История красноярки поневоле
Кажется, уже все сказано о революции, о сталинских временах, но неисчерпаема история страданий, и каждый человек из тех времен раскрывает свою жизнь, жизнь эпохи, через призму своего взгляда. Приходится удивляться той живости, которая есть в каждом прошедшем через то время, сохранившейся, несмотря на ужасы революции, сталинских лагерей, отношения к репрессированным тех, кому посчастливилось безболезненно миновать «чистки».
В будущем году Александре Васильевне Осейчук исполнится 90 лет. Когда ей было одиннадцать, произошел Октябрьский переворот. В. 32 года была арестована как жена врага народа. Лишь когда ей было 50 лет, с нее сняли это клеймо. Дальше, как у любого советского гражданина: пенсия, дети, внуки, нелегкий быт...
Никто из поколения, родившегося в России в начале века, и не подозревал, что уготовит им грядущее столетие. Не знала о том и семья разночинцев Любавских, живших тогда в Архангельске. В 1906 году родилась в семье пятая дочь - Александра. Все было спокойно тогда, люди занимались своими делами, растили детей, работали. Но наступил 1914 год. К тому времени семья уже переехала в город Саратов, где и обосновалась на долгие годы. Начало учебы Александры в гимназии и первой мировой войны почти совпало. И хотя из семьи на фронт не ушел никто, тем не менее, жить с каждым месяцем становилось все труднее и труднее. Подлинный кризис наступил в 1917 году. Грянула революция.
Вот как описывает эти события Александра Васильевна: «В феврале нас, .девочек, собрали всех вместе. Одеты мы были так: форменные платьица, касторовая шляпка на каждой с ленточкой, на ней герб гимназии - и директор, Анна Давыдовна Куфельд, со слезами на глазах обратилась к нам: «Дети, слушайте, свергли нашего царя-батюшку, Россия погибла!»
Тут же вышла наша преподавательница истории Софья Ивановна (позже мы узнали, что она была большевичкой) и, перекрывая гул, сказала: «Дети, не беспокойтесь, Россия только начинает жить». Нянечка, которая обслуживала нас в гардеробе, предупреждала всех, чтобы сняли со шляпок ленточки с царским гербом - время смутное, мало ли что... Затем нашу гимназию сделали школой второй ступени, и я продолжала в ней учиться.
* * *
Первые месяцы новой России были кровавыми. Вначале, когда произошел Октябрьский переворот, мы все очень радовались. Положение в Саратове было стабильным, он не переходил из рук в руки, лишь однажды на сутки его брали юнкера, которые заняли здание почты и исполком, но очень скоро власть снова перешла в руки большевиков. И вот тут-то начался террор. Арестовывали по малейшему подозрению, в основном из дворянского сословия, или тех, кто так или иначе мог оказать сопротивление существующей власти. Каждого десятого расстреливали без суда и следствия, отпечатанные на машинке списки расстрелянных висели на заборах каждое утро».
В то время, когда кипели революционные страсти, Александра была еще школьницей и увлекалась балетом, училась в хореографическом училище. Она делала значительные успехи, судя по тому, что в училище приходил важный чин из Москвы и приглашал ее уехать учиться в Москву, в филиал школы-студии при Большом Театре. Но в то время балерины считались кем-то вроде падших женщин, и когда Саша рассказала о предложении родителям, те категорически воспротивились, сказав, что каждой из балерин, мечтающих выдвинуться, приходится пройти через постель режиссера-постановщика. Таким образом, ее балетные способности не получили должного развития. События же, которые последовали вскоре, и вовсе свели увлечения музыкой и балетом на нет. В России грянула гражданская война. Начался голод, болезни. Наступила разруха.
