В свои 77 лет он даст фору иному юноше. По всем статьям. И в живописи, и в поэзии, и в застольной беседе Тойво Ряннель талантлив и неутомим.
А ведь судьба с ним обходилась неласково: в 1931 году семья финских крестьян Ряннелей была выслана в Сибирь на вечное поселение. И почти вся жизнь народного художника России прошла в ссылке (гражданская реабилитация состоялась лишь в 1993 году). В последние же годы Ряннель ведет «челночный» образ жизни: проживает в Финляндии, но частенько наведывается в Красноярск. Вот и в этот свой приезд Тойво Васильевич успел сделать многое: устроил выставку новых картин в ресторане «Вернисаж», отпраздновал в кругу друзей свой день рождения, провел поэтический вечер в литературном музее. В ближайшее время в издательстве «Платина» должна выйти его новая мемуарная книга «Незваный гость».
Перелистывая книгу стихов Ряннеля «Сверкнула пламенем Жар-птица», я не-вольно вспоминал Пушкина: «И назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и фин...» (в пушкинские времена слово «финн» писалось через одно «н»). Да, тут без Пушкина явно не обошлось. И финский мальчик не просто овладел русским языком, но и сумел выразить себя, свою душу в русском стихе:
Я честный бой благословляю —
Пускай рассудит нас дуэль.
Я лучше Пушкина стреляю,
Была б достойна пули цель...
— Когда вы впервые «встретились» с Александром Сергеевичем?
— Это случилось уже в Сибири, когда я перешел в русскую школу. Поначалу я делал очень много ошибок — и ребята надо мной смеялись. Я терпел... но если смеялись над моими драными ботинками, тут уж я не спускал — сразу бил в «пятачок». Очень скоро я понял, что ничего не знаю, и начал жадно читать все, что было в школьной и районной библиотеках. Именно Пушкин помог мне почувствовать и полюбить русский язык. Я мог бесконечно рассматривать пушкинские кристальные мозаики из точнейшим образом подобранных слов: «...и ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит!» Я читал — и чувствовал запах первого снега! Сама природа как бы становилась поэзией. Я был счастлив, что могу это видеть, — и я поверил, что могу освоить русский язык.
— В 1937 году вся страна отмечала столетие со дня гибели Пушкина. Но этот же год вошел в историю и как самый кровавый год сталинского террора... Чем вам памятен тот пушкинский юбилей?
Еще за год до юбилея, в 1936 году, мне в школе заказали сделать «Пушкинский альбом». Я очень старался, но иллюстратор я был, конечно, неопытный — и рисунки мои оказались наивными и поверхностными. Уже закончив работу над юбилейным альбомом, я понял, что плохо понимаю душу пушкинских произведений. Например, я не смог понять глубокий смысл его «Бесов». И премия в 50 рублей, которую я получил вскоре на выставке за этот альбом, меня не обрадовала. Тем более что в том же году происходило много других, не очень приятных событий... Я имею в виду аресты близких и родных. В 1938 году я узнал, что расстрелян мой братишка, который, кстати, был отличным поэтом. Был репрессирован и один из моих хороших знакомых, последний из рода военачальников Буксгевден — он помог мне понять «Бориса Годунова»... И с той поры в любую погоду, в самую грустную минуту, как только я открываю Пушкина, грусть уходит, печаль рассеивается.
— С каких пор вы сами Пишете стихи?
— Начал писать я еще в детстве, на финском языке. Мои товарищи как-то попросили меня сделать стихотворные надписи на белых траурных лентах для венков — и я выполнил этот заказ... Позднее, уже в 50-е годы, когда я был известным художником, я написал (по заказу, за бочку олифы) стихи на русском языке, на железном памятнике. Ну а если серьезно, то стихи я пишу давно, но долгое время не считал себя настоящим поэтом. Да и как можно говорить об этом, если рядом — Пушкин!.. Все, что связано с Пушкиным, оказало колоссальное влияние на мое формирование как гражданина Российского государства. Кстати, если бы в 1937 году Пушкин был жив, его обязательно бы арестовали и «шлепнули».
— Ну а если бы Пушкин вдруг оказался в современной России — смог бы он нам помочь сегодня?
— Он-то смог бы — ведь он и в экономике смыслил, и вообще человек был мудрый. Но вся беда в том, что и тогда, и сейчас никто не прислушивается к поэтам, к писателям. Вот к Солженицыну не прислушиваются же! Да, я знал, что нам придется пройти через «дикий Запад», но я не думал, что путь будет таким трудным. А Пушкин очень трезво оценивал российскую действительность, но в то же время никогда не скрывал своей гордости за Россию, всегда верил в «племя младое, незнакомое»...
— Как относятся к Пушкину в современной Финляндии?
— Он там наиболее переводимый из русских поэтов. Одному из лучших переводчиков Пушкина, знаменитому поэту Эйно Лейне, стоит в Хельсинки памятник.
— Какое из пушкинских произведений вам ближе всего как художнику?
— Стихотворение «Кавказ» — оно очень живописно написано. Вообще я люблю все его поэмы, особенно «Медный всадник». А вершинами считаю «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии». Это ни с чем не сравнимо! Пушкин стоял на три головы выше всех своих современников. Да и сейчас ему нет равных. Может быть, только Твардовский с «Василием Теркиным» отчасти к нему приближался.
— Пытались ли вы изобразить Пушкина на холсте или на бумаге?
— И не раз. У меня был портрет Пушкина-лицеиста с гусиным пером. А еще я писал его на фоне петербургского наводнения...
— Где же эти работы?
— Понятия не имею (смеется). Мои архивы по всей Сибири растасканы!..
После нашего разговора, придя домой, я снял с полки книжку стихов Тойво Ряннеля и еще раз перечитал эти строчки, излучающие неиссякаемый оптимизм:
...И верится в возможность чуда,
Что солнце я увижу вновь,
И вечные со мною будут
Искусство, слезы и любовь!
Эдуард РУСАКОВ.
НА СНИМКЕ: Т. В. Ряннель.
Красноярский рабочий. 1998 г.