Слово о генетике И.Паншине.
Его уже почти год нет на этом свете, Игоря
Борисовича. Не знаю, далеко ли отлетела душа,
но кажется, что она здесь, не покидала не
только Землю, но и Норильск, хотя физически
Паншин расстался с городом ещё при жизни –
переехал в Новосибирск (в Академгородок) по
приглашению института, выхлопотавшего
Игорю Борисовичу соросовскую стипендию.
Почему ж я столько собирался?..
Да не знал ничего! Только-только услышал. Не из вторых-третьих, а из десятых уст, пришлось проверять, перепроверять, пока не осталось сомнений. Телеграммы не видел, но факт смерти подтверждён многократно и не по одной линии.
Вы вспомнили, о ком речь? Или не слышали о Паншине никогда? – и такое возможно. Как возможно, что стал бы он нобелевским лауреатом. Не теоретический вариант, а вполне практический. Знаю, он мечтал о премии, даже лет пять назад, понимая, что время ушло безвозвратно. Вот если бы не исчез из научного мира, если бы развивался естественно и нормально, если бы всё в жизни сложилось (пусть не всё, а три четверти!) в его пользу, да та же идея не пришла в голову американке…
Уж слишком много «если» – так не бывает. Идеи могут ждать год, два, десять лет, но так и норовят проникнуть в чей-то мозг, безразлично – английский или китайский. Им, идеям, всё равно.
Что за наука, которой Паншин собирался посвятить всю жизнь, а посвятил лишь усечённую молодость и не слишком благополучную старость?
Пресловутая из пресловутых. Генетика. Нет, ясно, что обычная наука, разве что сложнее многих, изощрённее, требует и методичности, и озарений; а какая не требует, если она настоящая?
Вот в настоящности ей и отказали. Не повсюду, а, как это водилось, на одной шестой суши. Арестовали. Велели паспорт показать. Не стали сличать с истиной, наоборот, закрыли глаза и, не открывая, обозвали лженаукой. Со всеми последствиями, вытекавшими для занятых таковой. С проклятьями по адресу её отцов, тем более что они носили нерусские фамилии и к тому же относились (кое-кто) к отцам церкви, что было вовсе невыносимо. В данном случае сугубо материалистические выводы им не помогли. (Пройдёт немного времени и ни за что клеймимая «буржуазной» Британская энциклопедия напишет о главном гонителе советских генетиков: советский лженаучный).
Уверен, Игорь Борисович простил бы меня за непрошенный научпоп. Он был готов говорить о генетике часами.
Так что же, Паншин – один из тех, кто попал в жернова лысенковщины и оказался отлучён борцами с вейсманизмом-морганизмом от дела своей жизни? Вы так поняли?
Всё обстояло гораздо хуже. Наследник дворянского и учёного рода из семьи ректора Киевского университета (по материнскому руслу), автор первых блестящих научных статей, обративших внимание Кольцова и Вавилова, сын расстрелянного в 1937 году биолога ко времени расправы с генетикой в СССР уже давно числился за Норильлагом: заключённый №… И не по с неба списанному обвинению, а как бывший пленный. И не просто завербованный, а безо всякой вербовки сотрудничавший с гитлеровцами…
И сегодня не всё понятно в «деле Паншина», которое я не видел, а увидев, не поверил бы ни единому слову: любое могло быть и выдумано режиссёрами (сначала чужими, потом своими), и выбито органами дознания. И не склонен я доверяться на сто процентов Игорю Борисовичу. Хотя бы потому, что память человеческая не безгрешна. Известно, что через сорок лет после событий Паншин писал тогдашнему президенту Академии наук ГДР в надежде, что тот поможет восстановить истину, - безответно. Молчание можно понять по-разному: не помню; не знаю; не хочу знать; не хочу связываться с этим делом…
Мог и не получить письма из Норильска.
Из бесед с Игорем Борисовичем тоже трудно было прийти к чему-то определённому. Вроде бы как-то был связан с Берлинским подпольем, даже с тюрьмой «Моабит». Но, не исключено, в качестве переводчика. Язык знал блестяще. Кто-то из немецких бонз это использовал, абсолютно доверяясь Паншину или его легенде: отец расстрелян, прогрессивные биологи в опале (в лучшем случае), люто ненавидит советскую власть.
Не удивлюсь, если выяснится, что и Паншину удавалось использовать такое доверие. Во всяком случае, прочитав о себе у Гранина (в «Зубре» широко использованы воспоминания Паншина), мол, Тимофеев-Рисовский вызволил И.Б. из лагеря и спас его, Игорь Борисович ухмыльнулся:
- Ещё неизвестно, кто кого спас… Уж сколько раз меня пытали… нет-нет, без применения спецметодов… и наталкивали на мысль, что Зубр доброго отношения немецких властей не заслуживает… Я стоял на своём: он совершенно аполитичен, вы напрасно его в чём-то подозреваете… это учёный божьей милостью, и не надо ему мешать.
