Лагерная тема — одна из самых жгучих в истории и литературе России. Известный красноярский историк Леонид Киселев давно занимается ее изучением. В его обстоятельном историческом очерке "Тайны красноярского концлагеря", опубликованном 8 августа 1992 года в "Красноярском рабочем", показано, как в нашем городе еще на заре советской власти, в далеком 1920 году, большевиками создавалась зловещая индустрия порабощения людей. Особенно много лагерей в крае появилось в годы воины. Однако этот исторический факт остался незамеченным. До сих пор нет публикаций, посвященных какому-то отдельно взятому лагерю, тому, как там складывалась лагерная, трагическая судьба заключенных. И вот, благодаря творческому поиску Л. Киселева, появилась остросюжетная, захватывающая повесть об одном из тех, кто прошел через лагерный ад, о лагере в приангарской таежной глуши времен войны. Время и место описываемых событий подлинны. Реальны и герои повести, изменены лишь, по известным причинам, их фамилии. Автор бывал на месте, где когда-то находилась лагерная каторга, видел своими глазами зэковский лесоповал. Все увиденное и услышанное от бывших заключенных, а также найденное в архивах со временем в легло в основу повести, право первой публикации которой автор предоставил "Красноярскому рабочему".
12 июля 1978 года пополудни из широких дверей ленинградского кинотеатра "Титан" на Невский проспект хлынули люди. Среди выходивших был и высокий, седой мужчина преклонного возраста, интеллигентно одетый, с тростью в руке. Люди оживленно обменивались между собой мнениями о только что просмотренном фильме "Особо опасные", в котором показан побег заключенных из лагеря. Седой мужчина, выкидывая впереди себя трость, не спеша пошел по Невскому проспекту. Свернув в парк и выбрав свободную скамейку, он сел, опершись на трость. По его внешне спокойному виду нельзя было понять, как он взволнован фильмом. Не единожды глядевший в глаза смерти, он с содроганием вспоминал события давно минувших лет.
...Конвоира Черткова, вернувшегося 12 июля 1944 года в конце дня с прииска Центральный и крепко спавшего, разбудили ночью и срочно вызвали к начальнику лагеря, у которого уже находились его заместитель и старший конвойного отделения.
— Несколько часов назад при попустительстве конвоиров из лагеря вбежал заключенный Турусов, — сказал недовольно начлага. — Напомню его данные. Тридцати семи лет, осужден особым совещанием НКВД по пятьдесят восьмой и как враг народа определен на "плепку". Уже прошел через два лагеря строгой изоляции, что это за лагеря, сами знаете. Живыми оттуда не выпускают не только зэков, но и нашего брата. Из лагерей умудрялся сбегать. Как уцелел после побегов, одному Богу известно. На момент ареста, по картотеке НКВД, считался крупным геологом. Побывал с геологическими партиями во многих глухих местах, хорошо ориентируется в тайге.
Начлага сделал паузу, воцарилось тягостное молчание. Конвоиры ждали, на кого он возложит поимку беглеца.
— Тебе, Чертков, поручаю поимку заключенного, — голос начлага звучал повелительно. — О том, что беглец, здоровый и выносливый, сам знаешь. Но ты тоже не из слабых. Как поступить с заключенным, когда его настигнешь, подскажет обстановка. Теперь о предполагаемом маршруте побега. Возможно, Турусов бежит на Мотыгино, ведь оттуда можно быстрее выбраться в Красноярск.
— Думаю, что Турусов этот маршрут использовать не будет, — вставил Чертков.
— Почему так думаешь? — спросил начлага.
— Сомнения нет, что Туру пытается пробраться в Красноярск, но через Мотыгино бежать не рискнет, дорога туда людная, транспортная: он быстро себя обнаружит, а пойдет он другим путем, через мутовинское зимовье, — сказал Чертков, выбросив руку в сторону предполагаемого пути побега заключенного. — От нашей Уронги до Удоронги, где находится зимовье, до Каменки и дальше совсем безлюдно. Спрячется в барже и по Ангаре и Енисею незаметно доберется до Красноярска и там осядет.
— Турусова надо опередить, и ты, Чертков, к утру должен быть у мутовинской заимки, — сказал начлага тоном, не терпящим возражения. — Прихвати автомат, беглец вооружен пистолетом. По сведениям одного из моих стукачей, это тот пистолет, который охранники потеряли, когда устроили пьянку на верхней террасе лесоповала. Турусов нашел его и надежно спрятал.
