«Мне снились люди, убитые мною в детстве»
«Завидуйте нам, завидуйте, до самых седых волос. Вам никогда не увидеть того, что нам довелось…» - с выражением читали мы на пионерских линейках стихи советского поэта о Гражданской войне. А потом наши одноклассники отправились в Афганистан. Многих из них мы уже никогда не увидели живыми. У тех, кто вернулся, тоже все как-то не сложилось. И мы не завидовали, что не увидели того, что им довелось…
В стране работают центры реабилитации участников войн, где молодым мужчинам не только подбирают протезы и инвалидные коляски, но и учат забыть о том, что страна послала их на смерть и сделала убийцами, советуют, как жить в мирных условиях, ладить в семье, трудиться на благо общества. Психологи объясняют этот феномен тем, что войны в Афганистане и Чечне были несправедливыми и политработа в армии сейчас не на высоте. Мол, главное – вооружить человека идеей, и он с удовольствием пойдет на смерть «за царя, за власть Советов, за Сталина, за Родину». Говорят, где-то в кремлевских кабинетах умные консультанты уже занимаются формулировкой государственной идеи, во имя которой будет жить страна и ради которой не жаль будет отправлять своих сыновей на бойню…
Я вспомнила этот перевод псевдонима Гайдара, когда случайно наткнулась на томик Аркадия Петровича, подаренный мне в день десятилетия. В 1972 году, через тридцать лет после гибели, Гайдару за детские книги была присуждена премия Ленинского комсомола. «Военная тайна», «Тимур и его команда! Переезжали со мной из города в город, из общежития в коммуналку, а потом из квартиры на квартиру. Романтические произведения о мальчиках и девочках, об их правильной дружбе, о любви к Советской Родине, о вредителях, о предчувствии новых войн и безусловных побед, написанные в приснопамятных тридцатых годах, сыграли немалую роль в становлении нашего мировоззрения.
Сам Гайдар ассоциируется с простыми характерами своих героев. Его биография всегда казалась безупречной и понятной. Герой Гражданской войны, ставший писателем и героически погибший в первые месяцы Великой Отечественной… Имя его носят теплоходы, улицы, библиотеки. Сын Гайдара стал контр-адмиралом, а внук – самым молодым премьер-министром. Как не завидовать.
Разве подумаешь, что за блестящим фасадом героической биографии скрывается страшная и печальная тайна. Больше медицинская, чем государственная…
В Хакассии имя революционного романтика лучше не упоминать. Рассказы о «банде Гайдара» передаются там как семейные предания из поколения в поколение. Но почему-то публично не обсуждаются. «Моя мать рассказывала, что согнал Гайдар со своим отрядом больше ста человек на обрыв у реки и начал расстреливать. Он стрелял из нагана в затылок. Не белогвардейцев (они в тайге были), а простых крестьян. Много было женщин, подростков, детей. Тех, кто оставался жив, Гайдар пинками сталкивал с обрыва в реку. Зверь, а не человек. Моя мать чудом осталась жива, потому что ушла в этот день к родственнице в другую деревню. А ее мать, двух братьев и сестру убили…» - так рассказывала мне о пребывании в Сибири будущего детского писателя активистка общества книголюбов Хакассии. И не она одна.
История гражданской войны как-то выпала из нашего поля зрения. В обществе «Мемориал» справедливо ответили, что они занимаются жертвами сталинских репрессий, меньше – сталинскими палачами, а Гайдар не относится ни к тем, ни к другим.
Но мне два лика Гайдара – палача и автора светлых детских книг – не давали покоя. Всего месяц поисков в библиотеках и запросов в архивы открыл для меня совершенно новую личность.
2-й боерайон, которым командовал Аркадий Голиков (настоящая фамилия Гайдара), включал в себя шесть нынешних районов на юге Красноярского края: Ужурский, Шарыповский, Орджоникидзевский, Ширинский, Богорадский и часть Усть-Абаканского. Как доносил Аркадий Голиков командующему ЧОНом Енисейской губернии в первых числах апреля 1922 года, «особенно зараженным бандитизмом является участок, расположенный к западу от села Форпост, заключенный между течениями рек Черного и Белого Июса. Это гористая, покрытая мелкими лесами местность, является надежным убежищем шаек, набегающих из-за реки Черный Юс и с территории 1-го боерайона.
