Рассказывает Николай Никифорович ЛАЗАРЕВ (1960), лауреат Ленинский премии:
- В Норильск я приехал в 1939 году после окончания Ленинградского университета. И первым, кого я здесь встретил, был Авраамий Павлович Завенягин. У него было раз и навсегда установленное правило - лично беседовать с каждым, кто прибывал на строительство.
Авраамий Павлович расспросил, кто я, откуда, что умею делать, чем мне хочется заниматься.
Узнав, что я окончил географический факультет, Авраамий Павлович моментально оживился:
- Так это, молодой человек, просто замечательно! Знаете, кто нам больше всего сейчас нужен? Изыскатели!
Как у руководителя, у него была одна изумительная черта - он умел привить собеседнику любовь к тому делу, которым был захвачен сам.
Поговорил я с Авраамием Павловичем, казалось бы, совсем немного, он уже тогда, после нашей первой встречи был убежден, что мое место на изысканиях. Самым важным в этот год было проектирование комбината, - а оно нуждалось в громадных изыскательских работах.
Несмотря на противодействия некоторых центральных организаций, Авраамий Павлович принял смелое, дальновидное решение - проектировать комбинат на месте. Решение это было очень верным: наш комбинат ведь строился в необычных условиях вечномерзлых грунтов и сурового климата.
Существовавшая в те годы узкоколейная железная дорога работала с перебоями, не справлялась с перевозкой возраставшего потока грузов. Назрела необходимость в строительстве железной дороги широкой колеи. Но на совещание, созванное специально по этому вопросу, пришли экономисты с множеством цифр и стали доказывать ненужность широкой колеи. "Закончится строительство и возить-то будет нечего!" - говорили они. Авраамий Павлович просто высмеял их, правда, спокойно (что было вообще ему присуще), но очень метко.
После совещания Авраамий Павлович зашел к нам в палатку (она стояла там, где сейчас ДИТР) и долго беседовал о будущей железной дороге с инженером-путейцем Бесперчим, который страстно отстаивал необходимость широкой колеи.
Из воспоминаний Александра Емельяновича ВОРОНЦОВА, начальника геологического отдела НК при Завенягине:
- Я было уже собрался уходить, но Авраамий Павлович, перекладывавший книги, вдруг остановил меня.
- Вот, нашел, - он держал в руках тоненькую книжечку. - Здесь есть материал о Бегичеве... Завидую таким людям. Вот в ком была русская богатырская удаль, бесстрашие! Большой знаток Таймыра и Севера. Ведь он и погиб где-то здесь, на Таймыре... Обязательно почитай. Интереснейший человек.
Когда успевал читать Завенягин - сказать просто трудно, но те, кто знал его хорошо, говорят, что он читал много. Видимо, отдавал на это ночные часы, так как "досугов" у него не было.
Из воспоминаний инженера Николая Николаевича РОЗНАТОВСКОГО:
- Как-то Авраамий Павлович высказал желание поселиться в одном из новых домов и выбрал себе квартиру. Я распорядился отделать ее как можно лучше и, довольный собой, пригласил его осмотреть. Авраамий Павлович восхитился отделкой, пожелал добиться такого качества во всех квартирах и... отдал квартиру лучшему шахтеру. Мне здорово влетело, а он выбрал себе другую квартиру, рядовую. В другой раз начальник снабжения прислал на квартиру Завенягина дефицитные в Норильске продукты. Авраамий Павлович спросил:
- Вы всем уже имеете возможность доставлять такие продукты на дом?
- Нет, что вы!
- Тогда считайте себя уволенным.
Слово свое начальник строительства сдержал.
Из воспоминаний Ольги Николаевны ЛУКАШЕВИЧ, первого руководителя опытного металлургического цеха (будущего ГМОИЦ):
- В нашем большом первом разговоре с А.П. Завенягиным первыми задачами он поставил передо мной разработку двух технологических схем (Хибинетта и Орфорда - параллельно). Я тогда же ему заметила, что в норильских рудах так много ценного (и металлов, и не- металлов), что, как говорится, "один килограмм руды стоит как один килограмм сливочного масла" (это геологи подсчитали), и нужна комплексная технология. Он согласился, но сказал: "Не сейчас, в последующие годы. А сейчас необходимо весомо обосновать проект БМЗ для получения меди и никеля, а не файнштейна. После займетесь кобальтом, платиноидами и другими. В Москве должны руками пощупать норильские металлы хоть в малых дозах". Он был прав. Трудно ему было с Москвой.