...Турусова арестовали ранним сентябрьским утром 1937-го. На рассвете в квартире раздался внезапный звонок. Заспавшись с дороги, он не смог открыть дверь первым — опередить мать. В просторную прихожую вошли трое сотрудников НКВД и предъявили ордер на арест. Турусов, увидев энкаведистов, не растерялся, не выдал своего волнения.
— Когда прибыли в Ленинград? — спросил напористо майор.
— Вчера. вечером, — ответил Турусов, посмотрев на майора в упор. .
— Где вы находились несколько месяцев и чем занимались? — наступал тот.
— Я выполнял правительственное специальное задание геологического поиска месторождений ценного сырья на Урале для оборонной промышленности, — последовал ответ Турусова, — Об этом известно в Наркомате обороны.
— Кто вам давал задания скрывать найденные ценные месторождения, ослаблять военную мощь нашей страны? — продолжал допытываться майор.
— Отвечать на такие вопросы,не нахожу нужным, — отрезал Турусов. — Работа, которую выполнял, является секретной.
— Назовите адреса в Германии, куда пересылаются секретные координаты найденного сырья? — домогался незваный гость.
— Не высасывайте из пальца то, чего на самом деле нет! — выпалил Турусов, побагровев от гнева.
Майор понял, что допроса не получится, и отдал распоряжение своим подчиненным на обыск квартиры. Энкаведисты, забрав геологические дневники и книги зарубежных изданий по геологии, увели Турусова. Дверь родительской квартиры, в которой он родился и вырос, закрылась за ним на долгие годы.
Через десять томительных дней, проведенных в переполненной заключенными камере тюрьмы "Кресты", Турусова вызвали на допрос. Следователь бегло ознакомил его с делом, заведенным на него как на государственного преступника, умышленно утаившего найденные в геологических поисках крупные месторождения ценных минералов с целью передачи их координат за границу. Допросы повторялись, его силой принуждали признать предъявленные ему обвинения, выдать фамилии лиц из Наркомата обороны, причастных к сокрытию найденных геологических месторождений сырья, явочные адреса в Германии.
Турусов был образованным человеком, учился в Ленинградском горном институте, стажировался в Берлинской горной академии. Он хорошо разбирался в политической обстановке, какая сложилась к этому времени в стране, и ему не представляло труда понять, что на него по гнусному доносу сфабриковано дело.
Три месяца следователи издевались на допросах над Турусовым. И после того, как особисты свершили над ним пятиминутный суд, его с клеймом "враг народа" бросили в лагерь смертников, где зэков косила лагерная каторга. Почти всех заключенных, строивших железную дорогу, поглотила таежная болотная трясина. В другом лагере он попал в необычную бригаду, состоявшую из бывших высших офицеров НКВД. Глубоко под землей они вырубали из кварцевых жил золото. Но и царь металлов не спас невольников от смерти. Они навсегда остались на дне темной, сырой шахты. Чтобы продлить свою жизнь, Турусов дважды отваживался на дерзкие побеги из лагерного ада, зная, что смерть будет преследовать его неотступно. Побеги заканчивались тем, что его бросали на растерзание озверевших овчарок. Но каждый раз, то ли по счастливой случайности, то ли по чьей-то воле, он оставался живым. На седьмом году заключения Турусов был переброшен в третий лагерь.
Лагерь находился в таежной глухомани, на речке Уронге, у подножья крутых сопок. По своей величине и примитивному устройству лагерь считался маленьким. Каторжную невольницу трудно было заметить, если даже проходить мимо. Густой хвойный лес, окружавший лагерь, служил надежным заслоном от постороннего глаза. Пристанище заключенных — два наскоро собранных длинных барака из неошкуренных бревен, между которыми зияли щели. Бараки, огражденные высокими столбами и опутанные колючей проволокой, зимой промерзали так, что стены и потолки докрывались густой сыпучей изморозью, летом и осенью их "пробивали" дожди. Из-за крутости сопок в лагере всегда было темно: туда редко проникал солнечный свет. Зимой в глубокую впадину, где был расположен лагерь, наметало много снега. Весной вокруг него и по всей болотной пойме Уронги снег медленно стаивал, превращаясь в ледяной панцирь. Свой лагерь заключенные окрестили ледовым могильником.