Лукавство Паншина, похоже, действительно помогло Зубру выжить… если в самом деле И.Б. доверяли и специально подставили в Бух, в институт Тимофеева. Между тем аполитичность Зубра – миф. Не вернулся-то из Германии в Москву (когда ещё мог) потому, что нашлись люди, убедительно объяснившие: «Вернётесь – убьют». Но ведь казнённого сына-антифашиста воспитал Зубр, а не кто-то другой. Пусть учёный не агитировал сына активно действовать, а, скорее, наоборот, останавливал, предостерегал… Но думы, думы, о чём Зубр мечтал, на что надеялся, - это было секретом для кого угодно, но не для несчастного и гордого отпрыска Тимофеевых-Ресовских…
Если именно Паншин спас Зубра, - он ещё в 1945-м искупил все истинные и мнимые свои грехи. Возможно, минутную слабость, которую потом никогда себе не прощал. Возможно… Да мало ли чего случается в человеческой жизни! Бог учит прощать даже убийц. Тиран требовал отмщения… не нашедшим силы пустить в себя последнюю пулю.
Слава богу, Паншин не застрелился. Оказавшись в Норильлаге, он настойчиво продолжал бороться за жизнь – и против мыслей о самоубийстве. Он считал, что обязан вернуться на тропу науки и сберечь для человечества другие мысли…
Для этого пришлось долго заниматься не главным делом жизни, а тем, которое требовалось окружающим, коллективу, Норильску. К счастью, от Паншина не требовали углублять котлованы, а требовали поставить на службу стройке и производству его интеллект и лабораторные навыки.
Паншина ценили и те, с кем он получал бактериограф, и те, с кем овладевал новыми методиками анализов, и те, кого учил, и те, у кого учился. Он не защищал дипломов, но легко сдал бы госэкзамены и на санитарного врача, и на врача-лаборанта. Ему, конечно, повезло – и с Норильском, и с окружением. Об этом не уставал говорить и через четыре с лишним десятилетия после прибытия на эту мёрзлую землю.
Но стоило достичь пенсионного возраста, и уже ничто не могло удержать на государственной службе: его ждала наука – чистая и оплёванная. Он, его верная помощница – царица Александра Фёдоровна и генетика уединились в однокомнатной квартире на самом северном проспекте в мире, и началась ежедневная многочасовая работа, не ограничиваемая никаким профсоюзом. Нет, отшельником его считать нельзя было хотя бы потому, что ему требовалось общение, особенно научное, пусть с помощью почты, и просто новости – издали и городские. А среди дальних не давали покоя нападки, уже посмертные, на Зубра. Игорь Борисович считал святой обязанностью своей изо всех сил защищать имя очень яркого человека и великого учёного, память о нём, даже навлекая на себя гнев и подозрения: «одним миром мазаны». Паншин был желанным гостем во всех ещё недавно «закрытых» точках, где успел поработать Зубр, - в лагере и в постлагерный период.
Нужно хоть что-то понимать в генетике, чтобы судить о вкладе в неё Паншина. Каюсь, из общих соображений (перерыв в полвека!) я был близок к выводу: возраст даёт о себе знать – не может понять, что поезд ушёл, и давно. Для меня стало полной неожиданностью информация о том, что обе законченные статьи, - сугубо научного содержания, присланные из Норильска, получив необходимые визы, приняты к изданию. Нетрудно представить, как он был счастлив, когда увидел напечатанным труд последних десятилетий – и в самом передовом из отечественных изданий по вопросам генетики.
Легко понять, что это подвиг, и личность, не раскрывшаяся до конца (во всех смыслах) – героическая. Для эпитета «неординарная» хватило бы и его увлечения горными лыжами почти «до дней последних конца». Кстати, прогуливался он по нашим морозным улицам, отмеривая назначенные себе километры, привлекая внимание разве что сверхлёгким одеянием – не кутался ни в какую погоду.
Хочу позволить себе маленькую вольность. Впрямую он никогда об этом не говорил, но чувствовалось: кумиров для него не существовало. Он почитал великих биологов, отдавал им должное, но не более того. Если отбросить материальную сторону, он крепко стоял на ногах и хорошо знал цену себе. Отсюда и разговоры о премии.
Почему я не написал о Паншине, даже бегло, как сегодня, при его жизни? Ему хотелось этого, но что-то останавливало. Не позволял. А несколько драгоценных для меня, надиктованных им страниц ждут своего часа.
Нобелевским лауреатом Игорь Борисович Паншин уже не станет – премию присуждают при земном существовании учёного или писателя. Но живым он останется, пока живы знавшие его.
А.ЛЬВОВ.
«Заполярная правда» №77(11541) 15.07.1996г. (газета, изд. г. Норильск)