Жизнь, как она есть
В жизни Леонида Дмитриевича Тюшева столько невероятного и удивительного, что нет нужды прибегать к искусственным построениям, детективности или так называемой художественности. Лучше сразу предоставить слово ему самому, чтобы он последовательно изложил свою биографию.
— Все мои предки — коренные сибиряки. По линии отца — с Яика. Прадеда Бориса не помню, а дед Иван работал почтарем, возил почту в район и обратно. Дед по матери, Измаил, владел винокуренным заводом в селе Уджей. Бабка рано умерла. Женившись, он роздал дочерей дальним родственникам, мою маму и тетю Таню. Татьяна хорошо прожила свой век, а мама всю жизнь болела.
Наша семья, перебравшись из Каратуза в Ольховку, где, случалось, находили золото, нищенствовала в полуземлянке. Отец, бывший красный партизан из отряда Щетинкина, сапожник, мужик очень сильный физически, прямой, на язык невоздержанный (возможно, по этой причине невезучий), похоже, где-то в очередной раз сболтнул чего... По доносу соседей его и сграбастали. Я проснулся ночью от сильного шума - мы, три брата, спали на полу. В хате стояли трое в военной форме. Отец надевал сапоги и громко матерился. Так с матюгами и ушел навсегда. Через год умерла мама, через два взяли в армию старшего брата.
Мы с Михаилом остались вдвоем. Я бросил школу, устроился к артемовским геологам в разведпартию, а Миша подрабатывал где-то в конторе красивым почерком, пока не пришло время сдавать экзамены за десятый класс. В конце июня партию разогнали, всех мужиков забрали на фронт, а меня нигде не принимали: даже не помню, чтобы в доме была какая-то еда.
18 июля 1941 года (это уже по документам) учащегося 10-го класса средней школы Тюшева М.Д. арестовал сотрудник Артемовского горотдела НКВД. Опускаю детали, но уроженец Каратузского района, беспартийный, был обвинен в «клеветнических измышлениях по адресу руководителей ВКП(б), а также в распространении «пораженческих слухов». 9 октября военным трибуналом Красноярского гарнизона Мишу приговорили к расстрелу, а 6 января 1942 года приговор привели в исполнение.
В марте 1990 года от замначальника Красноярского управления КГБ Плютова я узнал, что Тюшев М.Д. реабилитирован в 1963-м. А позже в кабинете А.А.Бекетова, в Норильском отделении ФСК, куда переслали Мишино дело, я прочел, что к младшему лейтенанту ГБ Филиппову, который завел «дело» на моего брата, применено административное наказание: он лично арестовал по наветам 50 человек, пытал их, 47 расстреляно, а трое получили по десять лет. Сам он не расстреливал, я видел докладную палача с неразборчивой подписью: ефрейтор такой-то.
Я сбежал в Кемерово, в дом... майора НКВД Селезнева Филиппа Павловича. Не сразу, а поскитавшись, боялся, не без оснований, что и меня посадят. Тетю Таню помните? Это ее муж. Рассказал все без утайки, и дядя устроил меня на военный завод, учеником токаря... А через год, 10 августа 1942-го, я стал солдатом Великой войны, а скромнее — сабельником формировавшейся в г.Татарске Новосибирской области кавбригады. С маршевым эскадроном попал в кавкорпус, который уже в октябре прорвался в тыл противника и ходил рейдами до января 1943 года.
Все это время, вскоре выяснилось, меня, вражину, искали, но не там, а, как говорят, где было светлее. Больше года нахожусь на фронте и в тылу (чужом), имею боевые награды, трижды ранен, по третьему ранению еду в товарном воинском эшелоне на фронт из госпиталя, и меня в Каунасе снимают с поезда.
Слишком быстро? Чуть помедленее... Шестой гвардейский кавалерийский корпус после боев на Курской дуге (да-да, не только танки) перебросили под Смоленск. Опять прорываться в тыл. «Эскадрон!» — и на полном скаку... Очнулся — меня тащат на коня. Из седла, значит, вышибло. Полк ускакал, а подобрали разведчики стрелковой дивизии, 62-й. Мой конь бродил рядом, ждал, когда я отойду: голова пробита осколками, лицо в крови.
В землянке разведчиков, в санроте окреп и прибился таким образом к новой части. А тетя Таня получила похоронку: «Сабельник 50-го гв. кавполка 13-й гв. кавдивизии рядовой Тюшев Леонид Дмитриевич, 1924 года рождения... погиб 19 августа 1943 года, похоронен: д.Обирог Смоленской обл.»
Эх, знал бы Тюшев про такой оборот дела и последующие событая, назови он себя разведчиком Петей по фамилии, скажем, Шутов, и покатилась бы жизнь по-другому. Но он как был Тюшевым, так Тюшевым и остался. В новой части определили его разведчиком, а вскоре командиром взвода полковой разведки.
