехала в просторную комнату на четвёртом этаже большого дома на Софийской набережной. В комнате разместились вещи Рихарда и его книги. На шкафу стояла горка чемоданов разных размеров – символ вечных его путешествий.
Она измеряла время весточками от Ики. К одному из своих донесений в Центр в январе 1937 года Рихард сделал приписку: «Передайте, пожалуйста, это письмо моей жене. Заботьтесь иногда о ней». Однажды Кате передали небольшую посылку, в которую была вложена записка: «Товарищ Катя! Автоматический карандаш сохраните для мужа». Для мужа … Значит он скоро вернётся? В феврале 1937 года она написала: «Спасибо, дорогой Ика, за твоё письмо, полученное мною сегодня. Благодарю тебя за новогоднее поздравление-пожелание. Я надеюсь, что это будет последний год нашей разлуки, но как долго он ещё протянется. Я весела и здорова. С работой всё обстоит хорошо. Жаль только, что тебя нет. Не беспокойся обо мне, живи хорошо, но не забывай меня …».
Они планировали провести вместе отпуск, мечтали о нормальной семейной жизни. Они любили друг друга и надеялись на встречу.
Они не знали, что этой встречи не будет никогда.
В 1938 году Катя получила письмо: «Я так часто подводил тебя моими сроками, что не удивлюсь, если отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда соответствующие выводы. Мне ничего не остаётся более, как только молча надеяться, что ты меня ещё не совсем забыла и что всё-таки есть перспектива осуществить нашу пятилетней давности мечту, наконец, получить возможность вместе жить дома … Между тем миновали уже короткая весна и жаркое, изнуряющее лето, которые очень тяжело переносятся, особенно при постоянно напряжённой работе. Да ещё при такой неудаче, которая была у меня. Со мной произошёл несчастный случай, несколько месяцев после которого я лежал в больнице. Однако теперь уже всё в порядке, и я снова работаю по-прежнему.
12 мая 1938 года, когда Зорге вёз важные документы, связанные с переговорами Германии и Японии о заключении военного пакта о взаимопомощи в войне против Советского Союза, он попал в тяжелейшую мотоциклетную катастрофу, от которой едва оправился. Истекая кровью, только неимоверной силой воли сохраняя сознание, он потребовал, чтобы врачи вызвали Макса Клаузена, передал ему секретные бумаги и впал в забытьё. Уже после войны Макс, вспоминая своего мужественного друга, рассказывал: «Даже в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях он говорил: «Падать духом нельзя. Возможно, нам отсюда не выбраться, так будем бороться до победы».
«Дорогой мой товарищ, – писал в Центр Зорге. – Получив ваше указание остаться ещё на год, мы, как бы мы ни стремились домой, выполним его и будем продолжать здесь свою тяжёлую работу».
Зорге ненавидел фашизм и был последователен в своих мыслях и действиях. Он продолжал работать и после того, как 23 августа 1939 года между СССР и гитлеровской Германией был заключён Пакт о ненападении.
13 ноября 1940 года он передал «Первое сообщение о возможном нападении Германии на СССР». 5 марта 1941 года прислал микроплёнку телеграммы Риббентропа послу Германии в Японии Отту с уведомлением, что «Германия начинает войну против СССР в середине июня 1941 г.». В шифровке 2 мая 1941 г. сообщал, что «Гитлер принял решение начать войну и уничтожить СССР, чтобы использовать европейскую часть СССР как базу сырья и зерна». Сообщение от 15.06.1941 г.: «Повторяю: девять армий в составе 170 дивизий начнут наступление на широком фронте на рассвете 22 июня 1941 г.».
Макс Клаузен вспоминает: «Мы получили странную радиограмму, в которой говорилось, что возможность нападения представляется Центру невероятной. Рихард был вне себя. Он вскочил, как всегда, когда сильно волновался, и воскликнул: «Это уже слишком!».
22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на Советский Союз. Зорге оставался на своём посту.
Одно из сообщений, направленных Зорге в Центр, оказалось неожиданным, в сухой слог шифрограммы вдруг ворвалась личная нота: «Мне между делом стукнуло 45 лет, и уже 11 лет я на этой работе. Пора мне сесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать огромный опыт, который накоплен. Остаёмся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники».