В середине 1940 г. я напомнила Завенягину о кобальте и платиноидах: не пора ли начинать? Он в ответ на это попросил (никогда мне не приказывал): "ММЗ в большом прорыве. Это чревато неприятностями в Москве. Помогите всей вашей инженерной бригадой ММЗ, месяц - другой, сколько понадобится". Так я и сделала. Тем более что на ММЗ работали все мои друзья-инженеры из нашего института, выпуска 1939 г.: Рожков П.И., Быховский И.И. (потом был в проектном отделе), Л.Н. Сомин, С.А. Лунев (мой муж), Г. Ильичев, А. Аристов, Криволесов, Потапенко и др., и им было действительно трудно, т.к. кадры рабочих оказались слабыми (нужно было пригласить с Б. Земли еще раньше), неопытными, хотя и старательными.
Завенягин следил за нашей помощью (расчетами шахт, промерами, анализами и т.д.). Как-то "пробирала" я крепко молодых металлургов, что не выдерживают рассчитанную шихту, шлаки кремнистые, густые (мало железа), опять аварию устроят. И не видела, что за спиной стоял и слушал Завенягин. Потом, когда те ушли, подошел, взял у меня листок с последними анализами и говорит: "Ну что вы так нервничаете? Прекрасный доменный шлак". Я от возмущения чуть не задохнулась, а он, смотрю, так хитро улыбается. Буркнула я только (в сердцах) "неисправимый доменщик!", и оба рассмеялись. Умница! Он очень мало говорил обычно. Но умел двумя словами разрядить обстановку.
Из воспоминаний Александра Емельяновича ШАРОЙКО, руководитель проектной конторы, позже - референта Завенягина:
- Александр Емельянович, - с ходу заговорил Авраамий Павлович. - Нам надо найти человека, который бы смог создать проект города-красавца. Когда мы строили Магнитогорск, то находились еще в плену представлений эпохи первой пятилетки. Здесь, в Заполярье, нельзя строить обычный город из стандартных домов. Здесь все должно быть по-другому. Зеленью Норильск не украсить - значит, надо украшать его современными жилыми ансамблями. В домах нужно создать все удобства, чтобы ванная была в каждой квартире. Человек, приходя с работы, должен попадать в самые благоприятные условия быта. Пусть у него будет уютное жилище, горячая вода, электричество, хорошая пища. Вот ты много лет прожил в Ленинграде, и я там жил. Считаешь ли ты этот город красивым, достойным, чтобы ему подражали?
- Авраамий Павлович, красота Ленинграда признана всем миром.
- Значит, нам надо искать ленинградца. Норильск должен проектировать человек с мужественным характером, художник, воспитанный на красоте ленинградских ансамблей. Ему придется повоевать! Борьба, думаю, будет упорной, так как Норильск - особый город, с особыми условиями, и их не очень-то понимают в некоторых инстанциях.
Летом 1939 года на Таймыр по приглашению Завенягина приехали два архитектора. Оба ленинградцы, оба художники со смелыми идеями и оба с достаточно крепкими характерами, умеющие отстативать свою точку зрения. Это были Лидия Владимировна Миненко и Витольд Станиславович Непокойчицкий. Жена и муж.
Из воспоминаний В.С. ЕМЕЛЬЯНОВА, члена-корреспондента АН СССР:
- ...Директором Магнитогорского завода был тогда Абрам Павлович Завенягин. Он был чрезвычайно инициативный и упорный человек. Если уж что-нибудь задумал, то не было, казалось, ни доводов, ни силы, которые заставили бы его изменить свою точку зрения. К своим решениям он приходил путем глубокого анализа всех доводов "за" и "против". Он мог подолгу внимательно выслушивать людей, тщательно взвешивать все их аргументы, никогда не обрывая собеседников. Совещания, которые он проводил, были длительными. Мне казалось, что нельзя так долго выслушивать порой очень скучные и нудные, а иногда и просто глупые речи.
- Надо же дать человеку высказаться, а может быть, он что-нибудь и путное скажет, - смеясь, говорил он иногда мне, когда мы вместе возвращались с таких длительных и утомительных совещаний.
- В то время мы работали с огромной производственной нагрузкой. Рабочий день начинался в девять утра и, с перерывом на один час, продолжался до шести часов вечера. Затем, после двухчасового перерыва, мы вновь приходили на работу и оставались на ней не то до одиннадцати, не то до двенадцати часов ночи. Авраамий Павлович придерживался такого же распорядка, если не считать, что его можно было встретить где-нибудь на строительной площадке уже в шесть-семь утра, или же получить вызов к нему далеко за полночь.
Как бы поздно я ни проходил случайно мимо здания управления, в окнах кабинета Авраамия Павловича всегда горел свет, хотя было уже два или три часа ночи. Когда успевал отдохнуть этот неутомимый человек, для меня всегда оставалось загадкой. Проводил он на работе и большинство выходных дней, и мне, в первое время, довольно часто приходилось бывать у него именно в эти дни. Только потом, когда я, уже в начале 1940 года, получил посылкой забытое в сутолоке отъезда охотничье ружье и все выходные дни стал отдавать охоте или рыбалке, Авраамий Павлович перестал назначать мне встречи вне рабочей недели.