В апреле 1943 года под Оршей, в ночном поиске, возле вражеских проволочных заграждений Тюшева взрывом фугаса сильно контузило. Он временно потерял слух, но в санчасти полка его починили. Зато в конце июня комвзвода вынуждены были эвакуировать из медсанбата в тыл со сквозным пулевым ранением левого предплечья и разбитой лучевой костью. Вот когда он провел июль в госпиталях, а в августе ему была устроена «торжественная встреча» на каунасском вокзале, за несколько дней до этого отбитом у немцев (оперативно работали чекисты).
Видимо, за три года войны все поумнели, «органы» — не исключение. Вместо того чтобы хлопнуть наконец задержанного на месте, за углом или подержав до трибунала, — разведчика только разжаловали и определили в штрафники.
— В штрафной роте было много вернувшихся из плена. Попадали туда и за самовольную отлучку, и проштрафившиеся военные бухгалтеры, и проворовавшиеся снабженцы. Даже писари за какую-то ошибку. Все были равны, все - вперед, смерть все спишет. Сзади, это обязательно, заградотряд с пулеметами. Так что не побежишь: лучше уж смертью героя... Все понимали, что шансов остаться в живых, повернув, нет. А у рванувшихся в атаку напролом — есть (теоретически). Уцелевшим и раненым выдавали заготовленный бланк с вписанной фамилией: «искупил свою вину перед Родиной и восстановлен во всех правах».
Первый документ об искуплении несуществующих грехов Тюшеву выдали 9 октября 1944 года в 150-й отдельной штрафной роте 33-й армии: дикая атака штрафников закончилась для него очередным ранением и новой контузией. Он выздоравливал в госпитале, когда его вытащили из койки и отправили из Вильнюса на фронт, в 213-ю ОШР. Он по-прежнему где-то числился врагом. Ему по-прежнему не доверяли. Или делали вид, что не доверяют.
Пятое ранение он получил в 60 километрах от Берлина, на западном берегу Одера. Очнулся в повозке еще на поле боя. Потом очнулся в санроте, тоже ненадолго. В третий раз — на операционном столе. А когда лежал в санэшелоне, еще не придя в себя, в купе поутру вбежала медсестра. Приобняла, поцеловала, кричит: «Война кончилась!»
Для него она не кончилась, разве что — с немцами. Но тут начинается новая история из жизни Тюшева.
В госпитале Тюшева поставили на ноги, но раны еще не закрылись. Выписали документы до Кемерова, встретился в Москве, на Казанском вокзале, с другом - разведчиком, тот уговорил погостить у него, в омской деревне. В Омске комиссовали обоих: Иван получил третью группу инвалидности, Леонид – вторую.
В октябре 1945-го его - еще ходил с костылем — взяли на улице в Кемерово: «Ты все еще живой?» Месяц держали в тюремной камере, не вызывая. Новый год, первый послевоенный, он встретил в лагере «Кирпзавод». Оттуда перевели на шахту «Северная», в такой же лагерный барак, а там объявили, что ему «дали» 5 лет. (Везде как раз говорили о первой послевоенной сталинской пятилетке)
В Норильск его доставили 6 сентября 1946 года. Начинал он на ремонтно-механическом заводе. Перебросили в большой плавильный цех мастером в мехмастерскую. Потом был никелевый, коксохим... Где нужен был, туда и переводили. Вдруг — документы, что ли, попутали? — отправили в штрафной лагерь «Алевролиты». С пуском медного завода - 21 декабря 1949 года — что-то засветило впереди: ослабления в режиме, начеты рабочих дней... Не обманули! В августе его освободили. До срока.
25 лет назад президиум Верховного Совета СССР вернул ему награды (они пропали при последнем ранении). К этому времени Тюшев окончательно оглох, тяжело болел, дважды по полгода лежал в больнице, а еще лечился в Сочи по бесплатным путевкам. И, как сам выражается, «очень сильно и много работал над собой».
В то время у его 30-летней жены Лилии Степановны на руках оказалось трое малолеток и беспомощный, прикованный к постели муж. Она не пропустила ни одной рабочей смены, старшего успевала собрать в школу, младших отводила в сад, а муж смотрел на нее все понимающими влюбленными глазами, находил ответное чувство в ее взгляде и клялся себе, что не сдастся: эта прекрасная женщина, его ангел-хранитель, должна быть счастливой.
К своему 50-летию Тюшев играл бицепсами и гиря» и двух пудовками, как молодой штангист. В том же 1974 году он впервые был приглашен на встречу ветеранов корпуса, освобождавшего Ровно. Жена его сопровождала. Потом были встречи, еще и еще — на белорусской земле, на осковской...
Старший брат, израненный, с фронта вернулся, умер давно, а для Леонида еще раньше, ибо тот от Михаила отрекся, признав его врагом народа.
На родине Лилии Степановны комбинат купил Тюшевым жилье, дом на Ладоге. Леонид Дмитриевич собирается туда после сорока восьми норильских лет. «Судьба, конечно, издерганная, искалеченная — долгое одиночество, скитания, ни ласки, ни тепла, — в конце концов улыбнулась мне, да так щедро одарила... Внуков люблю безгранично. Они платят мне тем же».
Анатолий Львов
«Красноярский рабочий», 25.06.96