"...Оставив вещи в гостинице и даже не успев толком оглядеться, Кибалин пришел на место будущего медного завода. Он увидел голую площадку, обтянутую колючей проволокой".
Новой стране ее тоталитарное прошлое мешает. Оно жмет, как старые сапоги. Все
тесно: и репрессии, и война, и индустриализация, и великие стройки. Зачем они
были нужны, вопрошает новая страна? Ради какой грандиозной идеи жили, строили,
верили? Зачем сюда, на задворки советской империи, ехали люди? Каким тайным
знанием светились их усталые глаза, глядевшие на ТОТ Норильск - приземистый,
барачный, окутанный снегом и колючей проволокой? И вообще - из чего они были
сделаны, эти герои? Из холодных кабинетов, служебного жилья, шинельного сукна,
работы круглые сутки и бесприютного быта, не желавшего становиться бытом? Из
лозунгов, призывов и починов? Из веры? Или наоборот - из сомнений?
Никто не ответит.
По стандартам советских кадровых служб у Константина Кибалина была идеальная анкета: не был-не участвовал- не служил-не состоял. Никаких отношений с партизанским и подпольным движением, никаких родственников за границей, в армиях и учреждениях белых и буржуазных правительств не служил. Простой советский человек.
Первый контур биографии - характерный для той эпохи: кто был ничем, тот станет всем. Сын паровозного машиниста (как и Завенягин, кстати), родился в последнюю неделю 1903 года, место рождения - Большая Нахаловка, пролетарская окраина Ново-Николаевска (Новосибирска). Отец умер, когда Косте было три года. Бедная семья, казенный (от железной дороги) дом, три класса приходской школы. Дальше - реальное училище, но туда Кибалина не приняли - нечем платить за обучение. В десять (!) лет Костя Кибалин пошел работать - в депо обдирал на станке вагонные подшипники. В двенадцать - варил асфальт, таскал тяжелые ведра с варом.
Февральская, Октябрьская, гражданская. Кибалину - 15 лет. Обходчик. Через станцию постоянно идут составы - с войсками, оружием, фуражом, снарядами... Красные, белые, колчаковцы, анархисты. Один состав два дня стоял в тупике. Сцепщика Кибалина отправили посмотреть, что там. Откатил дверь, отшатнулся - полный вагон трупов.
Разруха, голод, тиф. Кибалин - 17 лет - выбивает разрешение на учебу. Мечтает стать военным. Омск, кавалерийское училище, председатель приемной комиссии даже на документы не смотрит, ржет - "ну какой из тебя кавалерист? Тебя самого впору овсом подкормить..." Через дорогу от училища - рабфак. Принимают без экзаменов, дают общежитие и - немаловажно - продаттестат: два раза в неделю - капуста и хлеб. Документы приняли не глядя: "Пролетариат? С железной дороги? Грамоту знаешь? Оформите товарища..."
В те времена биографии кроились торопливо и прочно: из 393 поступивших вместе с Кибалиным на рабфак полный курс закончили только 90. Остальных "вычистили" - как больных, как неуспевающих, как (тоже примета времени) "кулацкий элемент". Жили - 35 человек в комнате общежития, спали в три смены. На рабфаке было только чуть-чуть сытнее, чем в остальной стране: позже Кибалин вспоминал, как трудно иногда было понять, о чем говорит преподаватель, - в голове шумело от голода. А уроки - с девяти до шести вечера. А потом - трудкомиссии, дежурства, самоподготовка... На втором курсе у него нашли туберкулез - болезнь всех голодных и немощных. В больнице, разумеется, не было никаких лекарств. Врач вылечил курсанта Кибалина так: каждое утро шел с ним на рынок, покупал сто граммов масла и тут же заставлял проглатывать. Масло тогда стоило столько, что на ежедневные сто граммов уходили две зарплаты - Кибалина и его жены Полины, тоже рабфаковки.
* * *
Почему после рабфака он, потомственный железнодорожник, подал документы в Сибирский институт черной металлургии - неизвестно. Скорее всего его особенно и не спрашивали - вот тебе путевка, вот институт, иди и учись. Стране нужны металлурги. Убеждать проникаться нуждами страны глубже, чем собственными, тогда умели.