Особенно привлекательными для бандитов являются:
1. Покровское –Чабаки с его золотым рудником «Богодарованный».
2. Почтовая станция Шира, с которой три раза похищался телефонный аппарат.
3. Крупные склады соли губсовнархоза в поселке Озерном.
4. Государственный курорт Шира с запасами имущества губздрава, медикаментами и
продовольствием.
5. Рудник «Юлия» с запасом динамита.
Поэтому прошу дать мне еще 80 человек, после чего на всю предстоящую летом кампанию я не попрошу ни одного человека и возьму на себя полную ответственность за результат последней.
Бандитизм носит в основном уголовный характер. Но сам главарь именует банду «партизанский отряд имени великого князя Константина Михайловича», в составе которого не менее 120 и не более 160 человек. Им будет содействовать «вспомогательная часть» в виде одиночек, до поры до времени пользующихся гостеприимством зараженных бандитизмом улусов.
О том, как в ее доме в селе Форпост жил Аркадий Голиков, рассказывала Тимуру Гайдару Аграфена Александровна Кожуховская. Судя по всему, даже в шестидесятые годы бабушка, доживающая свой век в доме престарелых в Абакане, лишнего не болтала. Умильно вспоминала, как обиделся, рассердился и даже решил съехать с квартиры ее важный постоялец, когда увидел, что принесенный им с речки улов – несколько пескарей – не зажарен, а брошен кошке. И еще рассказывала, как во время вечеринок ее квартирант не плясал со всеми. Стоял в сторонке и только притопывал сапогом в такт музыке. «Всякое бывало. Веселый, ласковый, а то – не приведи господь! – туча тучей. Иван то Соловьёв, атаман, - местный. Он тут все ходы и выходы знал. Как приехал новый командир, Соловьёв стал слать ему записки: Аркадий Петрович, приезжай погостить. С честью встречу – с честью провожу». Как Аркашка получит записку, целый день ходит сам не свой. Всюду ему чудится Соловьёв. Ни разу в глаза не видел, а все Соловьёв перед глазами. Терпеть его не мог, а увидеть, поймать Ваньку – другой мечты не было».
Известно о Соловьёве немного. Лет ему было тридцать с небольшим. Местный уроженец. Бывший колчаковский урядник. Был арестован в 1920 году, бежал, создал банду, в которую вскоре влился офицерский колчаковский отряд полковника Олиферова. У Соловьёва была политическая программа: атаман добивался отделения Хакассии от Советской России.
У Голикова было постоянное ощущение, что Соловьёв ежеминутно рядом (он его так и не поймал).
Аркадий Гайдар с сыном Тимуром
и женой Лией Соломянской.
Архангельск. 1929 г.
И начал командир проводить «профилактику» среди местного населения. Людей без суда и следствия расстреливали, рубили шашками, бросали в колодцы. Голиков не знал пощады ни к старикам, ни к детям. Основным объектом кровавой охоты молодого комиссара становились местные жители – хакасы. Даже командующий ЧОНом губернии В. Какоулин был вынужден признать: «Мое впечатление Голиков по идеологии неуравновешенный мальчишка, совершивший, пользуясь служебным положением, целый ряд преступлений». Другими словами, даже для коллег по наведению революционного порядка становилось очевидным, что Голиков не красный герой, а психически больной человек с маниакальной страстью к убийствам.
В красноярских архивах документы о самых жестоких расправах не сохранились. Есть только письмо волостного исполкома из села Курбатова в Ачинск, посланное с нарочным: «Прибывший отряд сразу пустил в ход плети, которые, по нашим мыслям, должны существовать в области преданий времен Колчака, а не проявляться теперь при Советской власти, которая сказала: «Долой смертную казнь и телесные наказания без суда!».
Видимо, были еще донесения, потому что вскоре пришла телеграмма из штаба войск ЧОН: «Командиру 6-го сводного отряда. Сообщаю резолюцию комЧОНгуба о Голикове: «Арестовывать ни в коем случае. Отозвать. Какоулин».