Оказавшись на Уронге, Турусов сразу же определил, что это такой же лагерь смерти, как и те, которые он уже прошел. Это был лагерь особого назначения НКВД и вспомогательно использовался для добычи золота. Заготовленную зэками древесину пожирали, драга. Они крутились рядом, на Удерее, добывая золото, которое уходило в Америку на оплату военных заказов. Кровопролитная война с немцами обходилась дорого.
Зимой с утра и до вечера над лагерем был слышен тупой стук топоров, пронзительный скрежет пил и оглушительный свист сутунков, несущихся с крутых косогоров вниз по облитым водой и замороженным деревянным желобам. Эти звуки, гулкие и протяжные, таившие в себе что-то зловещее, рассекая морозный воздух, волна за волной проносились над тайгой, оседая где-то рядом, в ее хвойной пустоши. Лесоповал - зона, и заключенные знали, что если они вырвутся за ее пределы, то заплатят та это своей жизнью.
Лагерь был тем местом, где против заключенных объединились злые силы природы и человека. Зимой глубокие снега и леденящий холод, вонзавшийся в тела заключенных с остротой отточенной иглы, весной занудливая цинга, летом беспощадный гнус, доводящий их до бешенства своей ненасытной кровожадностью, и палящий зной выворачивали узников наизнанку. Вдобавок изнурительный каторжный труд на лесоповале под вооруженным присмотром назойливых надзирателей и муки голода не оставляли невольникам надежды на выживание. Зэков, "отдавших концы", не хоронили. Зимой их складывали неподалеку от бараков. На студеном морозе трупы быстро смерзались и их заносило глубоким снегом. С весны трупы оттаивали и все лето смердили едким зловонием. Заключенные и стражники привыкали ко всему.
Зэк в лагере был уподоблен самой паршивой скотине, о ценности его жизни говорить не приходилось. Начлага, человек с явными признаками инстинктов зверя, властвовал над судьбами и заключенных, и охранников, угрозой внушая им страх и покорность. Он поощрял жестокое обращение охранников с узниками, всячески превращая их в доходяг.
Порою казалось, что по лагерной зоне маячат тени человеческих скелетов. Заключенные не могли держаться на ногах, падали, и было не редкостью, когда они заканчивали свою жизнь на пути к лесоповалу. У оставшихся в живых зэков не хватало сил вытягивать дневную норму за себя и умерших. План лесозаготовок срывался, начальнику лагеря не начисляли премиальные в золотопромышленном ведомстве. И тогда он набрасывался на надзирателей. А им это не нравилось. И улучив момент, лагерные надзиратели — люди жестокие, с помутившимся рассудком от постоянного употребления спирта, расправлялись с зэками, применяя изуверские способы их уничтожения.
Лагерь содрогнулся от леденящего душу убийства заключенного Воронцова. В декабре тайга утонула в глубоких снегах. Рубка леса затруднилась. А потом грянули трескучие морозы. Свирепствуя, они весь январь удерживались на отметке ниже пятидесяти градусов. Тайгу, окутанную густым куржаком, сковала лютая стужа, лес омертвел, воздух стал ломким и его трудно было продохнуть. У Воронцова стужа обострила болезнь, которая свалилась на него еще во времена прошлого заключения за революционные вылазки в народ. Страдая от тяжелой хвори, Воронцов не мог распиливать и складывать тяжелые сутунки в штабели, у него на это не было никакой мочи.
В один из поздних морозных вечеров двое надзирателей, дежуривших по лагерю, ворвались в барак и подскочили к нарам, где лежал хворый Воронцов.
— Вставай, доходяга! — крикнул надзиратель и, схватил ослабевшего Воронцова за плечо.
— Зачем это? — возмутился тот, предчувствуя что-то неладное.
— Сейчас узнаешь! — ответил, ухмыляясь, надзиратель.
И не успел Воронцов глазом моргнуть, как оказался в их каптерке. В какой-то миг последовал сильный удар по спине, и он упал на холодный пол. Надзиратели затолкали зэка в мешок из толстого брезента, завязали и, облив водой, выбросили на жгучий мороз во двор лагеря. Пока стражники пили спирт, Воронцов корчился на морозной стуже. Разомлев от выпитой дозы, они впали в спячку. А когда очухались, Воронцов был уже заживо превращен в ледовую твердь.
Турусов появился в лагере накануне того дня, когда надзиратели заживо заморозили заключенного Воронцова. Изуверские лагерные порядки держали заключенных в постоянном смертельном страхе. И когда прибывала новая партия заключенных, их надо было чем-то ошеломить. Убийство Воронцова и было приурочено к прибытию тех зэков, среди которых оказался и Турусов.
