Годы, опаленные войной
После публикации в «КР» моего очерка о Герое Советского Союза Анелии Гживонь «От землянки спецпереселенцев – к землянке фронтовой» пришло много откликов. Писали дети «врагов народа», бывшие спецпереселенцы, прошедшие по фронтам Великой Отечественной… Удивительны их судьбы, трагические и прекрасные. Из этих писем и сложился новый очерк, который отдаю на суд читателей.
Николай Чернюк,
краевед
Забайкальцы были первыми переселенцами на Мане со зловещей приставкой "спец" — восемь (!) братьев Крюковых из семьи Пантелея Крюкова, три брата Кузнецовых, три брата Сосновских, по два брата Перевозниковых, Смолевых, Ткачевых, Толстихиных — сорок богатых потомством, сильных в работе забайкальских казаков насильно поселили в Унгуте. В 1930 году, не ожидая зимы, забайкальцы вышли из казенных бараков, построились вдоль берега Маны улицей с надворными постройками и огородами. Расчистили покосы на Шишкино и вдоль речки Еловой аж до Семеновских утесов. Кто был тот Семенов, что дал свое имя утесу на Мане, переселенцы не знали.
Когда в тридцать восьмом году речной капитан Марк Благодатский приплавил в Унгут украинцев из Агула и Поймы, забайкальцы приютили их в своих домах. В следующем году Благодатский приплавил западных украинцев, "пожелавших" воссоединиться с единокровными братьями, и поляков, вовсе не желавших такого воссоединения... А когда началась война, приплавили сюда греков и немцев. Такой вот экскурс в историю.
Грянула война. Спецпереселенцев-казаков — тех, кто мог бы выступить "по сполоху" на защиту Родины, с первых дней не призывали — не доверяли. Да и нужны были рабочие руки здесь. И подростки, кто мог дотянуться и надеть хомут на лошадь, и ребята призывного возраста работали в лесу... Девушек обучали работать на тракторах. Трактористками стали Александра Зеленина, Соня Шведова-Палей, Елена Филатова, Ирина Заворуева, Эмилия Филипович и с ними сестричка моя Надя Чернюк — украинка из Поймы.
Надя, работавшая после курсов помощником тракториста, вскоре погибла прямо на борозде. Ее нашли по окончании смены с изуродованными ногами возле работавшего вхолостую трактора... Похоронили Надю скромно, но после войны ее товарищи поставили на могиле памятник, а племянница Ада посадила елочку. Растет елочка на взгорке могилы. Росла бы Надя в свои юные годы, да не суждено.
В сорок втором году, когда немцы вышли на Волгу, власти больше не колебались — призвали спецпереселенцев, и они пошли воевать (по два и по три брата из каждой семьи) . В запасном полку их не задержали — наскоро обучили ходить строем, перебежкам и прочим азам пехотинцев и отправили на фронт. Задержались те, кто был зачислен в кавалерию, — ждали эшелон с конским составом. Вскоре прибыли и лошади монгольской породы, на крепких мохнатых ногах, низкорослые. И стали наши кавалеристы проходить службу в эскадронах: два Иннокентия — Кеша Климов и Кеша Смолев, Яков Толстихин, двое Крюковых... Еще были забайкальцы с Ангары и Енисея — с Предивного, Татарки, Машуковки и Пит-Городка, с Майского на реке Сым — куда только не загнали забайкальцев в тридцатом году. Были и два украинца — мой брат Григорий Чернюк и Сергей Кондратюк.
Вернувшийся после ранения Сергей Кондратюк рассказывал, что так и не пришлось лихим конником ни лозу рубить на учениях, ни врубаться в противника. Как потом узнали, назначение кавалерии состояло в рейдах по тылам противника, и в бой они шли под Смоленском спешенными, с примкнутыми к карабинам штыками. Хотя шашки у них и болтались на ремнях… Вмести лихих дончаков их посадили на низкорослых "монголок". Садишься на такого коня, и несет он тебя, прижав уши и закусив удила, — держись, кавалерист!
...Под Смоленском их эскадрону была поставлена задача взять небольшую, занятую противником высотку. Коноводы увели лошадей, командир эскадрона подал команду. И когда оставалось совсем немного до "мертвого" пространства, их накрыл огонь с фланга. Удар в бедро свалил Сергея, но он еще увидел, как внезапно запнулся Гриша Чернюк... грохнулся навзничь на землю...
