Ровно десять лет назад в Красноярске было образовано правозащитное движение “Мемориал”. Срок, вполне достаточный для того, чтобы эта свеча правды о злодеяниях коммунистического режима угасла, как угасли многие организации, создававшиеся и позже. Однако “Мемориал” продолжает действовать, оказывать практическую помощь людям, собирать документы и трагические истории. Таких у мемориальцев уже около 30 тысяч.
В 1909 году молодой русский
дворянин, Алексей Сергеевич Мачинский окончил в
С-Петербурге Царский Лесной институт и получил
диплом лесничего. Мы не знаем, участвовал ли он в
мировой и гражданской войнах; известно лишь, что
восемнадцать лет он проработал на различных
должностях в западных районах Российской
империи, а после - СССР, пока судьба не занесла его
в Сибирь. Из Новосибирска в Красноярск Мачинский
перебрался вместе со своим лесным институтом,
став здесь на короткое время первым директором
СибНИЛИ (теперь СибНИИЛП); изрядно поужавшийся,
этот институт и сейчас располагается в том же
здании, Урицкого, 117.
По немногим документам, имеющимся в архиве “Мемориала”, вряд ли можно судить о том, как жил и работал Алексей Сергеевич. Еще в 1931 году, когда не было достроено современное здание института и он занимал площади краеведческого музея, Мачинскому предложили вступить в ВКП(б): директору ведь как-то неловко быть беспартийным. В ответ партком услышал вежливый отказ: я, мол, пока только изучаю труды Ленина, назначьте другого, а я стану у него замом по науке. Так и сделали, директором стал Николай Носов, возглавив одновременно и музей, вытеснив с этой должности Александра Яворского. Очевидно, работы у Алексея Мачинского было немало, он не использует свои отпуска, довольствуясь денежной компенсацией; наконец, летом 1937 года ему удается по-настоящему отдохнуть. Он возвращается из отпуска 16 июля, а 17 августа его арестовывает НКВД. В тот же день он уволен с работы как враг народа...
Отработано, можно и расстрелять
К этому времени в Красноярске уже прошел крупный политический процесс, в котором главными обвиняемыми были Вячеслав Косованов, Дмитрий Красовский и Красиков. Еще в июне УГБ НКВД “вскрыло эсеровско-белогвардейский заговор”. Его участники, якобы, были связаны с японо-немецкими разведками и РОВСом, по их заданию проводили “контрреволюционную работу по созданию шпионских террористических диверсионных групп и повстанческих ячеек на территории Красноярского края”. Обвиняемых вынудили дать показания на многих знакомых (а вся горстка тогдашней городской интеллигенции была знакома друг с другом). Чекисты готовили другой процесс, в котором должны были предстать уже Владимир и Всеволод Крутовские, а также Алексей Мачинский. В обвинительном заключении по делу Мачинского сказано, что он был привлечен к участию руководителем заговора Косовановым. Конечно же, в разговорах “клеветал на политику ВКП(б) и Совправительства, высказывал необходимость насильственного удаления от руководства страной - руководителей ВКП(б) и Совправительства путем совершения терактов. Для чего требовал у Косованова как от руководителя решительных мер и активизации подготовки террористов и терактов. “Занимался вербовочной работой - лично завербовал Богоявленского. Проводил вредительство...”. И прочий бред. Мы же попробуем представить тогдашнее состояние Мачинского.
Вот он на снимке, молодой лесничий, только
что получивший диплом: все впереди, - есть
блестящее образование, ум, дворянская совесть,
твердое намерение служить без страха и упрека. Он
не знает еще, что через восемь лет большевики
совершат переворот, и дворянское достоинство
обратится в свою противоположность.
И ведь как-то он сумел приспособиться к новой жизни. Человек наимирнейшей профессии, знал ее, наверное, получше прочих, имел персональный - очень высокий - оклад. На день ареста ему было 52 года, жена Ольга Ивановна - домохозяйка, дочь Наталья - инженер ДОКа, дочь Ия - студентка ЛТИ, сын Петр - студент энергетического института им. Молотова в Москве.
Все рухнуло враз. Мачинский Алексей Сергеевич обвинялся в том, что “являлся участником к-р белогвардейского заговора с 1933 года; систематически клеветал на политику ВКП(б) и Совправительства в вопросах сельского хозяйства и индустриализации страны; высказывал необходимость активизации работы по совершению террористических актов над руководителями ВКП(б) и Совправительства; в 1937 году выезжал в гор. Москва для совершения терактов над руководителями..; (...) занимался вредительством в лесном хозяйстве и научно-исследовательской работе, т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР”.
Но что-то не вязалось у ежовских следователей, ведь на решение иных судеб от ареста до расстрела им хватало и одного месяца. Мачинский же был расстрелян, согласно секретной справке НКВД, лишь 13 августа 1938 года. В протоколе закрытого заседания выездной сессии Военной коллегии от 13 июля 1938 года сказано: “Заседание открыто в 13.50, закрыто в 14.00... Подсудимый ответил, что виновным себя не признает и показания, данные им на предварительном следствии, отрицает, как не соответствующие действительности, участником к-р организации он не был, он проявил интеллигентскую рыхлость, ложно себя оговорил”. Добавим еще, что Мачинский отказался поставить свою подпись и в протоколе об окончании следствия. Наверное, следователи были разочарованы: в предстоящем грандиозном процессе теперь главным обвиняемым предстояло быть престарелому Владимиру Крутовскому, а Алексей Сергеевич, - что ж, отработанный материал, показаний не дает, можно и расстрелять. Приговор приведен в исполнении спустя месяц после суда, - пытались все же его “склонить к сотрудничеству”? Что-то обещали? Запугивали - чем? - судьбою близких? Но не сломали, как сломали многих: низкий поклон памяти Алексея Мачинского, он никого не оговорил, не потянул за собой на смерть или в лагеря.