Турусов, пройдя уже через два лагеря смерти, не удивился жестокому убийству Воронцова. Он знал, что где бы ни находились заключенные, над ними всюду витает смерть. В его голове начала зреть жгучая мысль о побеге и из ледового могильника. Долгими темными ночами, пока была зима, лежа на холодных нарах, он мысленно создавал план побега, продумывая все препятствия, какие могут возникнуть на неизвестном и трудном пути в таежной глуши. Терпеть дальше рабский труд и жестокое насилие, царившие в лагере, нет смысла. Лучше погибнуть в бегах, чем насильственно умирать в лагере, считал он, готовясь к новому побегу.
Знойное лето в удерейской тайге было в разгаре. Весь день нещадно палило солнце. Тайга, пропеченная жаром, отдавала хвойным смольем, прелостью мха и гнилостью кочкарника. На нижней террасе лесоповала заключенные складывали тяжелую древесину в длинные штабеля. Непосильная работа на солнцепеке и обильно выступавший соленый пот изнурили невольников. Они задыхались густо настоявшимся знойным воздухом, иссушающим и без того худые их тела. К вечеру небо нахмурилось, тайга погрузилась во тьму, и роем закружился ненасытный гнус. Начал накрапывать дождь и, разойдясь, полил как из ведра. Охрана, состоявшая из двух надзирателей, вооруженных автоматами, подала заключенным команду закончить работу. Надзиратели построили, посчитали невольников и вывели их на тропу. Узники с опущенными головами и натруженными тяжелой работой руками, промокшие до нитки, под вооруженным конвоем, медленно продвигались по размытой дождем тропе, петлявшей в темноте густого ельника. Спотыкаясь на кочках и колодинах, они проваливались по колено в воду.
Один из надзирателей — новичок, недавно появился в лагере и сегодня впервые конвоировал заключенных. Турусов решил использовать неопытность молодого надзирателя и начавшийся дождь и осуществить третий побег, цена которому — жизнь. Когда заключенные скрылись в глухом ельнике. Турусов опрометью отскочил в сторону и спрятался за толстую ель. Небо в это время словно прорвало: раскатисто ударил гром, огнем сверкнула молния, озарив потемневшую тайгу, и сплошной стеной хлынул ливень. Надзиратель, идущий впереди, крикнул ускорить шаг, а замыкающий — новичок, гикнул ему в ответ. Припав к липкому стволу ели и затаив дыхание, Турусов усилием воли сдерживал сильно колотившееся сердце, дожидаясь, пока стихнет чавканье ботинок заключенных на напоенной дождем тропе. На какой-то миг им овладело сомнение в смысле побега. Но сознание толкало к действию, и отказываться от задуманного уже было поздно. Отдышавшись, стоя под елью, Турусов бросился на крутой косогор, с которого, как он думал, должен быть выход в распадок. Места эти он совсем не знал, а бывать вокруг лагеря приходилось не более чем на три километра, но, как геолог, интуитивно предполагал, что распадок выведет к реке, которая укажет выход к большому водоразделу. Из отрывочных разговоров конвоиров Турусов часто слышал, что лагерь находится где-то вблизи таких речек, как Удерей и Удоронга, впадающих в Каменку. Ему казалось, что раньше уже где-то встречал эти названия. И вспомнил, как однажды, еще, будучи студентом горного института, изучая геологические возможности енисейско-ангарского бассейна, нашел атлас золотых приисков удерейского Клондайка, где подробно сообщалось об этих речках. Подобрал он и брошенную надзирателями местную газету, в которой указывались ориентиры удерейского золотопромышленного района. И он географически вычислил, что лагерь на Уронге граничит близко с Нижним Приангарьем. Пробраться из лагеря к Aнгаре можно через деревни Мотыгино или Каменку. Турусов наметил путь побега через Каменку как менее опасный.
"Вперед и только вперед! — заставлял себя Tyрycoв, преодолевая хлеставший его ливень и ночную темноту. — Пока темно и бушует ливень, надо успеть уйти как можно дальше от лагеря в глубь тайги".