Несмотря на то, что в личном распоряжении Авраамия Павловича находился самый быстроходный из катеров, приписанных к порту Валек, начальник комбината далеко не часто использовал его для поездок, а если иногда и совершал их, то в большинстве случаев с какой-нибудь серьезной познавательной целью. В итоге такой поездки выбирался или участок для строительства дома отдыха на озере Лама, или удобное место для расположения рыбачьего поселка либо отстоя судов, или же возникал новый пункт гидрометеослужбы. В выходные дни я часто бывал на Норилке по своим охотничье-рыболовным делам. Но только раз или два смог наблюдать за красивым ходом "Служебного". Чаще я видел этот катер на приколе у вальковского причала. Зато, возвращаясь под утро с очередной рыбалки, не однажды различал знакомую фигуру Авраамия Павловича среди лесов какой-нибудь новостройки или медленно вышагивающую по шпалам к дальнему разъезду узкоколейки. Я еще издали узнавал Авраамия Павловича по его неизменной темной фуражке, всегда одинаково одетого в черное пальто. И каждый раз не переставал удивляться его подтянутости и выбритости. Когда только он успевает?
...Завенягин приехал в апреле 1938 года. С каждым встречался, разговаривал. Когда меня привезли в Норильск, мне было 22 года. Когда приехал Завенягин - 24 года. Он вызвал меня, я тогда баней заведовал. Вошел я в тот же кабинет, где совсем недавно сидел Матвеев. Завенягин расспрашивал обо всем. Тогда я не выдержал: "О чем говорить? Жизнь погублена, жизнь кончена". Завенягин сидел, опустив голову. И вдруг как ударит кулаком: "Что значит кончена? Мальчишка! Жизнь только начинается. Работать, надо работать!"
(В.А. Веремеенко).
Отец очень гордился Норильском, был высокого мнения о Завенягине. Авраамий Павлович помог освободить мать. Отец не знал, что она сидит.
(Т.М. Потапова).
Заказное. Москва. 3.1.1957.
Супруге А.П. Завенягина.
Обратный: Алтайский край, Алейский р-н, Уржумский с/с, деревня Крутиха, колхоз им. Чкалова. Рудольф Ольга Александровна.
Надпись сбоку: Прошу почту обязательно доставить это письмо.
Товарищ Завенягина, мы с моим сыном услыхали по радио, что супруг Ваш, Авраамий Павлович Завенягин умер. Сын мой и я горько плакали, плакали так, как плачут о самых дорогих и милых сердцу родных. Мой единственный сын Лев Константинович Рудольф отбывал 10 лет срока и одиннадцатый год по "особому распоряжению" в г. Норильске от 1939 г. до 1947 г., где был начальником комбината Авраамий Павлович в то время. Сын мой страдал невинно, по страшной ст. 58 он был арестован, а я выслана из Москвы в Омскую область в глухое село через полгода после ареста моего единственного сына в 1937 г., почему - непонятно до сего времени. Мы оба терзались разлукой и повседневной жизнью отверженных. Ваш муж Авраамий Павлович спасал 1000 заключенных, он чувствовал человеческие сердца, он знал и отличал хороших людей среди измученных людей, он взглянет так на измученного, истерзанного человека, что человек забывал свое горе - принимался работать и верить в то, что вернется домой. Авраамий Павлович внушал эту светлую веру многим и моему сыну. Только благодаря Вашему мужу жив и вернулся мой Лева.
Я умоляю Вас, моя родная, пришлите нам в колхоз фотографию Авраамия Павловича. (Сын мой теперь колхозник, я живу с ним, благодаря светлому, чуткому сердцу Вашего супруга). Я думаю, какая ясная душа должна быть у той, которую выбрал Авраамий Павлович в спутницы своей прекрасной жизни. Авраамий Павлович жил для людей, для него не было почетных и отверженных, были человеки. Мы не писали никогда Авраамию Павловичу, боялись затруднять его и, может быть, боялись, что он подумает: что же я еще не сделал? А сейчас, когда Ваш муж умер, мы смело говорим Вам, мы любили Вашего супруга, будем хранить прекрасный образ его до конца дней своих. Мы ждем фотографию Авраамия Павловича. Мы будем смотреть на своего спасителя, а я, 70-летняя старуха, посмотрю на него так, как на портрет моего старшего умершего сына. Я очень хочу, чтобы это письмо дошло до Вас, чтобы Вы знали, что на свете есть люди, благославляющие память дорогого Авраамия Павловича и любящие его и все, что касается его.
Простите за письмо матери, но у Вас есть дети, и Вы поймете меня.
Любящая Вас и благодарная
Ольга Рудольф и ея сын Лева.
Простите. Спасибо, спасибо.
Маленькие рассказы о большом человеке собрали Валентина Вачаева и Татьяна
Рычкова.
«Заполярная правда» №63 от 15.04.1998 г.