Каверзин приступил к выполнению операции «Аяхта» сразу же, на другой день после приезда, не представляя, как будут складываться дела по открытию спецобъекта в таежной глуши, казавшейся ему краем мира. Но он надеялся на свою судьбу. У него был большой жизненный опыт умения действовать в самых необычных условиях. Судьба не единожды поворачивалась лицом к нему, особенно за границей, где ему удавалось выполнять неимоверно трудные задания ОГПУ—НКВД.
Первые дни на лошади, запряженной в легкие сани, в сопровождении местных геолога и охотника он объезжал таежную округу, знакомясь с аяхтинским горным узлом. На местности ориентировался по карте, которую составил петроградский геолог Мейстер, побывавший здесь еще накануне революции. Урановые месторождения отыскивал по другой карте, принадлежавшей горному инженеру Соколовскому.
К вечеру мороз заметно спал, а ночью выпал снег. По тропе, утонувшей в глубоком снегу, Каверзин пробирался в контору рудничного управления, где назначил встречу начальникам шахты, обогатительной фабрики и лагеря специального режима, заведующим больницей, почтой и телеграфом. В большой комнате, куда вошел Каверзин, на простых деревянных стульях сидели люди с обветренными и смуглыми лицами, с потускневшим от тяжелой жизни в золотой таежной глуши взглядом глаз. За годы изнурительной войны они уже насмотрелись всякого, и их трудно было чем-то ошеломить. Они были готовы ко всему, даже самому худшему.
Готовясь к этому дню, Каверзин включил в работу всю силу своего расчетливого ума и временно уснувшую в нем энергию, быстро формируя доминанту достижения цели, которую перед ним поставило секретное начальство НКВД.
Каверзин известил присутствующих об открытии на руднике спецобъекта-карьера и назвал количество людей, необходимое для работы на нем. Был определен и состав технического персонала, куда вошли инженер, геолог, техники и мастера. Под конец Каверзин взял с каждого подписку о неразглашении военной тайны и ознакомил всех с приказом. Его подготовил он еще перед отъездом из Москвы на Аяхту.
«Для выполнения производственных задач открыть спецобъект НКВД СССР на золотом руднике Аяхта, сформировать бригаду рабочих в количестве 100 человек из числа заключенных Аяхтинского лагеря специального режима. Начать горную разработку на спецобъекте 1 мая 1944 года.
Начальник Аяхтинского спецобъекта НКВД СССР инженер-подполковник Каверзин. 25 марта 1944 года».
Контору рудничного управления все покидали с чувством тяжелой подавленности и слепого подчинения всемогущей силе НКВД. На Аяхту снова дохнуло насилием.
И началась работа, о сути которой толком даже никто не знал. В кузнечном цехе рудничной мехмастерской ковали лопаты и кайла, закаливали ломы, клепали тачки. Заключенные валили лес и выжигали участок под будущий карьер. С каждым днем гранитное ложе обнажалось все заметнее. Через месяц карьер и обогатительная фабрика были подготовлены для добычи и переработки урановой руды. 26 марта 1944 года Каверзин отправил в Наркомат внутренних дел телеграфную шифровку о готовности выполнять основную часть операции «Аяхта». На следующий день Каверзин появился в лагере и приказал начальнику привести к нему заключенного Смирнова.
Они встретились внезапно, глаз в глаз. Каверзин по какой-то причине подошел к двери, а Смирнов, ведомый охранником, в это время открыл ее. Каверзину бросилась в глаза крупная, с волнистой шевелюрой светлых волос голова заключенного, которому было чуть более пятидесяти лет. Острый взгляд его глаз выражал глубокую проницательность. От выразительного, с правильными чертами лица Смирнова исходила какая-то внутренняя энергия, притягивающая к себе. Он держался скромно, как и подобает униженному заключенному. Но Каверзин успел заметить, что в нем сохранилось то достоинство, какое свидетельствовало о его высоком в прошлом военном и научном положении. Перед ним стоял человек, обладающий живым, развитым интеллектом и сильным духом.
— Мне известно о вас многое, — скачал Каверзин решительным голосом, характерным для тех, у кого было в избытке власти, чтобы повелевать судьбами заключенных, независимо от того, какое занимали они в прошлом положение в государстве и обществе. — Вы были арестованы в 1938-м по делу о причастности к «врачам-вредителям» группы профессора Плетнева и осуждены на десять лет лагерей строгой изоляции. На заключенных местного лагеря, где в шахте они добывают рудное золото, распространяется право применения каторжных работ, а это значит, что обратной дороги отсюда нет.
— Заключенные знают об этом, но отобрать у них надежду на возврат к человеческой жизни никто не сможет, — ответил Смирнов.
— До заключения вы занимали генеральскую должность в Военно-медицинской академии, являлись ее профессором. Я ознакомился с вашими научными трудами, особенно с теми, которые посвящены изучению влияния облучения на живой организм. Они представляют научную ценность.