Турусов знал определенно, что его поимку поручат конвоиру Черткову. Со звериным воображением, жестокий и безжалостный к заключенным, он всегда соглашался на поимку беглецов. Его за это вознаграждали продуктами, которые он обменивал на спирт у рабочих соседних приисков. Чертков беглецов не догонял, а медленно их преследовал. Преследование закапчивалось, когда заключенный, обезумев от изнурительного блуждания по тайге и мук голода, забивался в бурелом, падал и крепко засыпал. В это время и наступала трагическая развязка. Чертков скрадывал зэка, внезапно на него набрасывался и, связав, бросал на расправу гнусу. Связанный беглец, не выдерживая адских укусов и, вспухнув, кровоточа, погибал. А конвоир составлял акт о найденном мертвом зыке.
Конвоир Чертков, получив приказание начлага, тут же собрался и устремился преследовать сбежавшего заключенного Турусова. Он вышел из лагеря затемно, когда дождь еще вовсю бушевал. Уроженец здешних мест, Чертков хорошо знал всю округу тайги. Весь вымокший под проливным дождем, он, однако мигом проскочил Нозолинские поляны, пробежал на одном дыхании по узкой тропке, идущей по верху висящих над журчащим Удереем скал, и, обойдя крутой горой прииск Центральный, направился длинным тянигусом через мостики и ключ Таленький прямо на Удоронгу. Там, на берегу речки, среди кряжистых листвяков, приютилась мутовинская охотничья заимка, где, наверное, и сделает свою первую остановку Турусов, думал про себя конвоир, быстро продвигаясь по знакомой дороге.
Как и предполагал Турусов, к рассвету, когда дождь перестал лить, он выбрался к большому распадку, вдоль которого по разные стороны раскинулись длинные хребты. Остановился под развесистой сосной, чтобы передохнуть. Ботинки совсем раскисли, в них хлюпала вода. Турусов думал, как ему поступить: развести костер и обсушиться или вздремнуть. После прошедшего дождя дым костра может выдать, да и спички надо беречь, а вот вздремнуть накоротке надо обязательно. Наломав пихтовой xвои и обложив себя со всех сторон, он притулился к колодине и погрузился в состояние чуткой дремы. Дремать долго не пришлось. Сильно сверлившая голову мысль, что надо постоянно продвигаться вперед, заставила его встать с лежанки. Кругом безрадостная картина. После прошедшего ураганного ливня сырой лес дышал прохладой, с деревьев сыпалась крупная капель. Сопки курились туманом. Густой и сизый туман сползал с вершин сопок и медленно расстилался по распадку. Вынырнувшее из-за хребтов солнце, пробиваясь через густую хвою деревьев, еще тускло светило.
Чувство сильного голода напомнило Турусову, что в его потайном кармане на груди лежит сухарь, от которого пришлось отломить первую маленькую долю. Проглотив сухарик, достал из заднего кармана пистолет, обтер его рукавом куртки и снова спрятал на прежнее место.
"Надо искать речку, она выведет к дороге" - с этой мыслью Турусов огляделся вокруг. Зная о смертельной опасности при внезапной встрече с преследователем, он неподвижно стоял в густом ельнике, прислушиваясь к любому шороху, какой можно было услышать в этy минуту. Зловещая тишина давила на каждую его клеточку и жилку, и, прежде чем ступить в неизвестность, он определил путь продвижения на северо-восток так, чтобы к вечеру лучи солнца падали на правое ухо.
Он долго спускался по распадку вниз. Когда миновал густую чащу и большую гарь, набрел на площадку, поросшую серым ягельником. Он ухе хотел было упасть на прогретый солнцем ягельный пятачок, как его обостренный слух уловил звуки, похожие на журчание текущей воды. "Речка!" — обрадовался Турусов и бросился вперед, раздвигая на своем пути густой ивняк. Выбравшись к речке, весь день с остановками спускался вниз по течению, преодолевая захламленные берега. К вечеру, когда кончились заломы и стали попадаться чистые галечные берега, он вышел к полянке, напоминающей покос. В дальнем ее углу под присадистой березой торчали сложенные конусом сухие жерди для огораживания сенного зарода. Они подсказывали, что где-то близко находится охотничье становье.
Дождавшись темноты, Турусов стороной обошел сенокосную полянку и кустами пробрался к заимке. Остановился в сотне шагов от нее и прислушался. Вечерний воздух наполнился хорошей слышимостью. На заимке тявкнула собака, промычал телок, послышались одиночные голоса людей. Вернулся к речке и, отыскав большой сухой выворотень, устроился под ним на ночлег.
***
В разгар утра Чертков добрался до речки Удоронги, но подходить к мутовинскому становью не рискнул.