Но минуты таких откровений были редки. В конце сентября 1941 года Зорге передал
сообщение о том, что японское правительство решило не выступать против СССР.
Значение этой информации трудно переоценить, она дала возможность Красной Армии
сосредоточить силы на Западе.
Последняя радиограмма, датированная 18 октября 1941 года, осталась
неотправленной: «Наша миссия в Японии выполнена. Войны между Японией и СССР
удалось избежать. Верните нас в Москву или направьте в Германию».
В этот день Зорге и вся его группа были арестованы и отправлены в тюрьму Сугамо.
Катя ничего не знала об аресте мужа. Она продолжала ждать. И работать. Работала очень много, часто даже на ночь оставалась в цехе. «Милая Мусенька! – писала она сестре. – Я прихожу вечером с работы – швейцар передал письмо и свёрточек – сухари были очень вкусные, таких белых у нас, конечно, нет. Я за всё лето ни разу не была за городом, лета, по правде сказать, совсем не видела. Были только раз в выходной на субботнике на заготовке дров на Химкинском речном вокзале, так и то целый день дрова с баржи грузили, некогда было природой наслаждаться. И то перед отъездом домой набрали вместо цветов целые охапки полыни, я люблю её запах, острый и пряный …».
Передо мной трудовая карточка Екатерины Максимовой. В ней привлекают внимание две записи. Одна – сверху: 06.1942 г. (без числа). «За беспечность и срыв графика объявлен выговор с предупреждением». Другая – в конце: «Уволена по статье 47 КЗоТ РСФСР пункт Д (совершение преступления, арест) 2.11.42 г.».
К ней пришли, как водилось, ночью. Предъявили ордер на обыск и арест. При обыске нашли только карту Москвы и крестик. Унесли. Когда уводили Катю, даже тёплые вещи не предложили взять – а ведь знали: надолго. Это было 4 сентября 1942 года. Почти через год после ареста Зорге. Он просил власти позаботиться о жене. Вот так был выполнен его завет …
На допросах Рихард молчал. Потом попросил пишущую машинку и описал всю свою жизнь, закончив повествование так: «Главная моя цель заключалась в том, чтобы защитить социалистическое государство, чтобы оборонять СССР, отводя от него различного рода антисоветские махинации, а также угрозу военного нападения».
Зорге содержали в одиночной камере. Каждый день в шесть утра ему приносили баланду из тухлого риса и жидкий чай …
А Катя в это время, отсидев 9 месяцев в камере-одиночке на Лубянке, была выслана в Красноярский край. Е. Камфель рассказывала мне: «Летом 1943 года мне позвонил какой-то мужчина и передал привет от Кати. Он встретил её на вокзале в Красноярске. Катя рассказала, что в тюрьме ей давали только хлеб и холодную воду. При нём она выпила 13 стаканов горячего чая». С ней были ещё две женщины, но кто они, мы так и не знаем.
Сохранились два последних письма Кати. Одно, от 21 мая 1943 года, адресовано сестре. «Милая сестричка! Вот и опять наслаждаюсь небом, воздухом и полной свободой. Случилось это на днях – моё возрождение. Правда, меня клонит к земле от слабости, как былинку. Буду жить и работать в районе 120 км от Красноярска. От Ики я буду получать, как и раньше, у него всё в порядке». Родственникам в Красноярске Катя рассказала, что в аппарате Берия, куда она добилась приёма перед своей высылкой, ей сообщили, что с мужем всё в порядке …
Второе письмо – матери Александре Степановне – написано на листочке из книги по уходу за почтовыми голубями, как явствует из содержания. Даже листка бумаги у неё не нашлось! «Милая мамочка! Господи, какая я сейчас бедная, голая, грязная! Мама, пишите мне чаще, ради Бога, если не хотите, чтобы я сошла с ума. Ведь я столько времени ни от кого ничего не слышала. Приезжайте ко мне на свидание, буду очень рада. Верю, что опять буду на коне, добьюсь хорошей жизни. Сейчас бы как-нибудь не сдохнуть и продержаться. Подкормиться немножко – вот главное».