— Благодарю вас за лестную оценку моих научных трудов, — ответил Смирнов и склонил перед Каверзиным свою тяжелую голову. — Не спрашиваю, для какой цели вам, офицеру НКВД, понадобилось знакомиться с моими научными трудами из области медицины и физиологии, но думаю, что проявляете интерес к ним не из праздного любопытства.
— Вы удивительно догадливы, — продолжал Каверзин. — Здесь, на руднике Аяхта, открывается карьер, в горной породе которого содержится радиоактивный химический элемент, оказывающий губительное влияние на живой организм. Это влияние надо зафиксировать, определить симптомы заболеваний. Вы будете проводить эти наблюдения. Вам дадут помощников из местной больницы. О назначении работы и ее результатах никто не должен знать.
— Я предполагаю, что содержится в горной породе этих мест, — сказал Смирнов, бросив пристальный взгляд на Каверзина.
Они еще раз окинули друг друга взглядом, пытаясь определить, кто из них чего стоит. Каверзин подал Смирнову лист бумаги и ручку, продиктовал ему текст подписки о неразглашении военной тайны: «Я, Смирнов Алексей Сергеевич, заключенный № 28 Аяхтинского лагеря специального режима, бывший бригадный врач и профессор Военно-медицинской академии, обязуюсь выполнять приказания начальства Наркомата внутренних дел СССР о проведении медико-физиологических наблюдений за заключенными, работающими на спецобьекте рудника Аяхта, и за разглашение военной тайны подлежу расстрелу. 27 апреля 1944 года. Самолично написал и подписался заключенный Смирнов».
Весна затягивалась, и снег в аяхтинской округе долго не таял. И, несмотря на это, подготовленный карьер ждал своих обитателей. С вечера опять похолодало. Ночью небо вызвездило, а к утру, когда погасли последние звезды, и забрезжил рассвет, оно потемнело. Но вот заалела заря, и небо засветилось синевой. Зубчатая полоска хвойного леса, простирающегося по верху плоских гор, заметно обозначилась. Над лесом взошло солнце, скользнув яркими лучами по увалу. Наступил новый день. И те, кто вот-вот должны появиться в карьере, еще не знали, что этот день для них станет роковым.
1 мая Каверзил встал рано. В шесть часов утра был уже в лагере, откуда охрана, вооруженная автоматами, вывела колонну заключенных. Сотня зэков направилась по извилистой дороге в карьер. Местами на дороге еще с зимы сохранился снег. Оледеневший за ночь снег похрустывал под тяжелыми ботинками зэков. В карьере охранники развели невольников по забоям. В разреженном утреннем воздухе далеко разносилась разноголосица конвоиров и заключенных. Каверзин стоял на вершине карьера у опушки соснового леса, испытывая чувство нетерпеливого ожидания того, ради чего и появился на Аяхте. Наконец смолкли конвоиры, угомонились и зэки. Над карьером нависла тревожная тишина. И вдруг, словно по чьей-то команде, тишину раскололи гулкие удары тяжелых кайл о гранитный камень, и добыча урановой руды началась.
Заключенные работали в урановом карьере по установленному Каверзиным порядку. Каторжная работа была примитивной и неизменной. Невольники раскалывали гранит, скатывали его на тачках вниз и загружали в железные вагонетки. Со скрипом и скрежетом груженные камнем вагонетки катились по узкоколейке на соседнюю речку Кондуяк, где на обогатительной фабрике урановая руда превращалась в концентрат.
В начале июня с рудника Аяхта в Москву, на один из спецобъектов НКВД были отправлены первые ящики с урановым концентратом и наблюдения за изменением состояния организма заключенных. Каверзин напряженно ждал ответа от Маркелова, теряясь в догадках, каким он будет. Наконец в середине июня, когда в аяхтинской долине буйствовало черемуховое белоцветье, он получил от Маркелова телеграфную шифровку, в которой говорилось, что «начало работы удачное, концентрат высокого содержания, увеличить объем добычи руды путем увеличения работы в смену на четыре часа».
Каждый день с рассвета и до сумерек, на пределе человеческих возможностей заключенные дробили камень, глотая тяжелую гранитную пыль. Изнемогая от изнурительной, каторжной работы, невольники падали, выстилая собой крутые тропы по урановому карьеру. Зэки были сильно встревожены частой смертью своих собратьев-каторжан. Обреченные, они еще острее испытывали удушающий страх за свою жизнь. Каверзин давно заметил смятение среди заключенных. Ознакомившись с отчетом, подготовленным профессором Смирновым, в котором были представлены подробные сведения о динамике жизненных функций заключенных и описание симптомов их заболеваний, он решил встретиться с профессором. Охранник привел Смирнова к Каверзину в условленное место и в назначенный час.
Смирнов, увидев энкавэдиста, сомкнул губы и нахмурил брови. Сосредоточившись и посмотрев Каверзину прямо в глаза, заключенный профессор сказал:
— В карьере, который разрабатывают заключенные, содержится сильнодействующая радиоактивная руда уран.
— Скрывать не буду, ваш живой ум безошибочно вычислил его, — ответил Каверзин, ожидая, что еще скажет Смирнов.