"На заимке показываться нельзя, — решил он, обшарив все вокруг, и, не найдя свежего следа беглеца, направился к высокому косогорчику, с которого хорошо была видна охотничья заимка. — Турусов уже где-то рядом, и как бы его не спугнуть. А если еще не добрался до заимки, то надо подождать его и накрыть". Остаток дня Чертков провалялся в зарослях, ожидая, когда беглец появится около зимовья.
***
Турусов во вторую ночь беспокойства не испытывал. Но как только свет забрезжил, жалящие комары и липкий мокрец ринулись на него. Разводить костер рядом с заимкой не рискнул. И чтобы избавиться от назойливого гнуса, забрел в речку. Стоя в холодной воде, соображал, как найти кратчайший путь к большому водоразделу. Поразмыслив, двинулся вдоль звериной тропы, уходившей куда-то в глубь тайги. Весь день пробирался через густые заросли, сверяя выбранный путь с тропой.
Сухой палящий зной сильно разморил Турусова, нестерпимый голод сосал по ложечкой, и силы стали иссякать, а восполнять их было нечем. Однако, несмотря на зной, голод и смертельную усталость, он с неистовым упорством заставлял себя преодолевать таежные крепи.
Солнце клонилось к закату. Не в силах больше идти, Турусов остановился, чтобы выбрать место ночлега. До его слуха донесся стук дятла, словно с возвышенности.
"Где-то близко высотка, сухое место", — подумал он и пошел искать к ней выход из чаши. Не прошел и двух десятков шагов, как оказался перед сухим косогорчиком. Турусов укрылся под елью и долго осматривал высотку. Его внимание привлек обрывистый скос, где под ветвистыми соснами был виден вход в маленькую землянку. Отбросил заслонку из пихтового лапника, высохшую от времени, и шагнул внутрь землянки, закрыв широкой спиной проход. Темно, ничего не видно. Повернулся боком и прижался к стенке. Ворвавшийся луч вечернего солнца осветил земляной пол, на котором из-под серой солдатской шинели, покрытой паутиной и трухой, торчали сапоги.
Турусов наклонился и сдернул шинель. Под ней в истлевшей форме красноармейца лежал скелет человека. По телу Турусова пробежал холодок. Бегло осмотрев землянку и не найдя в ней ничего, что могло бы ему понадобиться, он опрометью выскочил...
До заключенных, хотя и находившихся в лагерной изоляции, все же доходили слухи, что дезертиры, сбегая с фронта, забиваются в глушь тайги и выжидают окончания войны, обрекая себя на погибель. Вот и этот решился на медленную смерть.
Черткoв забился в чащобу и весь второй день с раннего утра и до позднего вечера наблюдал за заимкой. Однако к становью никто не подходил. Турусов или миновал заимку, или идет вдоль речки, — бормотал Чертков. Когда над тайгой начали опускаться сумерки, он вылез из засады и пошел берегом Удоронги вверх, чтобы еще раз поискать следы Турусова. Полазив по густому кустарнику и осмотрев песчаную отмель, он уже намеревался развернуться обратно, но заметил в высокой траве еле видимый сухой выворотень. Поглядывая с опаской на предполагаемое укрытие беглеца, преследователь, как хищник, почувствовавший вкус кровавой добычи, шаг за шагом, раздвигая густую траву, подавался к выворотню, держа наготове взведенный автомат. У выворотня заметно примятая трава.
Наконец-то след найден, — облегченно вздохнул Чертков и опустился на крепкий корень выворотня. Перед ним долго маячила тень беглеца. Уютно устроившись на ночлег под пушистой сосной с взведенным автоматом, конвоир обдумывал, какую кару он применит к беглецу, когда его накроет. Не забыл подумать и о том, какое получит от начлага вознаграждение за поимку сильно надоевшего зэка.
Наступило утро четвертого дня побега Турусова. Он тревожно провел ночь в кочкарнике. Ноги одеревенели, изнывая тупой болью, руки обмякли и не слушались, голова отяжелела и шла кругом. Вспомнил, что в кармане лежит последний сухарик. Положил его в рот и ощутил спасительный вкус хлеба. Пошарил рукой за кочкой, взял сорванную с вечера жесткую черемшу и пожевал. Сытости она не прибавила.
Еще раз ощупал затекшие ноги и осмотрел избитые ботинки. У одного совсем оторвалась подошва. Разорвал штанину брюк на длинные полоски, и, перевязав ботинок, вылез из укрытия.