«В 1919 году Саратов был окружен армией Деникина, бандой Антонова, постоянно гремели взрывы, и мы с .сестрой залезали головой под подушку, чтобы не слышать канонады. В городе было голодно, паек состоял из 200 г хлеба, в состав которого входили мука и жмых, мы ходили на поля и вырывали мерзлые овощи, которые потом заливали холодной водой и пекли в железной печке, безо всяких жиров. В Саратове были сожжены все ворота и палисадники, потому что не было дров; у меня, да и у других в семье, была цинга. Муж сестры, помню, работал контролером, й не постоянно гладил утюгом одежду, в швах которой трещали яички вшей. В 1920 году мы поехали в деревню, т. к. там обещали тем, кто будет преподавать в школах, давать пуд проса. Учительствовать стали старшая сестра и брат, мы же ходили по полям и собирали колоски (их тогда уже разрешали собирать), мололи их на жернове, подбавляли шкурки от проса, и мама пекла лепешки. Дали нам десятину земли, тяпки, лопаты, и мы посеяли пшеницу. В 1921 году по всей Саратовской области начался голод еще сильнее прежнего, пшеница взошла небывало редко. Особенно голодали немцы Поволжья, те самые, которые потом были высланы. Дети, сидевшие возле своих домов, эти дети больше походили на скелеты, и не в силах были ничего говорить, только протягивали руки. Но время шло, закончилась гражданская война. Нужно было продолжать образование, и, немного спасшись от бескормицы в деревне, мы поехали в город. Жили довольно бедно; я училась в вечерней школе, а днем жила поденной работой: дадут 10 пар чулок, я девять заштопаю, а десятую мне отдадут. Вскоре, чтобы помогать семье, я пошла работать, а школу закончила самостоятельно экстерном, достав необходимые учебники. Примерно в это же время я прошла по конкурсу в балетную труппу театра музыкальной комедии в Саратове, танцевала в кордебалете и иногда мне поручали маленькие партии». л
Алексей Афанасьевич Афанасьев,
первый муж А.В. Осейчук.
Фотография из дела о «враге народа».
В 1926 году Александра Васильевна вышла замуж за Алексея Афанасьевича Афанасьева, муж ее был военным, закончил институт народного хозяйства в Саратове, а позднее учился в военной академии в течение года. Жили они по тем временам неплохо, и Александра, как и большинство жен военных, не работала. В Саратове у них сложилась теплая компания из семей военных, вечерами они приходили в гости то к одним, то к другим, мужчины обычно играли в преферанс, а женщины вязали, шили, делали елочные игрушки. Позднее, когда мужа и многих других арестовали, эти невинные развлечения следователи называли тайными собраниями,, с целью измены родине и шпионажа. В те мирные годы в Саратове никто и предположить не мог такого, и только потом, когда в июле 1937 года арестовали Тухачевского, Якира, Гамарника и других, у многих стали появляться сомнения насчет правомерности таких арестов. Ведь никто даже не помышлял о том, чтобы бунтовать или заниматься террористической деятельностью, а в военных кругах большинство служащих, прошедших революцию и гражданскую войну, вовсе не собиралось устраивать какие- либо заговоры - служили, что называется, не за страх, а за совесть. Поэтому аресты явились для многих своего рода шоком.
Александра Васильевна вскоре переехала с мужем в Сталинград, закончила курсы и работала бухгалтером в профсоюзе госторговли в Сталинграде, Алексей Афанасьевич, после окончания Военной академии, работал в Комитете резервов, - сначала при СТО, а в середине 30-х годов комитет был передан в подчинение НКВД, и с тех пор А. А. Афанасьев стал носить военную форму с одним ромбом, что соответствовало в тогдашнем табели о рангах должности генерал-лейтенанта или полковника. Краевое отделение комитета резервов находилось в здании НКВД. У А, А. Афанасьева были пропуска на все военные заводы Сталинграда и края, и он постоянно ездил по этим заводам. Видимо, он был военпредом. По долгу службы он очень мало говорил жене о своих делах, постоянно был в разъездах, так что общаться с ним ей приходилось редко. При всем этом, находясь на столь ответственном посту, он оставался беспартийным.
* * *
В октябре 1937 г. в Сталинграде начались повальные аресты среди военных и хозяйственников. В первых числах октября был арестован, близкий знакомый Афанасьевых - Андрей Валентинович Ювенский (р. около 1896 г.), - участник гражданской войны, член президиума крайисполкома. Примерно 11 октября забрали его жену Евлампию Андреевну Ювенскую (р. ок. 1902 г.). По профессии она была медсестрой, но не работала, как и большинство жен военных.
Сразу после ареста А.В. Ювёнского в крайисполкоме устроили по этому поводу партсобрание, и на нем начальник военного отдела крайисполкома, член эсеровской партии с 1896 г. (позднее большевик) Андрей Семенович Лунин (р. ок. 1880) встал и сказал: «Я знаю Ювенского с гражданской войны и не верю, что он может быть врагом народа!». В тот же день Лунина забрали.