Пять лет в институте (специальность - "металлургия меди и никеля"), курс знаменитого профессора Мостовича, еще из дореволюционной столичной профессуры. Мостович отличался оригинальным методом приема экзаменов - бегло просматривал студенческие конспекты, потом по часу-полтора разговаривал на всякие отвлеченные темы. Кибалину, когда он пришел сдавать диплом (тема - "спроектировать ватержакетную плавку на производительность десяти тысяч тонн меди в год, содержание металлов в руде такое-то, руда медно-цинковая), с ходу "зачел" специальную часть, но еще час говорил о том-о сем. Напоследок сказал: "Благодарю, молодой человек, за содержательную беседу. Только вы, уважаемый, вот что сделайте - сразу как выйдете из этого кабинета, поезжайте и купите учебник русской грамматики и синтаксиса. Инженеру стыдно писать с грамматическими ошибками".
Учебник Кибалин зубрил уже в поезде, направляясь к первому месту работы... Диплом ему выдать не успели - нужно было ждать три дня, пока дипломы напечатают в типографии, но вы же помните - стране нужны металлурги, формальности потом! Сунули справку о том, что "окончил полный курс", направление, распределение и большой привет. Металлург Константин Кибалин учил русский синтаксис и ехал на Урал. От Норильска его отделяли тысячи километров и восемнадцать лет.
* * *
До Норильска еще далеко. Норильска еще нет. Страна занята индустриализацией. Лозунг с цитатой из речи Сталина - "залог победы социализма - в развитии тяжелой индустрии" - висит над каждой проходной. Страна строит социализм и развивает тяжелую индустрию. Специалистов не хватает катастрофически. В донорильской биографии Кибалина - двенадцать (!) адресов - уральские заводы, алтайские, казахстанские, дальневосточные... Должности - технорук, начальник цеха, главный металлург завода, главный инженер, главный инженер, директор, директор.
В 41-м эта блестящая карьера чуть не оборвалась - на Уфалейский завод, где Кибалин был главным инженером, приехали американцы - перенимать опыт. И "закозлили" печь. Кто-то написал куда надо - мол, не просто так "козла" посадили, не иначе - вредительство... Что спасло Кибалина от расправы - неизвестно: может, сочли донос вздорной выходкой, а может, простили известному - уже тогда - на весь Урал инженеру досадную оплошность. Тем более меньше чем через полгода началась война, и грамотные металлурги (особенно "цветники") ценились на вес золота.
На третий день войны Кибалин получил предписание - срочно прибыть в Москву. И оттуда - на Дальний Восток, строить Тетюхинский комбинат. Семью он увидел только после войны. И сразу же - новое назначение. Главным инженером Сибаевского рудоуправления.
* * *
Начальник Сибаевского рудоуправления, вероятно, был немало удивлен, получив летом 1948-го предписание от самого замминистра внутренних дел об откомандировании главного инженера рудоуправления Кибалина К.А. в распоряжение Норильского комбината МВД ("и с ним - трое членов семьи").
В Норильск Кибалина "вытащил" Панюков, знакомый ему еще по Алтаю. На Алтае у Панюкова и Кибалина, директора и главного инженера, было одно кожаное пальто на двоих. Знал Кибалина и новый начальник Норильского комбината Зверев - его, практиканта, Кибалин, в ту пору начальник цеха Карабашского медеплавильного, посылал рыть аварийные ямы для штейна. Панюков уже давно звал Кибалина в Норильск ("чудесное место, в земле есть все - только работай"). Кибалин не торопился. Норильск - это далеко, а у него семья, две дочери, сын... И потом - в Норильск ехали молодые, до тридцати, на "пенсионеров" косились - что, приехали на старости лет карьеру делать?
Но Кибалина "вытаскивали" в Норильск не за карьерой - его имя и без того знали все металлурги Советского Союза. Дело было в другом.
Медный завод в Норильске, строительство которого было "заказано" специальным приказом Сталина еще в 1945-м, предполагалось строить "в усеченном варианте" (то есть в Норильске плавить полуфабрикат - черновую медь - а до ума доводить на казахских или уральских заводах). Начальник Норильского комбината Панюков и главный инженер Зверев были против такого решения: полный цикл медной технологии надо строить в Норильске, и точка! Судя по документам, спор этот длился долго, судьбу медного завода в Норильске решали на уровне Мамулова, первого зама Берии, курировавшего Норильлаг. Пока убедили Мамулова, пока получили "добро" на строительство в Норильске медного (а не медеплавильного) завода, время ушло. А срок был определен четко - первую медь нужно дать 21 декабря 1949-го, в день семидесятилетия Сталина. Оставалось шестнадцать месяцев - срок, по всем подсчетам, для строительства завода недостаточный.
