ПО КОМ ЗВОНИЛ "КОЛОКОЛ"
В бывшем краевом партархиве протоколы крайкомовских заседаний держат в секрете
23 августа 1937 года состоялось первое заседание "тройки". Начался Большой Террор. Хотя на самом деле он начался двадцатью годами раньше. Все, что было после, - лишь логическое продолжение Октября.
Тридцать семь лет назад в Красноярске появился бывший ленинградский студент Владимир Сиротинин. Тогда ни он, ни его слишком вольно мыслящие друзья даже предположить не могли, что доживут до времени, когда вот так свободно, с иронией даже можно будет вспоминать времена первых (а потом и не первых уже) арестов и обысков, допросов и провокаций, рискованных дальних поездок, чтобы передать друзьям в зону продукты и теплые вещи. Рискованных - потому что после таких поездок самим запросто можно было оказаться в зоне. Никто из них тогда не думал, что придет 1988 год и в Красноярске зажжет свою негаснущую свечу общество "Мемориал". А Сиротинин станет его председателем.
- Владимир Георгиевич, "Мемориал" готовит какие-то акции в этом году? Все-таки целых две даты: 80 лет перевороту, 60 лет от начала Большого Террора...
- У нас общество совсем небольшое, серьезные акции потянуть просто не в силах, Но кое-что делаем. В который раз уже поднимаем вопрос о создании памятника жертвам политических репрессий в Красноярске.
- Разговор ведется, если не ошибаюсь, несколько лет?
- Да. Проводился уже и конкурс на лучший проект в институте искусств, да как-то заглохло все. Месяца два назад мы написали письма представителю президента в крае Москвичу, губернатору Зубову, мэру города Пимашкову. Ответ получили только от Юрия Николаевича - доброжелательный, сочувственный. К сожалению, кроме моральной, никакой другой поддержки представитель президента оказать не может. От губернатора и мэра ответов мы не получили.
Дело не только в представителях власти. Мне кажется, задержка с установлением памятника объясняется во многом равнодушием красноярской интеллигенции. Вроде бы именно творческая и научная интеллигенция должна быть особенно чувствительной к этой теме. Но сколько не помещали мы писем в газетах в свое время, ни писатели, никто другой наши призывы не поддержал.
- Это тем более странно, что в Красноярске довольно много людей, знакомых с репрессиями не понаслышке.
- Конечно. В итоге Красноярск оказывается в странном положении. Во многих крупных городах сегодня такие памятники установлены, в том числе и в Сибири: Томск, Омск... В Норильске целый мемориальный комплекс. Даже в Минусинске и Курагине стараниями наших "мемориальцев" открыты памятники жертвам режима. Православная церковь установила крест в Ермакове. Есть крест в память о репрессированных литовцах на кладбище в Нижнеингашском районе. В последних письмах мы говорили не о памятнике даже, а о закладном камне. Затраты - рублевые. Было бы официальное решение, мы можем обойтись минимальными деньгами. В конце концов, и машину сами найдем, чтобы камень привезти. Дело властей - место отвести. Будет закладной камень - можно обращаться к Союзу художников, просить их провести конкурс на лучший проект памятника.
- Выходит, отношения у "Мемориала" с властью по-проежему прохладные?
- Да нет, я бы так не сказал. Сложными были отношения в период образования "Мемориала", когда компартия еще страной "рулила". Сначала не признавали, потом хотели "приласкать", потом были попытки разложить общество... Долго, под разными предлогами не хотели регистрировать. Официально красноярский "Мемориал" зарегистрировали только в октябре 1991 года.
Вообще, после 1991-го начался прорыв. В большой степени он был связан с тем, что приоткрыли архивы. В Красноярске особой нежности со стороны власти никогда не было, а в Москве, скажем, "мемориальцы" участвовали в разных комиссиях по расследованию преступлений коммунистического режима. Когда был фарс под названием "Суд над КПСС", обвинительный материал представлял "Мемориал". Об этом мало кто знает.
В том же 91-м году я предлагал многим нашим краевым депутатам демократической ориентации создать комиссию по архивам КПСС - никто не поддержал. А вот москвичи сработали. Сейчас многие документы находятся в обороте именно с их подачи.