После приезда в Красноярск для выяснения «обстоятельств» Аркадий Голиков был не только исключен из партии, снят с должности, но и направлен на психиатрическое освидетельствование. Существует версия, согласно которой о деле Гайдара знал Сталин. На просьбу Аркадия Петровича о восстановлении в партии кремлевский хозяин лаконично отезал: «Мы-то его может быть, и простили бы. Но простят ли хакасы?..».
Письмо Аркадия сестре Наташе: «Красноярск, 17 января 1923 года, вторник.
Мне приходится уехать на месяц в Физиобальнеотерапевтический институт в Томск.
На днях по поручению губкома был созван консилиум, и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности».
Истощение нервной системы не было уловкой для избежания наказания. В историю болезни органично вписывается история жизни. Вот строки автобиографии Гайдара: «Родился 9 января 1904 года в гор. Льгов Курской области.
Из пятого класса Арзамасского училища (реального) ушел в Красную Армию добровольцем, был членом РКСМ. Ни в каких белогвардейских, антипартийных и прочих поганых организациях не состоял.
Был на фронтах: Петлюровском (Киев, Коростень, Кременчуг, Фастов, Александрия). Весь 1919 год, до сдачи Киева в сентябре, - сначала курсантом, потом командиром 6-й роты 2-го полка отдельной бригады курсантов.
Потом был на Польском фронте под Борисовом, Лепелем и Полоцком – 16-я дивизия, полк забыл, потому что тут у меня были три болезни – цинга, контузия в голову и сыпной тиф, - так что толком я опомнился только в москве, откуда я был направлен на Кавказский фронт (март 1920 года) и был назначен командиром 4-й роты 303-го полка 34-й дивизии 9-й армии.
После захвата остатка деникинцев (армия генерала Морозова) под Сочи стоял с ротой, охранял границу с белогрузинами (мост через реку Псоу) за Адлером, но вскоре, когда генералы Гейтман и Житиков подняли на Кубани восстание, были мы переброшены в горы и все лето до поздней осени гонялись за этими бандами.
В 1921 году, после Высшей стрелковой школы, был командиром сводного отряда, затем командиром 23-го запасного полка в городе Воронеже и отправлял маршевые роты на Кронштадтское восстание.
Потом был командиром 58-го отдельного полка по подавлению восстания в Тамбовской губернии (антоновщина), по ликвидации которой был назначен начальником второго боевого района, на границе Монголии (Тана-Тувы), где только что прошли части белого полковника Олиферова и остатки офицерской банды Соловьёва.
Тут я начал заболевать (не сразу, а рывками, периодами). У меня нашли травматический невроз. Несколько раз лечился.
В ноябре 1924 года был уволен с выдачей выходного пособия по болезни из РККА.
Взысканий, кроме нескольких дисциплинарных (не крупнее 1 – 3 суток гауптвахты), не было.
Арк. Гайдар-Голиков».
Наверное, такая же судьба была у сотен российских мальчишек, родившихся в интеллигентных семьях, учивших в гимназиях и реальных училищах закон Божий, да так и не доучивших. Их законом стали законы классовой борьбы.
Аркадий ушел воевать, когда ему не было пятнадцати лет. Он бредил военными подвигами с той поры, когда его отец, Петр Исидорович, сельский учитель, ушел на фронты 1-й мировой. В общем-то, с той поры семьи у него и не было. Вернувшись с войны, отец женился на другой женщине. «Два с половиной года прошло с тех пор, как я порвал всякую связь, мой друг, с тобою, - писал сын отцу. – За это время я не получил ни одного письма, ни одной весточки от тебя, мой славный и дорогой папа… Я ушел в армию совсем еще мальчиком, когда у меня, кроме порыва, не было ничего твердого и определенного. И, уходя, я унес с собой частицу твоего миропонимания и старался приложить его к жизни, как мог…» (Красноярск, 23 января 1923 года).