Вдобавок Зверев, летом 1948-го ставший начальником комбината, забраковал проект медеплавильного завода, подготовленный ленинградской конторой "Гипроцветмет". Проект заключенные инженеры-проектировщики спешно перекроили "под местные условия" - это отняло еще несколько драгоценных недель. Вряд ли Зверев чувствовал себя уверенно в эти дни. По всей стране возводились домны, фабрики, птицефермы - благодарные народы готовили подарки любимому вождю. А на одном из главных "подарков" - медном заводе - было сделано три (!) процента работ.
По сути, летом 1948-го года именно Константин Кибалин, готовившийся отметить свое 45-летие, оказался единственным человеком, способным спасти репутацию (а то и жизни) руководства Норильского комбината. Потому и командировку Кибалину выписывали в министерстве внутренних дел, потому и специальное звание (техник-лейтенант) присвоили поспешно, в нарушение всех инструкций, без аттестации, "без выслуги лет". Ибо если бы не Кибалин - тогда никто.
* * *
Ситуацию ему объяснили лаконично и внушительно: или первый слиток меди летит в Москву 21 декабря следующего года, или в Москву летят головы всего руководства, включая его... Особо важное задание. Оставив вещи в гостинице и даже не успев толком оглядеться, Кибалин пришел на место будущего медного завода. Он увидел голую площадку, обтянутую колючей проволокой. В гостиницу он в тот день уже не вернулся - ходил с геодезистами, сличал проектные отметки. Началось.
О том, как строили медный, - на тот момент самое сложное по технологии металлургическое предприятие комбината - свидетельств осталось немало. Судя по этим воспоминаниям, строительство медного напоминало сплошной непрерывный штурм. В первые дни на стройплощадке работало несколько десятков заключенных, к концу строительства - более шести тысяч! Одни бригады долбили котлованы, другие уже бетонировали фундаменты под плавильные агрегаты: отражательная печь, два конвертера, пылеугольная фабрика, дробилки, сушильные барабаны... А еще - склад под огнеупоры, заводоуправление, насосная, энергоподстанция, шихтовый корпус и многое-многое другое. В отдельные дни на строительстве медного укладывали до тысячи ТОНН бетона. Две дымовые трубы - по два миллиона кирпичей каждая. Водопровод. Узкоколейка. Хранилище технической воды (то самое озеро возле медного - его вырыли за две недели).
Кровли еще не было, на телогрейки плавильщиков сеялся через дыры в крыше ноябрьский снежок, а отражательную печь уже ставили под разогрев. Один из участников пуска завода вспоминает, как их собрал один лагерный чин и предупредил: "Ребята, первую медь нужно выдать в день рождения товарища Сталина. И не позже." Помолчал и задушевно добавил: "Имейте в виду - петля на ваши шеи уже наброшена. От вас самих зависит, затянется она или нет..."
Неизвестно, говорили ли что-то подобное Кибалину (и надо ли было ему что-то говорить?). "Вникал во все тонкости" - это слабо сказано. Впоследствии Кибалин не раз с гордостью говорил, что перещупал каждый камешек, каждый кирпич, промерил шагами каждый котлован. Он приходил на строительную площадку еще до того, как охранники занимали места на вышках по периметру стройки. Уходил последним - если вообще уходил.
По личному распоряжению Зверева любые приказы Кибалина выполнялись неукоснительно. И не только касающиеся стройки. Кибалин распорядился создать на стройке специальные "витаминные" бригады, ходившие собирать бруснику и грибы в глухой тундре (на месте магазина "Олимпиец"). Ударным бригадам без очереди давали посылки, для них отменяли ежевоскресные общелагерные шмоны. Ввели фантастические по меркам лагерного режима льготы: например, охранники спускались с вышек и бегали отстреливать куропаток - для "стахановского котла"!
21 декабря 1949 года, пуск завода, директор медного Константин Кибалин... проспал. Перед торжественным митингом, когда в цехе уже готовились пробить первый шпур и настраивались оркестранты, Зверев, взглянув в серое от недосыпа лицо, прогнал Кибалина домой. Первую медь сварили без него. Она получилась немного передутой, но для подарка Сталину вполне подходящей. Зато вторая плавка - в день рождения уже не Сталина, а Кибалина, 23 декабря, прошла как надо. Началась работа.
