Может быть рассказы, которые я слышала и записала от моей свекрови, Ксении Михайловны Филипповой, будут интересны и другим читателям «Красноярского комсомольца»? Она прожила более 80 лет и до последних дней сохраняла хорошую память.
Родом Ксения Михайловна была из Забайкалья (Читинская область), из многодетной работящей семьи, которую дважды раскулачивали, перегоняя на красноярский север. Несколько братьев ее погибли в Отечественную войну. Сама она вырастила двух сыновей. Работала и на Камчатке по найму, и в колхозе, и в сельской больнице и еще на многих тяжелых самых рядовых работах. Умерла она в Красноярске в 1994 году.
Записывая ее рассказы, я постаралась как можно точнее сохранить стиль и язык ее повествования
***
...Нас в семье двенадцать было. Мама моя все дома рожала. И ничо! Нет, было все же один раз... как раз тогда у отца, у сестры его свекровку убили. А они богато жили. На заимке. Многие тогда на заимке жили.
Дом большущий был, анбар двухэтажный, забор плотный, высоченный. И цепень (сторожевая собака) здоровый был. Так цепня отравили, видно. Открыла, наверное, соседка, а у ей брат в банде был. Конешно, соседка: чужим не открывали тогда.
А деньги они в стене держали, сберкассов там не было. Только двести рублей на расходы были. Так она их показала, а про те, что в стене, так и не сказала. Поняла уже, что убивать будут.
Они у ей сперва ключи от анбаров забрали. Долго по комнатам водили. Пол крашеный был, по пыле много следов было. После уже вывели на веранду (вдоль всего дома шла), там уж, видно, железой по голове стукнули, там она и лежала. Голова раскроена. На шее у ей полотенец был - еще и полотенцем тем придушили.
Наутре соседи видят: ставни не открываются, печь не топится. Раньше же, как вставали, печи затапливали. Ну и пошли. И увидели, что пол истоптан, и она лежит. А в анбары так и не попали. Хучь и ключи были, а анбары все на нутряных закладках - они и не открыли. А анбары-то богаты были: маслы там, других продуктов тоже много было.
Ну и рассказали матери моей. А нельзя же, когда ребенок родится: вот и родился он весь синий от переживаниев этих, мертвый.
А еще одна, под братом-то, Анна, уже двухгодовалая, орехом подавилась, померла. Ну, туе, я не помню. А уже после брата, подо мной уже, помню мальчонку. Так тот в рубашке родился, знаешь это как? А мать-то, видно, так намучилась, что и уснула сразу. Очнулась - а он уже в ей задохся..
Помню, отец гробик такой маленький сколотил, положил его. А мы плачем! Ведь много нас уже было, а все равно жалко! Ну и схоронили...
***
Знаешь, почему я попов терпеть не могу?
Сосед у нас через дом был, худой такой, горбатый. А жена-то хороша у него была. Детей у них не было. Потом уже взяли большеньку девочку от брата его, Якова.
Я, бывалоча, все спрашиваю мать: «Ну почему она така здорова за него замуж вышла?» А мать и рассказала. Было их три брата. Два-то красивы, высоки, а этот горбатый. А она была сиротка, жила у тети своей.
Вот они и сговорили эту тетю, сговорили попа. Сватать поехал Яков, как жених будто бы. А уже при венчании подсунули этого, горбатого. А ее запугали, что раз обвенчались, то и должна жить. Она и осталась.
А Яков этот женился на красивой. Дочка у них родилась, а тут его на японскую войну взяли. (В девятьсот пятом годе, чо ли, японская была? Отец мой и на японской и на германской был. На японской еще и в плену сколь-то пробыл).
Так вот, Якова взяли, а жена его спуталась с одним - Прокопием его звали, а сам он себя Сергеем Лазой называл. Как напьется, так, бывалоча, кричит: «Я - Сергей Лаза!» Так его и прозвали.