А потом снова пошел откат. Членов "Мемориала" стали постепенно "выдавливать" из комиссий. Примерно с прошлого года стало опять сложно работать с архивами, выпрашивать нужные документы.
- На каком основании отказывают?
- У нас довольно хитро составлен закон об архивах. Преамбула замечательная: из нее вытекает, что любой гражданин России и даже иностранец может знакомиться с материалами, хранящимися в архиве. А дальше начинаются многочисленные "но". Запрещен доступ к личным делам, в том числе архивно-следственным. Мотивируется тем, что материалы о человеке могут использоваться в неблагородных целях.
Пункт трактуется очень широко. Оспорить запрет директора архива часто бывает невозможно, тем более что и механизма опротестования нет.&
Особенно сложная ситуация с нашим партархивом, который сейчас называется Центром хранения и изучения документов новейшей истории. Директор Любовь Ивановна Лимаева нам, "мемориальцам", уделяет особое внимание. Она сначала все просматривает, и если документы упоминают о репрессиях, это трактуется как личное дело, к которому доступ запрещен.
Перестали выдавать даже такие открытые документы, как протоколы крайкомовских партийных заседаний.
Одна женщина, работавшая в этом архиве, пострадала, кажется, за свое слишком сочувственное ко мне отношение: ее выгнали. Никак не могу ее отыскать, знаю только, что зовут ее Анна Андреевна.
- Может быть это не столько линия "сверху", сколько местная дурь?
- Я думаю, это связано с общим влиянием компартии на среднем уровне. Хотя и "наверху" происходит что-то похожее.
Очень сложно работать с УФСБ. В архиве КГБ сосредоточены документы по расстрелам, так называемый расстрельный фонд. Мы обращались к Самкову с просьбой разрешить нам работать с этим фондом - не дали. Сначала вообще говорили: "Нет такого фонда у нас!"
В УВД с большим трудом дают документы по лагерям. Хотя формально они все рассекречены. В архиве нашего УВД есть документы по Норильлагу, Енисейстрою. Последний раз я обращался к начальнику спецфонда, он сказал: "Посмотрим, выдавать - не выдавать..."
Закрываются в большом количестве фонды, которые раньше были открыты, в том числе в Госархиве. Причем, что важно: закрываются не фонды вообще, а именно те, в которых может быть информация о репрессиях.
- В УВД, как мне говорили, лежит великое множество непересмотренных дел.&
- Не только в УВД, в ФСБ тоже. Но ФСБ продолжает работу по реабилитации. В УВД дела не пересматриваются не потому, что работники такие плохие или не хотят, - у них просто другой работы полно.
Ждут своего часа дела о крестьянских восстаниях начала 20-х годов. Думаю, если общая ситуация в стране не изменится, тема эта вот-вот станет актуальной: Указом Президента крестьянские восстания реабилитированы.
- Верно ли, что Сергей Адамович Ковалев был нашим последним политическим зеком?
- Случаев, когда судили по политическим статьям уже в нынешнее время, я не знаю. Другое дело, что всегда существует возможность привлечь к ответственности по другим статьям. Ты же помнишь дело поэтессы Витухновской, которую обвиняли в распространении наркотиков, или капитана Никитина, передавшего во "вражеские" руки якобы секретную информацию, хотя он пользовался только открытыми источниками... Прямых обвинений в антигосударственной деятельности я не знаю.
С другой стороны, хорошо известны люди, которых можно и стоило бы привлечь к ответственности. Некоторые официально выходящие газеты напрямую призывают к государственному перевороту. Их почему-то не трогают.
- Многие из людей, входивших в круг правозащитников или близких к этому кругу, были вполне благополучными гражданами. Насколько я знаю, вы тоже никаких особенных обид со стороны советской власти не испытывали, пока не выбрали себе судьбу. Как все это случилось?
- Я считаю, что мне в жизни крупно повезло. Поступив на заре туманной юности в Ленинградский технологический институт, я встретил людей, которые остаются моими друзьями до сих пор. Юность наша пришлась на период первой оттепели. Как во всякие переломные времена, как сегодня, тогда был всплеск преступности. Создавались комсомольские патрули. Я пошел в патруль бороться с преступниками. Там и встретил друзей.