Его помнят до сих пор. Хотя норильчанином он перестал быть без малого треть века назад, а семь лет назад его не стало. Ветераны медного, вспоминая лучшие дни, непременно вспомнят: "А вот Константин Александрович как-то раз..." В одном из цехов в кабинете до сих пор стоит старый стол - Его стол. Любого, переступающего порог кабинета директора завода, встречает взгляд с огромного портрета над столом - Константин Александрович Кибалин, первый директор медного.
Кибалин директорствовал на медном двадцать лет. При нем забили первый гвоздь, построили плавильный, цех электролиза, сернокислотный, металлургический... Приезжал Косыгин, ходил по цехам, на митинге назвал медный "лучшим предприятием советской металлургии". Это уже 68-й, последний год "при Кибалине".
О Кибалине рассказывают удивительные вещи - в большинстве своем это правда, поскольку многие ветераны вспоминают одно и то же. Например, заведенную Кибалиным традицию в начале каждой недели проводить специальную планерку для заводских спортсменов (и "медные" спортивные команды "гремели" по всему комбинату, и Кибалин аккуратно ходил "болеть" на все соревнования). Когда узнал, что у заводских артистов нет костюмов, поехал с завклубом в ателье, перерыл горы материи, пока не нашел самую лучшую.
Или такой порядок: Кибалин, страстный книгочей, самые интересные книги обязательно давал "на проверку" в заводскую библиотеку. А вызывая к себе рабочего, заглядывал не в личное дело, а в библиотечный формуляр - что человек читает? Он мог подать пальто молодому инженеру и страшно сердился, когда тот смущался: "Что ты краснеешь? Советский инженер обязан быть вежливым и воспитанным" (кстати, Кибалин же, встретив в проходной неопрятно одетого инженера, отправлял его домой за галстуком, но ни слова не говорил, когда, скажем, после аварии в его кабинет вваливался механик в рваной-перепачканной робе - понимал, что всякому этикету есть время и место).
Рассказывать о том, как было "при Кибалине", мне были готовы бесконечно. Кто-то вспомнил, как Константин Александрович, проходя мимо цеха, наткнулся на рабочих, играющих в волейбол, - через два дня возле цеха разбили площадку, врыли столбы и купили мячи. Кто-то вспомнил, как Кибалин в отпуске на свои деньги купил и привез струны для гитары, которых в Норильске нельзя было найти ни за какие деньги. Когда полетел Гагарин, Кибалин собрал всех Гагариных, работавших на заводе, и поздравил их с подвигом однофамильца. Кто-то рассказал, как Кибалин, узнав о проблемах с квартирами, пробил в УКСе комбината строительство собственного "заводского" дома. Увидев рабочего в негнущейся брезентовой робе, сказал: "Ну, довольно таким вахлаком ходить" - и через несколько недель весь цех электролиза переодели в модные и удобные лавсановые спецовки.
Вот только один штрих. Молодой плавильщик отражательных печей заснул в глиномялке, пропустил выпуск штейна. Скандал. Что мог сделать директор завода Кибалин? Одним росчерком пера испортить парню трудовую биографию. Что он сделал: пригласил, поговорил. Наказывать не стал, только сказал напоследок: "Ты, это, понимаешь (любимое словечко), на работе-то не спи". Плавильщик Джонсон Хагажеев вышел из его кабинета, чтобы через двенадцать лет вернуться в него снова, - уже в качестве директора завода. Совет своего первого директора он, похоже, запомнил крепко.
В общем, Кибалина помнят до сих пор.
* * *
"Весь мир - огромный котел, а социальные революции - добросовестный повар, перемешивающий нации и сословия". Вольтер. За точность не ручаюсь, но смысл примерно такой. Паровозный машинист Ново-Николаевского депо Александр Кибалин, ровно 95 лет назад пеленая сына, вряд ли слышал что-либо о Вольтере и социальных революциях. И вряд ли поверил бы, предскажи кто-то его первенцу судьбу инженера, металлурга, депутата четырех созывов, члена бюро горкома и директора завода (!).
Но история - слепая непредсказуемая стихия, в которой клубящаяся туча событий, обстоятельств и биографий. Лиц не разобрать, голосов не расслышать. И только время от времени что-то сверкнет... не молния даже - силовая линия, вектор чьей-то мощной личности. И судьбы. Какой была судьба Константина Александровича Кибалина, первого директора медного завода.
Вл. ТОЛСТОВ.
P.S. Автор благодарит сотрудниц архива комбината за помощь, оказанную при
подготовке этого очерка.
«Заполярная правда» №196 от 18.12.1998 г.