— Прежде всего, я хотел бы подчеркнуть, — начал Смирнов, — что изнурительная работа заключенных в урановой каменоломне происходит в экстремальных, то есть исключительно тяжелых, условиях: летний зной, дождливая промозглая осень и студеная, с трескучими морозами зима, постоянное недоедание, недостаток отдыха и сна. Уран очень ядовит, или, выражаясь медицинским языком, токсичен, сильно действует на все ткани и органы, отравляет весь организм, способствует образованию раковых опухолей. Урановое радиоактивное излучение поражает почки, печень, желудочно-кишечный тракт. А уж если говорить о кроветворной функции, то она поражается в первую очередь. Восстанавливается организм и особенно мозг после каждой рабочей смены очень медленно. Уран, попадая в организм, выводится из него тоже очень медленно. И чаще остается в нем. Заключенные, работающие в карьере и харкающие кровавой слизью от вдыхания гранитной урановой пыли, долго не протянут. Урановый карьер для них — могила.
Говоря с болью в сердце об обреченных, Смирнов был уверен, что Каверзин не будет менять в карьере обстановку к лучшему. Он уже давно догадался, что если Каверзин не выполнит висевшего над ним грозного приказа НКВД о скорейшей добыче урана, то может и сам оказаться на месте заключенных. Смирнов понял, что и Каверзин, и заключенные стали заложниками аяхтинского урана.
Стояло холодное апрельское утро. Над большим аяхтинским хребтом, вершина которого маячила снежной белизной, поднимался полыхающий диск. Он гнал холодный красный ветер на гранитный карьер, где невольники корчились в муках, превращаясь в урановую пыль. Воображаемый круг, увиденный Каверзиным на бронзовом отливе солнца в тот студеный день, когда он появился на Аяхте, наконец сомкнулся. Уран, преодолев долгий путь от Аяхты до московского спецобъекта, осел в огромном котле, ожидая того часа, когда он опалит своим огнивом землицу-мать и священное небо.
8 мая 1945 года Берии секретно донесли о готовности Америки осуществить атомный взрыв. На другой день весь мир облетело сообщение об окончании войны с Германией. Угроза одного оружия возмездия отпала, другого, более мощного, надвигалась. 25 мая Каверзин получил приказ срочно прибыть в Москву. В этот же день начальнику Аяхтинского лагеря вручили телеграфную шифровку начальства ГУЛАГа о ликвидации спецобъекта на руднике Аяхта и всех заключенных, работавших на нем. Через два дня на стол начальника ГУЛАГа в Наркомате внутренних дел легла ответная шифровка из Аяхтинского лагеря, из которой явствовало, что приказ выполнен.
Конвоиры со взведенными автоматами ворвались в барак перед рассветом, когда заключенные, смертельно уставшие от непосильной урановой ноши, крепко спали. В какой-то миг прострекотали автоматы, и на лагерных нарах остались неподвижно лежать окровавленные зэки. Прогремел одиночный последний выстрел, и разом все стихло: воцарилась тягостная, зловещая тишина. Лишь было слышно, как стучат капли крови убиенных о деревянный пол гулаговского барака. Тела зэков тут же побросали в реку Аяхту. Буйное аяхтинское половодье, окрасившееся кровью, подхватило трупы заключенных и унесло на стремнину другой реки – Большого Пита. Убив невинных рабов урановой каменоломни, энкавэдисты думали, что они победили, но убийство — это не победа, а тяжелейший грех.
Минуло тридцать пять лет. Каверзин, убеленный сединой и сгорбленный под тяжестью лет, прожитых в секретной работе, опять, как и в январский вечер далекой военной поры, стоял у окна своей квартиры и смотрел на спешивших по заснеженной московской улице людей. В окнах тихо завывал ветер. По мостовой кружила поземка, навевая думы о давно минувших событиях. Как раз по радио автор рассказывал, как несколько десятилетий назад на окраинах необъятной страны добывали уран-горючее, с помощью которого в СССР была взорвана первая атомная бомба. Частичкой этого горючего был и уран, добытый в дебрях южноенисейской тайги, на Аяхте, оставивший после себя кровавый след.
Слушая радио, Каверзин держал в руках увесистый научный журнал, в котором сообщалось, что в южноенисейской тайге снова, как и много лет назад, нашли уран. Он взглянул еще раз на журнал и весь содрогнулся. Зная, как свершилась трагедия золотой Аяхты, Каверзин не хотел, даже в угоду богу неба Урану повторения прошлого. Да и аяхтинской урановой каменоломни в природе больше не существует. С последним выстрелом энкавэдиста она умерла и унесла с собой свою тайну. И не осталось никаких следов, все заросло густой чащобой. Вокруг одно раздирающее душу таежное безлюдье. И лишь где-то на отшибе, у сосновой опушки, стоит одиноко покосившаяся, опутанная колючей проволокой лагерная вышка, напоминающая, что когда-то и на Аяхте крутилось колесо кровавого насилия.
Леонид Киселев
«Красноярский рабочий», 10.08.96 г.