24 или 25 мая Катю отправили в Большую Мурту. Именно в это время начался суд над Рихардом. На вопрос, признаёт ли он себя виновным, Зорге ответил: «Нет, не признаю. Ни один из японских законов мною нарушен не был».
Он достойно вёл себя на суде, чем облегчил участь своих помощников …
В 1943 году мать Кати получила скорбное письмо: «Здравствуйте! Привет из Сибири. Сообщаю вам, что ваша Катя 3 июля 1943 года, находясь на излечении в Муртинской больнице, умерла. Сильно не беспокойтесь, видимо, её судьба такова, и сейчас страна теряет тысячи героинь и героев. Если хотите узнать подробнее, то пишите. С приветом Елена Васильевна Макеева». Потом Александра Степановна получила ещё одно письмо. «Ваша дочь поступила к нам в больницу 29 мая с химическим ожогом. Лечение проводилось открытым способом, т. е. был сделан каркас, который прикрывался простынёй … Иногда у неё со слезами срывался вопрос: за что? Иногда она говорила, что хочет только увидеть свою мать … 450 рублей, оставшиеся после неё, израсходовали на могилу, похороны и крест. Остались вещи: серая юбка шерстяная, тёплая безрукавка, галоши старые. Вещи хранятся на складе больницы у кастелянши. Сама я раньше была в таком же положении, как и она, сейчас свободна, работаю медсестрой, хотя это не основная моя профессия. Т. Жукова».
… Всего полгода не дожил Зорге до Победы. Его зарыли в общей могиле на тюремном кладбище.
После Победы могилу вскрыли. Труп Рихарда опознали, кремировали и захоронили на кладбище Тама, где хоронят самых знаменитых людей Японии. Перед этим прах провезли по улицам Токио. Толпы людей, все, кто ненавидит войну, кому дорог мир, провожали его в последний путь. На могильном камне высечены слова: «Здесь покоится герой, отдавший жизнь борьбе против войны, за мир во всём мире». 5 ноября 1964 года был опубликован Указ о присвоении посмертно Рихарду Зорге звания Героя Советского Союза. На его могиле поставили ещё один памятник – со звездой Героя.
Ровно через 18 дней после этого было пересмотрено дело Екатерины Александровны Максимовой. Держу в руках документ – один из миллионов, в скупых строках которого словно сфокусирована трагедия нашей жизни, страны, народа.
Умирая, Катя спрашивала: «За что?». И только в этом году мне удалось узнать, что за обвинение было ей предъявлено. Оно страшно своей нелепостью. Ка, впрочем, и сотни, тысячи обвинений тех лет. Екатерина максимова была арестована по неподтверждённому подозрению в шпионских связях с Вилли Шталем, арестованным и расстрелянным в 1938 году. Вилли Шталь был немецким антифашистом, другом Зорге. Он и познакомил Катю и Рихарда. Я пыталась выяснить, что за ожог привёл Катю к трагическому финалу. Мне объяснили, что ещё в Москве, когда она работала в цехе изготовления термометров, её организм буквально пропитался ртутью. Это в своё время отразилось и на её неудачной беременности. И вот здесь, в Б-Мурте, ослабленный организм не справился с химическим ожогом, который Катя получила в одном из цехов военного предприятия. Близким сообщили, что её похоронили, но могилу так и не нашли …
Закончив свой поиск, я хочу поблагодарить всех, кто мне помогал. Прежде всего Марию Александровну Максимову, которая сохранила множество писем, документов и разных памятных мелочей, связанных с сестрой и её мужем. Спасибо подруге Кати – ныне покойной Елизавете Львовне Камфель. 30 лет они дружили. Даже в то страшное утро 4 сентября 1942 года, когда пришли за Екатериной максимовой, они были вместе. Большую помощь оказал мне кандидат исторических наук генерал-майор Михаил Иванович Иванов. Без всех этих воспоминаний правдиво воссоздать драматическую историю любви и жизни двух людей, чья судьба так тесно сплелась с судьбой страны, было бы невозможно …
М. Черняк.
НОВОЕ ВРЕМЯ, 24-31.08.1994.