Мы, дети в основном благополучных родителей, увидели изнанку жизни. Мы ходили с милицией на вызовы, заглядывали в притоны, в бедные квартиры, видели, как плохо живут люди. Думаю, что вот это явное несоответствие того, что слишится по радио, и того, что мы видели своими глазами, натолкнуло на размышления. Образовалась постепенно группа, где мы все это обсуждали. Я закончил институт и уехал в Красноярск по распределению, а ребята в Питере продолжали собираться. В конце концов размышления вылились в написание книги "От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата".
- Это был коллективный труд?
- В основном писали двое: Сережа Хахаев и Валера Ронкин. Методология была марксистско-ленинская, другой мы тогда не знали. Видимо, и преемственность традиции сказалась: именно в Ленинградской "техноложке" образовался в свое время "Союз борьбы за освобождение рабочего класса".
Они проанализировали состав руководящих органов и пришли к выводу: в стране нет диктатуры пролетариата, а есть диктатура бюрократии. Отсюда был сделан самый решительный вывод - тоже по-марксистски: существующую власть свергнуть и установить снова диктатуру пролетариата.
Книга тиражировалась фотоспособом. Уезжая в Красноярск, я забрал с собой пленку, печатал книгу здесь и отсылал друзьям.
Мы распространяли листовки, в том числе я, уже живя в Красноярске. Кэгэбэшники так меня и не вычислили. И еще мы издавали журнал "Колокол" - в подражание Герцену с Огаревым.
Кончилось все это печально: друзей моих за книгу и за "Колокол" арестовали. Кстати, арестовали 12 июня - в день, который теперь мы празднуем как день независимости России. По этому поводу у меня в Красноярске был обыск, вызывали на допрос. Свидетеля из меня не получилось, от друзей я тоже не отказался. Наоборот, стал посылать им посылки, ездил в лагеря.
- А у самого во время обыска ничего компрометирующего не нашли?
- Нет. Изъяли, как ни смешно, сочинения Ленина. Спрашивали, почему мои подчеркивания совпадают с цитатами, приведенными в книге "От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата"...
К тому времени в лагерях отбывали уже Юлий Даниэль, Андрей Синявский, Галансков, Гинзбург и так далее. К ним тоже приезжали на свидание друзья, мы там стали знакомиться. Через встречи с этой стороны колючей проволоки я как бы вошел в правозащитное движение.
Чего им, действительно, было нужно? Лауреат Госпремии академик Сахаров, знаменитый, преуспевающий кинодраматург Галич... У каждого, наверное, был какой-то свой мотив. Как в любом деле, в правозащитном движении были разные люди. В большей своей части это были люди неравнодушные. Я не люблю говорить высокие слова, но, наверное, чужая боль в них болела.
Есть понятие критической массы. Внутренний протест накапливался годами, пока не наступал предел. Может быть, у нас получится провести в Красноярске выставку работ художника Петра Белова. Был обыкновенный театральный художник, кормился ремеслом. И вдруг - прорвало: целая серия работ, леденящих по сюжетам и исполнению.
- Вы приехали в Красноярск в 1960 году. Насколько интеллегентская провинциальная среда отличалась от столичной?
- Мне трудно судить, я не был тогда особенно близок ни с кем. Мне хватало общения с друзьями. К тому же в то время мы уже понимали, что такое КГБ, стукачи... Одно время я часто ходил в общество книголюбов. Как только узнал, что там полно стукачей, стал ходить реже.
Правозащитного движения сложившегося здесь не было, случались одиночки, но редко. Все мои здешние знакомства, которые все-таки происходили, были связаны с чем-то другим.
- Я видел дома у вас много работ Андрея Геннадьевича Поздеева - наверняка ведь подаренных, не купленных...
- Сказались давние увлечения. Я ведь, в общем-то человек не замкнутый, к тому же бродяга. Познакомился с туристами. У меня неплохая библиотека, очень люблю живопись. Ходил на выставки, там с кем-то знакомился. Так и с Андреем Поздеевым познакомился - на его второй персональной выставке.
- Продолжая тему знакомств и знакомых: я знаю, что вы много лет дружите с Юлием Черсановичем Кимом.