Кругом безмолвная и неподвижная тайга, таившая в себе много загадочного. Турусов как геолог не сомневался, что тайга содержит несметные богатства полезных ископаемых и здесь есть, где развернуться поисковым партиям. Мертвая тишина пронизывала насквозь, даже всегда мельтешивший осиновый лист висел, не шелохнись. Снизу тянуло прохладой, сверху с каждой минутой все ощутимее пригревало поднимающееся над тайгой солнце. Утро предвещало опять знойный день. Турусов уже так сильно свыкся с таежной тишиной, что она больше не вызывала в нем того напряжения, какое он испытывал в первые дни побега. Определяя направление пути по тайге, Турусов задумался, пытаясь уяснить для себя, похож ли он нa загнанного зверя. Он знал, что все эти дни Чертков идет по его следу. Конвоир где-то здесь, рядом, ждет только удобного момента, чтобы внезапно наброситься на него. "Нет, я не мятущийся зверь, и преследователя не стоит страшиться, даже если бы он и был злобной, овчаркой", — думал про себя Турусов, вспоминая, как грызли его озверевшие овчарки при первом побеге из лагеря смертников.
К середине дня, когда хвойный лес, тлея от раскаленного солнца, казалось, вот-вот вспыхнет огнем, Турусов, мучимый жаждой, неожиданно набрел на ключ, тихо журчащий в густом кустарнике. Беглец опустился на колени и стал взахлеб пить воду из родника. Холодная вода обдала потрескавшиеся губы, иссушенное лицо, прошла по воспаленному желудку. Турусов уронил голову в струившийся ключ и смыл с лица соленый пот. Холодок воды взбодрил его, он открыл глаза и увидел на дне ключа множество желтых бусинок.
“Золото! — пронеслось в голове Tvрусова. — Оно, и не что иное, богатая россыпь!" Он собрал золота, сколько мог, сложил его в выбоину серой плиты и долго сидел на большом камне, глядя отрешенно на царя металлов. Найденное золото пробудило в нем профессиональное чувство геолога, которое уже стал забывать за долгие годы лагерной изоляции. И чтобы вспомнить свое любимое занятие, он бросился осматривать среди кустарника и камней мерно текущий ключ. Переходя от одного участка к другому, он все чаще находил на дне ключа богатую золотую россыпь. Сомнений не было, здесь крупное месторождение золота, и о нем, видимо, никто еще не знает. Найти такую золотую россыпь было давней мечтой многих геологов. И Турусов знал, что его друзья-поисковики изрядно помотались по тайге с геологическими партиями в поисках подобного золотого клада.
Он машинально схватил заостренный камень и стал вырезать на мягких стволах молодых сосен опознавательные геологические указатели найденного клада: одна, вторая, пятая, десятая метка. Долго бы Турусов еще вырезал метки на деревьях, да больше не мог, смертельно устал. Ему, уже сполна испытавшему лагерный ад, вдруг стало досадно за то, что нашел золотой клад, но доказать его находку не сможет. Он — заключенный, он — беглец.
***
По ночам Чертков отсиживался в таежных крепях, а днем, как хищник, продвигался по следу Турусова. Знающий свое дело, конвоир не спешил догонять беглеца, выжидал, когда он, совсем обессиленный, упадет где-нибудь за колодиной. Вот тогда будет самое время, чтобы его накрыть.
В один из дней своего преследования конвоир набрел на то место, где Турусов нашел золото. Полазив по ключу и с любопытством осмотрев оставленные Турусовым метки на соснах, Чертков остановился, чтобы напиться из родника холодной воды. Когда наклонился, увидел сложенное беглецом золото. Имея опыт старательской добычи золота, он не стал теряться в догадках, как с ним поступить, а, завязав платок мешочком, сложил в него все желтые бусинки. Удовлетворенный непредвиденной находкой, Чертков запалил костерок и плотно закусил консервной тушенкой. Вскипятив в освободившейся банке воды и напившись кипятку, он долго думал, продолжить ли ему преследование заключенного или поискать в ключе золото. Ему приходила в голову и такая мысль: быстрее настичь Турусова, застрелить его и скорее вернуться в лагерь, чтобы взять отпуск и вынести найденное золото. Жадность к свалившейся на него золотой наживе не давала ему покоя, и он остался здесь на ночевку.
***
Едва стало светать, как на Турусова обрушился мокрец и комар. Кровожадный гнус облепил уши, глаза, лез в нос, забрался под изодранное лагерное тряпье, и от него не было никакого спасения.