Где косточки верного ленинца?
Полвека спустя, когда в Красноярске образовался “Мемориал”, одной из первых туда обратилась Ия Алексеевна Мачинская, дочь Алексея, реабилитированного Военной коллегией Верховного суда в 1959 году. Она жила тогда во Фрунзе, откуда и получил письмо один из создателей красноярского “Мемориала” Владимир Биргер: “Здравствуйте, уважаемый дорогой Володя!.. Спасибо вам за выписку о погибших передовых умных людях Красноярского края - партийцах. О своем отце в комиссию партийного контроля г.Красноярска я не посылаю, т.к. он еще изучал труды В.И.Ленина, но, конечно, готовился в партию, как обещал. Когда были празднично-революционные дни - он лучше всех в своем институте дела чудесные, умные, интересные доклады о нашей Родине... Весь коллектив ходил -даже приглашенные были, - так как никто таких прекрасных докладов не делал - только наш папочка!”.
Вряд ли Володя Биргер даже улыбнулся, читая эти откровения. Он хорошо знает подобный синдром лизания бьющей тебя руки. Ия Алексеевна писала в “Мемориал”, но как будто в партком по месту службы: папа был хороший, он партию любил.
Признаем, однако: если отец получил еще достойное воспитание гражданина Российской империи, то Ия, родившаяся в 1914 году, росла в атмосфере страха и поклонения вождю; простим ей за это многое. И еще за то, что она сразу после ареста отца не спряталась в норку, а писала, писала, писала: Ежову, потом Берии, Сталину, Калинину и Крупской, “но ниоткуда не было ответа”. Тогда она поехала в Москву с письмом в Президиум Верховного Совета, “но никто из них никогда не принимал. Вынуждена свое специальное заявление опустить в секретариате в почтовый... ящик”. Пришел один ответ: “Мачинский А.С. осужден на 10 лет и сослан в дальние лагеря без права переписки”. “У нас опустились руки! Прошли годы... Прошла война... Холод и голод... Я из всей семьи осталась на свете одна”.
“Страшно было переживать такую несправедливость к настоящему Ленинцу, а мой отец им был, хотя не имел партийного билета, а нас, детей, воспитывал в коммунистическом духе... По прошествии стольких лет, теперь, когда наша Партия, разоблачив “культ личности”, восстанавливает честное имя многих видных деятелей нашего Советского Государства, я надеюсь и прошу помочь мне восстановить честное имя моего отца, так как я верю, что он никогда не был и не мог быть “врагом народа”, а безусловно был оклеветан одним из подлецов, которому ничего не свято и ничего не дорого, кроме своей шкуры и карьеры, и поддержан трусами, которые, возможно, в настоящее время благоденствуют, даже забыв, какое черное дело они совершили”, - это из письма Ии Алексеевны в приемную Главного архивного управления при Совмине СССР в июне 1964 года. Дальше - больше: “Восстановить честное имя моего отца, Мачинского А.С. мне необходимо не только во имя светлой памяти о нем, но еще для того, чтобы я могла прямо и честно сказать моим товарищам по работе, которые будут рекомендовать меня в Партию...”. Четверть века спустя Ия Алексеевна пишет Биргеру: “В члены Партии я так и не поступила, а решила быть только “беспартийной большевичкой” и жить только по-ленински”.
Но при этом: “Надо поднять и прочитать архивы НКВД. Почему? За что? Обвинили моего отца!! Как и кто допрашивал? Били его или нет? Издевались?.. Что требовали?.. И наконец - за что расстреляли?? И кто?? Господи?.. Наконец, - где его бедные косточки? И можно ли перехоронить; если можно - то поедет его внук - он тоже учился в Красноярске...”
Нет, не нашлось косточек. Но все же на часть вопросов Ия Алексеевна получила ответы. На ее отца не доносили; следователям было, по-видимому, все равно, кого сделать козлом отпущения в таком перспективном процессе: дали уже осужденные Косованов и Красовский показания на Мачинского, - ну, что ж, сойдет, тем более - дворянин, интеллигент, в партию коммунистическую опять же вступать отказался. Как и кто допрашивал? Майор ГБ Леонюк, сержант ГБ Тарбеев, лейтенант Степанов, сотрудник Упр. НКВД КК Симонов, лейтенант ГБ Журумский, мл.лейтенант Лобаковский. Точку в следствии поставил лейтенант Шевелев, ордер на арест подписан сотрудником Упр. НКВД Стрельником, хотя были еще и мл.лейтенант Александров, мл.лейтенант Ильин и начальник управления НКВД КК капитан безопасности Алексеенко - вот как много на одного.
При обыске у Мачинского изъяли весь семейный архив, охотничье ружье с патронами фотоаппарат. Вернуть Ие Алексеевне в 1990 году ничего из изъятого не смогли, перевели во Фрунзе 74 рубля за ружье и фотоаппарат...
Анатолий ФЕРАПОНТОВ
(“Свой голос”, N 6 (202) 16-23 марта 1998 г.)