О том, что было в медсанбате, рассказал Ефим Крюков. Еще шел рукопашный бой с противником, как к раненым бойцам подползла санинструктор Ирина Лиханова — забайкалка с Ангары. Наложила бинты Сергею, перевязала плечо Кеше — "полежи, миленький", кинулась к Грише. Пощупала пульс, припала ухом к Гришиной груди... и закрыла глаза его, как закрывают их мертвым.
А о судьбе Ирины Лихановой я узнал совсем недавно. Была она из поселка Татарка на Ангаре. Общие бараки — четыреста пятьдесят человек на нарах. Их высадили с парохода "Косиор", может быть, даже со "Святителя Николая", тогда, еще не получившего исторического признания... В тридцать третьем году от голода погибло около половины — старики и дети. В следующем году началось расселение по лесопунктам на Енисее: в Каргино, Захаровку, Пискуновку, в Машуковку...
Эти годы репрессий автор присланного мне
письма Афанасий Евгеньевич Лапшаков, живой
свидетель тех событий, потомок
забайкальских казаков, справедливо считает
сталинскими, хотя осуждает не систему, а
местные власти и органы НКВД...
Природа наградила казаков живучестью, многодетностью. В семье Лапшаковых было шесть сынов, "верно служивших Отечеству", как пишет Афанасий Евгеньевич в своих записках. В сорок втором году на защиту Родины из их семьи ушли пять братьев... Афанасий Евгеньевич возвратился инвалидом, выжил, слава Богу, живет в Машуковке. С гордостью приложил к письму перечень мест, где воевал, — Сталинград, Курская дуга, перечень ранений и наград. И имена тех, кто не вернулся с фронта. Помянем их: два брaтa Юдиных — Дмитрий Трофимович и Павел Трофимович; три (!) брата Ивановых — Иван Никифорович, Николай Никифорович и Алексей Никифорович; два брата Коробейниковых — Глеб Иванович и Афанасий Иванович; Нестеровы, Иван и Василий, — еще и еще имена забайкальцев, не вернувшихся с войны. И заканчивается этот список именем погибшей на фронте дочери казака-забайкальца Ирины Васильевны Лихановой. Вечная ей память!
...Поздней осенью сорок четвертого вышли в дорогу на Александровку из Большого Унгута новые призывники — ребята в рабочих телогрейках с холщовыми котомками за спиной. Их провожали родные: мать Саши Неручека — Антонина Автономовна, сестры Ольга, Елизавета, Мария, братишка Николай. Провожали каждого из них сестры, матери. Саша прижался напоследок к матери, перецеловал сестренок, пожал руку Николаю — он теперь единственный "взрослый мужик" в семье. Старший брат Василий — в трудармии, отец... Нет отца с тридцать седьмого года. "Без права переписки", — так отвечали органы на запросы родных. Пройдет еще много лет, прежде чем узнает Саша, что означает эта формулировка.
Зашагали берегом речки Унгутки. Три года, с четырнадцатилетнего возраста поднимался Саша Неручек на подсанках вверх по Унгутке — работал на конной трелевке леса. Втянулся в работу — мог один навалить на подсанки бревно любого размера, в сорок пудов весом. Малинники на горах, крапивные заросли на том месте, где стояли бараки, в них размещались польские семьи... Алексеевские покосы, Мокрая Базаиха — все это теперь остается за гранью...
Впереди дорога на фронт, о котором мечтал
Саша давно. Даже заявление подавал, в
котором сделал себя на два года старше,
когда уходили на фронт старшие ребята...
Некоторые уже были убиты: братья Гвоздий —
Василий и Владимир, братья Толстихины и
Перевозниковы. Инвалидом вернулся Виктор
Гаврищук... А он все ждал. "Дайте автомат,
— мысленно требовал Саша. — Я докажу, что
мой отец не враг народа". Работал и ждал...
Отец... И как в кадрах немого кино — станция Иланская. Их встречает на пароконной подводе отец — родной, незабываемый.