Потом у них общие дети пошли, так и их звали - «дети Сергея Лаза». Яков вернулся с войны, не пошел к жене. А тую дочку (от Якова) горбатый к себе взял, так и ростили ее.
Я с тех пор попов ненавижу - вот ведь какие собаки! А в церковь на праздники всегда с подругами ходила. Ну, мы-то не молились, на наряды ходили смотреть.
В 31-м годе, помню, приехали в Стрелку из Забайкалья. В ней две церкви были: старая и новая. Так новая - така красива! Порушили все. Я молитвов не знаю, а мои Юрий с Виктором (сыновья рассказчицы) молились, с мамой моей научились. В 43-м годе отец их приехал: «Чо это оне молятся? Зачем научила?» А чо научила? Это они от матери моей: все около нее крутились и молиться с ней начали».
***
Я спрашиваю бабу Сину (так все ее называли), когда умер ее отец.
-Так в 37 годе его взяли.
- Как взяли?! Ведь высылка была в 31-м году?
- Так это, когда все отобрали и из Забайкалья в Татарку отправили. А то - в 37-м, когда уже там обжились. Многих отвезли в Енисейск, без права переписки - сказывали так. Мы ничо и не знали. А после уже один (то ли его отпустили, то ли сбежал) пришел в Татарку и сказал нам, что помер отец. Тот, который пришел, сказывал, что хорошо его запомнил: борода-то рыжа у него была, а голова черна и все улыбался. А наутро глядят - а он уж нежив лежит.
Так у него это в родове. И сестра его одна на сороковом годе в одночасье померла, а друга - на тридцать девятом.
- Зачем же их взяли-то? Я думаю, что так рабов добывали, чтобы бесплатно работали?
- Н-е-е! Зачем бы их тогда столь убивали? Сталин-то трус был - вот и боялся, что восстание подымут. Самих крепких-то и брали. А други-то не восстанут. Я помню, как Блюхера убили. Мы его так жалели - он же какой был!
***
Малярией я два раза болела.
Первый раз - в 36-м годе. Мне кажется, это у меня с молока началось. Я в то время на Камчатку завербовалась. Все мы там делали: и грузчиками были, и другую работу справляли. Надо было соль из трюма выносить на илимки. Это по-нашему, а по-японски - на дакаи. И везли на базу, на саму дальню, за сорок километров. А у меня малярия была. Днем-то ничо, а ночью на меня все накидывали и не помогало.
Только однажды вышла на палубу, легла на решетку (а она горяча была), прогрелась, а на следующу ночь, гляжу, меня и не трясет.
Послали нас тарировать рыбу. Все берега были красной рыбой завалены. Ну, мы все прибрали, на засолку отправили. Перед засолкой мыли мы рыбу, вода холодна была, а я ни разу и не болела.
Потом в Стрелке уже, в больнице работала. Вот с кухни принесли нам кастрюлю на ужин. А есть никто не хотел. Послали меня за Анной. А у них собака была. Так-то она связана, а достать могла. Вот позвала я Анну, вышла от ей, а собака молчком меня за руку и хвати. Я в осеннем пальте была, а все равно кровь пошла. Я сильно испугалась: она ведь не лаяла даже, а сразу куснула.
В больнице руку перевязали, дали порошок. Вот, видно, с испугу снова малярия началась. Главно, днем ничего, а ночью температура смертельна - так говорили. Удивлялись еще: «У тебя температура смертельна, а ты бревно пилишь!» Это мы с Геннадием на берегу Ангары днем бревна пилили.
А порошков надо было семьдесят ровно выпить. А я, как отпустило немного, бросила. Ну, и снова началось. Пришлось все пить.
А то еще некоторые водку с чесноком пили. Или змеиный выползок прикладывали. Знаешь, это когда змея шкуру меняет, он остается. Вот его и привязывали. Тоже, говорят, от малярии помогает.
Записала Людмила Козлова
«Красноярский комсомолец», 09.04.96