Александра Любавская в 1925 г.
После этого забрали еще несколько членов крайкома. Пока шли эти аресты, А. А, Афанасьев был в командировке в Москве. Он приехал домой 13 октября,, и после ужина вдруг сказал Александре Васильевне: «Знай, что я ни в чем не виноват. Воспитай нашего сына. Скажи ему, что я никогда не был ни подлецом, ни предателем. Если сможешь, увези его отсюда».
Вскоре зазвонил телефон. Его вызвали на работу. Он оделся и вышел. А в 3 часа ночи пришли с обыском, забрали все письма, документы, фотографии, Так Александра Васильевна стала женой «врага народа». С работы она была вынуждена уволиться и, выполняя наказ мужа, повезла сына в Саратов, к сестре. Но в Саратове тоже шли повальные аресты. Поехала в Москву к брату - там то же самое. Александра Васильевна вернулась в Сталинград и узнала от соседей, что за ней уже не раз приходили. На следующий день она все-таки увезла сына в Саратов. Ехали они с сыном в общем вагоне, и всякий раз, когда по нему проходили мужчины, она отталкивала сына подальше от себя: надеялась, что, если ее сейчас арестуют, сына не заметят и не тронут. В пальто у него были зашиты документы, деньги и записка с просьбой к добрым людям отвезти ребенка к родственникам. Оставив сына у сестры (семьи близких родственников Александ-ры Васильевны в конечном итоге не пострадали). она вернулась 4 января 1938 года в Сталинград. Через 3 часа ее арестовали. Она еще не знала, что до смерти ее мужа осталось всего лишь 11 дней.
* * *
Много чего довелось ей повидать в камере, где кроме нее на площади примерно 6 кв. м находились только две кровати и параша, и размещалось еще пять женщин.
На кроватях они спали по двое, а остальные попеременно на полу. Спать в дневное время не разрешали. Одна из узниц, прежде сидевшая в японской тюрьме по обвинению в шпионаже в пользу СССР, научила всех пользоваться тюремной азбукой, подобной азбуке Морзе. Таким образом, узницы имели возможность перестукиваться с соседями. В соседней камере сидели узники (всегда по одному), потерявшие рассудок от пыток. Один из них все время кричал: «Я не Гитлер! Я Битлер! Моя фамилия не Гитлер, а Битлер!». Другой узник, побывавший в этой камере, все время повторял: «Возьмите отрубите мне руку. Я ничего плохого не сделал». Были и другие способы общения с «соседями». На папиросной бумаге огрызком карандаша писалась записка. Ее наматывали на спичку, обмазывали же-ванным хлебом. Когда узниц раз в день выводили в туалет, они прилепляли записку к железке под унитазом. Таким способом Александра Васильевна узнала от одного знакомого, работавшего до ареста в горкоме комсомола, что он видел, как А.А. Афанасьева после шестисуточного «конвейера» (допрос без сна) притащили в камеру на носилках. Саму Александру Васильевну на допросе ждали три следователя. Один выложил перед собой на стол наган и сказал: «Подпишите, что вы знали о контрреволюционной деятельности вашего мужа, но не сообщили». За это ей обещалось всего 2-3 года тюрьмы. Она ответила отказом.
После этого ее поместили уже в другую камеру, примечательную, в отличие от предыдущей, лишь тем, что она находилась этажом выше, над камерой смертников. Однажды, уже весной, Александру Васильевну вызвали из камеры в коридор, где, почти у самого туалета, стоял стол, за которым сидело два или три энкаведешника. Здесь ей объявили постановление «особого совещания», установленный срок наказания - 8 лет, по статье 58- 12 (ЧСИР), и вскоре ее отправили на этап в ТемЛаГ, в 4-й лагпункт на станции Потьма. Здесь, без права переписки, сидело примерно 600 узниц - все по 58-й статье.