- Точно - с 1969 года мы знакомы. Но он меня в первую встречу не запомнил. Было так. Освобождались мои друзья, Сережа Мошков и Вадим Гаенко, пробыв четыре года в заключении. Я поехал их встречать в мордовские лагеря. Приехали в Москву. Там ребят ждали, стали водить по московским квартирам, ну и я с ними. Пришли к Алику Гинзбургу. Я хорошо их семью знал, часто бывал. Сидим, разговариваем. Вдруг постучали в дверь, вошли два человека: Петя Якир и Юлик Ким. Юлик был с гитарой, говорит: "Ребята, вы из зоны, я вам петь буду". Пел почти целый вечер. Я сидел в сторонке, он меня не запомнил. А потом уж, когда у нас в Красноярске образовался видеоклуб "Зеркало", мы пригласили его с концертом и познакомились по-настоящему. С той поры дружим. Даже по Мане сплавлялись вместе.
- Диссидентов на всю страну было не так уж много. Вдали от центра, в Сибири, сохранялось ли ощущение единства, круга?
- Поддержка ощущалась. После очередного обыска в 1978 году круг знакомых резко сузился. Тогда эта поддержка стала еще нужнее. Ведь главная задача партийно-чекистских органов была расколоть движение.
- А какие иллюзии? Чем другие отличались от предыдущих?
- Андропов вот стихи писал...
- Это не мешало ему быть полицейским. Он и начал с чисто полицейских методов: вспомни облавы в магазинах, ужесточение дисциплины любым способом. Он же чекистом был, чего мы хорошего могли от него ждать в отношении инакомыслящих? И к Горбачеву-то поначалу относились с большим недоверием.
- Вернемся к вашей биографии. Интересно, какие чувства должен испытывать человек, когда к нему впервые приходят с обыском? Я себе представляю раннее утро, человек спит - к нему вламываются...
- Вообще, по инструкции, они должны были приходить в шесть утра. Но у меня было иначе. Первый обыск у меня делали 19 июня - через неделю после того, как арестовали в Питере ребят. Я работал в СибцветметНИИпроекте. Тогда была еще шестидневная рабочая неделя. По субботам после работы мы обычно уходили на Ману. Ночь идешь, утром сколачиваешь плот, сплавляешься, а вечером в воскресенье приезжаешь домой. Заранее договаривались о месте встречи, на работу приходили уже с рюкзаками. Так было и 19-го. Во время рабочего дня появился мужчина,увидев которого, я сразу понял, в чем дело. Говорит: "Надо поговорить". Наш завлабораторией Козловский, увидев, что я ухожу, возмутился: "Сиротинин, еще не кончился рабочий день, ты куда?". Товарищ в штатском ему показал "корочки", а тот уперся: "После двух часов приходите!" Гэбэшник пригрозил, что заберет обоих... Меня привезли домой - мы жили в коммунальной квартире. Взяли соседей в понятые и начали обыск. И продолжался он часов до восьми вечера. Потом увезли на допрос, до десяти допрашивали. Отпустив, велели прийти утром снова. Пока все это продолжалось, друзья мои и жена Света, не дождавшись меня, уплыли по Мане. Я решил, что Свету необходимо предупредить, и кинулся бегом на Ману. По дороге сбился, вышел не туда, упустил их. Пришлось вернуться. Да еще торопился, идиот, чтобы на допрос не опоздать! Что значит - советское воспитание... Допрашивали меня весь день. Пришел домой вечером и рухнул спать.
- Так что чувствовали на допросе?
- Страшно было, честно говоря. Но поборол. Главная мысль - не сказать лишнего. Допрос был жестким. Бить не били, но орали страшно. Потом к этому привыкаешь и я привык.
- Много еще было обысков потом?
- Еще три.
- Когда в последний раз допрашивали?
- Уже когда перестройку объявили, в 1985-м. "Горбачевский" пленум был в апреле, а меня вызвали в конце мая. Инсценировали арест. Обычно вызывали с работы через отдел кадров, через руководителей. А здесь вошли, сказали: "Кто здесь Сиротинин? Пройдемте!". Я успел шепнуть, чтобы Свете позвонили. Она переполошилась, обзвонила всех друзей в Москве, Ленинграде: "Володю арестовали!". Допрос был непривычно коротким, часа два. К обеду отпустили, пообещав еще встретиться. С тех пор, однако, встречаться не доводилось...
Геннадий Васильев (Комок N 33, 20 августа 1997 ОЧЕВИДЕЦ)