С такими добрыми глазами, как у старшей сестры Ольги, высланной с матерью раньше их, малолеток. Едут по таежной дороге, колеса громыхают по круглому настилу через ручьи и низинки. В лощинке — островерхие деревья с шишками на ветках. "Кедры", — поясняет отец. Поискал-поискал, на обочине дороги — подает шишечки; дети не знают, что с ними делать.
Вот и барак на высоком берегу Поймы. Их встречает все население барака, ведет маму — гурьбой за ними все семейство. Небольшой огород за бараком, стайки-хлевы с сеном на крыше — с десяток таких хлевов. "В лесу у меня два стожка сена", — бросил отец. Узнал потом Саша, как появились коровы в их хозяйствах: спецпереселенцы в голодном году покупали коров в складчину на две, а то и три семьи. Доили через день по очереди. А кормили все вместе. За рекой, на Касьяновских полях — картошку сажали, даже просо сеяли.
Грозовые тучи над Сибирью появились с запада. В тридцать седьмом году пошли аресты. Арестовали и отца. На все запросы один ответ: "Без права переписки". А тут новая беда — их обжитые места занимает Краслаг — собирайтесь! Оставили неснятый урожай, заготовленное сено. Коров погнали гоном, дорогой оставляли в колхозах и просто у людей... Станция Камарчага и село Нарва, а потом капитан Благодатский приплавил их по Мане в Большой Унгут...
А теперь вот фронт. Стучат колеса вагонов на стыках рельсов. И в голове стучат назойливые мысли: воюют уже два года сыны раскулаченных и замордованных в тридцать седьмом году отцов... Им навесили ярлыки "врагов народа", их осудили "без права переписки". За что? Теперь вот он, сын "врага" Саша Неручек, приписал себе возраст, едет на фронт и рад этому. Рад защитить Отечество.
...На берегу Иртыша вырыты землянки, крытые камышами, камышами выстланы и нары. Тут и надлежало ребятам стать солдатами, притереться к шинелям, привыкнуть к двухразовому "приему пищи". Впрочем, Саше к этому не привыкать: в тридцать третьем году, когда высылали мать со старшей сестрой к отцу, дети привыкли ко всему — и к голоду, и к холоду... А вот домашние валенки подвели: просушить их было негде, пальцы примерзали к подошве... О своих обмороженных пальцах он в военкомате умолчал. Из разговоров солдат, поступивших из госпиталей, узнал, что в наступление посылают штрафников и — в сопровождении пулеметных команд. И тут Саша похолодел: "А что, если там и те, что "без права переписки"? Его отец... И он будет держать его под прицелом?.. Не знал, что этих на фронт не посылали, да и не было уже отца в живых...
...Были Гдыня, Данциг... Затопленные низины... Был Кенигсберг...
В Большом Унгуте теперь установлена стела с именами солдат, не вернувшихся с фронта. Среди них двадцать девять спецпереселенцев, вот их имена: братья Иван и Александр Гарань; братья Кузнецов В.Ф., Кузнецов Л.Ф., Кузнецов А.Ф.; братья Перевозниковы; три брата — Сосновский И.Г., Сосновский А.Г. и Сосновский Н.Г.; Серебряков Н.Д. и Серебряков Я.Д.; Ткачев А.М. и Ткачев Л.М.; Толстихин А.И. и Толстихин Я.И.; Смолев И.М. и Смолев Н.И.; Головченко А.Н. и второй Головченко А.Н.; Горейло М.Ф.; Дидик П.Ф.; Дручек И.С.; Карпук В.С.; Крюков А.П.; Климов И.А.
И еще пишет бывший фронтовик, сын "врага народа" Александр Неручек о том, что полная реабилитация спецпереселенцев наступит только тогда, когда в сознании общества исчезнет навязанный ему образ "врага народа"... Об этом написали мне и Афанасий Евгеньевич Лапшаков с Ангары, и Иван Андреевич Акулов из Проспихино. И Иван Андреевич Акулов сообщает: "К рации Александра Неручека - он был связистом, выходил в тыл врага — была привязана граната на случай захвата"...
Добавлю от себя: мне неизвестны случаи перехода спецпереселенцев на сторону врага. Дети "врагов народа", попав на фронт, в плен не сдавались.
Николай Чернюк
«Красноярский рабочий», 21-28.10.95
На снимке: Александр Леонтьевич Неручек (1945 г.). Германия