"Это не иначе как перед дождем", — подумал Турусов и закрылся глубже в траву между кочками. Капля ударила по березовому листу, за ней другая, и дождь заморосил, словно из сита. Турусов не хотел мокну под дождем, лежа в траве. Поднявшись с лежанки и покачиваясь от пробудившегося снова голода, он побрел дальше в поисках большого водораздела.
Турусов, испивший до дна чашу лагерной каторги и привыкший к самому жуткому, еще недавно мог преодолеть любые трудности. А теперь совсем разладился. Его тело, вспугнувшее кровавыми волдырями oт укусов гнуса, изнывало от голода кружилась голова, и он временами цепенел. И тогда приходилось часто останавливаться и подолгу отсиживаться. Но оставаться без движения - значит задолго до времени обрекать себя на погибель. И он усилием воли заставлял себя подниматься с насиженного места и продолжать путь по таежной глуши.
"Что это, какой-то бугор?" — Турусов никак не мог разглядеть что-то маячившее перед его воспаленными от изнеможения глазами. От бугра сильно несло запахом какой-то тухлятины. Подойдя ближе, увидел изодранную тушу сохатого, забросанную землей и деревянной трухой. "Проделки медведя, дело известное", — отметил Турусов. Стоя перед прогнившей тушей лесного великана, он думал, как ему поступить. Как геолог, часто ходивший в прошлые годы по тайге, он хорошо знал, что мясо животного, долго пролежавшее и начавшее гнить, ядовито. Но голод, уже сильно подточивший организм, победил разум. Турусов взял острый листвяжный сук и стал им выдирать из прогнившей туши сохатого кусок мяса. И только теперь он вспомнил, что все эти дни ни разу не пользовался неприкосновенным запасом — солью и спичками, лежавшими в том же кармане на груди, в котором еще вчера хранилась последняя кроха сухаря.
Турусов собрал вымокшие под дождем сучки и разложил костер. Насадив на приготовленный сук кусок гнилого, сильно пахнувшего мяса, бросил его в костер. Мясо зашипело, его гнилостный запах усилился. Дождь моросил, не переставая, костер часто затухал, мясо, не прожариваясь, прело на дыму. Ждать больше не было никакой мочи, и Турусов вытащил шипевшее мясо из дымившегося костра и, крепко просолив, стал откусывать большими кусками, проглатывая их, даже не пережевывая. Горячее мясо жгло пальцы, губы, подбородок. Но Турусов этого не чувствовал и все ел и ел, остановиться он не мог. Пережевывая сохатинную гниль, вспомнил, что ел мясо последний раз несколько лет назад, перед арестом. Изнурительная усталость и истощающий голод медленно отступали. Набитый горячим мясом желудок, внутренняя успокоенность неудержимо клонили Турусова в сон. Потеряв на какое-то время над собой контроль, он тут же у дымившего костра растянулся и крепко уснул.
***
Скоротав ночь, Чертков ранним утром перед уходом с золотой стоянки осмотрел ее, хотел убедиться, не оставил ли Турусов здесь чего-нибудь еще. Но, кроме меток на соснах, ничего найти не удалось. Моросивший дождь смочил плитняк, и он стал скользким. Торопливо прыгая с одной плиты на другую, Чертков выронил из рук автомат. Прокатившись по скользкой плите, автомат ударился пяткой приклада о большой камень и выстрелил. Пуля, разорвав сапог, обожгла лодыжку левой ноги. Чертков вскрикнул от внезапной боли и грохнулся наземь. Сильно ударившись затылком о камень, на какое-то время потерял сознание, а когда оклемался, попытался встать. Но жгучая боль в ноге сразу же выбила это желание из его головы.
"Однако на открытом плитняке заметно, надо скорее отсюда уходить", — с этими мыслями Чертков пополз вниз, оставляя после себя кровавый след. Дополз до чащобы, вырубил ножом стежок и, опираясь на него, заковылял по следу беглеца.
Турусов проснулся от какого-то рева, от которого весь содрогнулся. Ему показалось, что поднялся прогнивший сохатый и ревет на весь лес. Мотнув головой и открыв заспанные, отекшие глаза. Турусов увидел что-то большое, мохнатое и страшное, шедшее на него. Его охватил ужас.
Л.КИСЕЛЕВ
“Красноярский рабочий”, 10.02.96г.; 17.02.96г.; 24.02.96г.
Остальные номера с окончанием повести пока найти
не удалось