Интересны исторические лица, находившиеся там: жена управляющего республиканским банком Грузии Гогоберидзе, знаменитая тем, что однажды ей пришла посылка с именем отправителя - Берия. Посылку прислала мать узницы, то ли сестра, то ли жена брата Л.П. Берия. Сидела жена маршала Ефимова, Мура (Мария), работала там посудомойкой. Здесь же была старая большевичка Меркулова (г. р. ок. 1875), которая при царе сидела в каторжной тюрьме. Ее не гоняли на работу и даже за ней убирали. Вера Клочко, жена советского атташе в Норвегии, еще недавно на дипломатических приемах ей целовал руку норвежский король как одной из самых красивых русских женщин. Просто знаменитостью стала в лагере Елизавета Бломберг, работавшая до ареста инструктором Гор-кома ВКП(б). Сначала она сидела во внутренней тюрьме НКВД и, протестуя против издевательств, ела стекло с хлебом, держала голодовку, несмотря на «конвейер» допросов, ничего не подписывала.'Одним из приемов допроса был такой: на голову ставили медный таз и подолгу крутили в нем стальные шарики.
При аресте у нее отняли четырехлетнюю дочь. Следователь обещал свидание, если она подпишет «показания». Она сказала: «Сначала свидание». Девочку привезли. На голове у нее был выбрит кружок, возможно, как признак детей «врагов народа». После свидания Елизавета заявила: «А теперь, когда я видела своего ребенка, я вам тем более ничего не подпишу!» О ее судьбе после 1940 года ничего не известно. Как она рассказывала Александре Васильевне, перед отправкой в лагерь следователь сказал ей на прощанье: «Все-таки я тебя уважаю. Сколько мужчин сломалось, а ты - нет».
* * *
Александра Васильевна с сыном Глебом,
фотография сделана в ссылке.
Время шло. Наступил 1940 год. У власти уже был Л.П. Берия, который в начале своего правления «широким жестом» «освободил» многих политзаключенных, большинству из которых лагерь заменили ссылкой. Как говорит Александра Васильевна, освобождали наугад, т.е. брали первую попавшуюся карточку и заменяли отсидку ссылкой. Это свидетельствует о том, что директивы были даны освободись не каких-то конкретных лиц, а лишь какое-то количество заключенных. Этап «бериевских» освобожденных высадили в Сызрани и около месяца держали в тюрьме. Там Александра Васильевна повстречалась с иностранными коммунистками. Одна из них, полячка, отсидела год в польской тюрьме за подпольную комсомольскую работу. Другая была румынка, зубной врач. После Сызрани этап шел в Сибирь еще примерно месяц. Узниц держали в тюрьме в Новосибирске, а последней тюрьмой, где «посчастливилось» побывать Александре Васильевне, была наша, красноярская, тюрьма.
После нее она была отправлена в село Дзержинское, к северу от Канска. Во время ссылки Александра Васильевна вышла замуж во второй раз. Для этого ей пришлось «развестись» с первым мужем.После окончания срока ссылки, в 1945 году, она жила в Абане, а после в Сарауле. Затем жила еще в нескольких районах нашего края, и лишь после реабилитации, в 1956 году, смогла поселиться в Красноярске.
Весь период от ссылки и до реабилитации Александра Васильевна жила под непрестанным наблюдением если не энкавэдэшников, то наших рядовых советских граждан, которые смотрели на нее, в большинстве случаев, как на жену «врага народа», а значит - «враждебный элемент». Нелепо, когда политика губит чью- то жизнь и судьбу, ведь, если вдуматься, самые лучшие, плодотворные годы,, когда человек достигает творческой, духовной зрелости, оказались растоптаны безжалостным аппаратом, механизмом власти. И к чему теперь реабилитация, к:оторая пришла почти через тридцать лет после ареста и расстрела мужа.
* * *
Говорят, жизнь прожить - не поле перейти. Если же сравнить тот отрезок жизни, когда Александра Васильевна ходила во «врагах народа», с полем, то можно было бы представить сюрреалистическую картину: человек идет по земле, а вокруг него - орудия пыток, трупы и лужи крови, тюремные вагоны, решетки тюрем. И бумажки, бумажки, бумажки. Обвинения, приговоры, лжесвидетельства. Но слава Богу, все проходит. Миновал тот тяжелый период. А за ним последовали другие - брежневский, горбачевский, период повышения цен, мизерных пенсий, нищеты. Но старое поколение не ропщет. Оно стойко переносит все тяготы и лишения российской жизни, так же, как и в тридцатые годы, надеясь на лучшее, получая... Эх, да что говорить, вы сами' все знаете.
Игорь ВНУКОВ.
Свой голос 25.02.1995