Мать, Наталья Аркадьевна, акушерка, активно занималась большевистской работой и умерла в 1924 году от скоротечной чахотки в должности заведующей губздравотделом в Киргизии. Она гордилась своим сыном-командиром и на смертном одре писала, что завещает ему жизни своей не щадить за власть Советов.
Аркадий мечтал о том, что у него самого будет идеальная семья. В Перми он женился на семнадцатилетней комсомолке Лии Лазаревне Соломянской, в 1926 году в Архангельске у них родился сын Тимур. Когда вышла первая книга Гайдара, семья переехала в Москву. В 1931 году Лия Лазаревна с сыном ушла к другому. Аркадий остался один, тосковал, не мог работать и уехал в Хабаровск корреспондентом газеты «Тихоокеанская Звезда».
В пятом номере альманаха «Минувшее», вышедшем в Париже в 1988 году, были опубоикованы воспоминания журналиста Бориса Закса об Аркадии Гайдаре, с которым они вместе работали и жили в Хабаровске.
«…Мне пришлось за мою долгую жизнь иметь дело со многими алкоголиками – запойными, хроническими и прочими. Гайдар был иным, он зачастую бывал «готов» еще до первой рюмки. Он рассказывал, что детально обследовавшие его врачи вывели такое заключение: алкоголь – только ключ, открывавший дверь уже разбушевавшимся внутри силам*. Конечно, верить Гайдару на слово – дело опасное, но зато его рассказ отвечает тому, что я видел собственными глазами.
Однажды мы (Е.И.Титов и я), жившие в одной редакционной квартире с Гайдаром, начали замечать в его поведении что-то неладное. Мы знали о его болезни и принялись уговаривать, пока не поздно, обратиться в больницу. Наконец, после долгого сопротивления, он согласился. Втроем мы направились на поиски психолечебницы. С трудом добрались. В вестибюле Гайдар сразу опустился на ступеньки, и мы стали ждать врача… Гайдар искоса взглянул на нас и сказал: «Хорошие у меня товарищи, куда привели».
(Врачу вышеописанные события позволяют достаточно точно классифицировать душевный недуг писателя: маниакально-депрессивный психоз на фоне хронического алкоголизма, посттравматический энцефалопатии).
Врач принял нас сухо. Выслушал, посмотрел на Гайдара и взять его в больницу отказался. Он, видимо, не привык, чтобы к нему являлись добровольно и не набедокурив, а потому не признал Гайдара больным.
Дорога обратно далась еще труднее. Гайдар еле передвигал ногами. У меня было время, я работал в ночной редакции, но Титову пора было сдавать в набор телеграммы, и он ушел вперед, оставив нас вдвоем.
Аркадий Гайдар в 1919 г. На обороте подлинника рукою Гайдара написано:
«Адъютант
командующего охраны и обороны всех железных дорог.
Гайдар. 15 лет». Надпись
сделана в 1927 г.
Едва Титов ушел, Гайдар бессвязно, заплетающимся языком стал обвинять Титова в том, что тот будто бы сказал: «Лучше бы вы со славой погибли в бою». Гайдар производил полное впечатление пьяного, хотя не пил ни капли. По дороге мы встретили нескольких знакомых, и, несмотря на мои возражения, они увели Аркадия к себе. Вернулся он уже в дым пьяным и с первых слов объявил, что убьет Титова. «Где он?». Тому, что Титов еще не приходил из редакции, он не поверил. Вошел в Титовскую комнату – никого. Тогда, взяв стул за спинку, принялся выбивать в окнах одно стекло за другим. Перевернул вверх ногами кровати, стол, стулья. Потом вышел в коридор с большой боржомной бутылкой а руке.
Смеркалось, света не было. Я метался от Гайдара к воротам, чтобы подкараулить и предупредить Титова.
Позади нашего дома, во флигеле, жил Зайцев – секретарь Полномочного представительства ОГПУ по Дальневосточному краю. Услышав шум, он выскочил на крылечко флигеля и заорал: «Что тут происходит?» и в тот же миг непредсказуемая Хабаровская электростанция дала ток и перед Зайцевым предстал в окне ярко освещенный Гайдар с поднятым кверху стулом. Потом они сидели в саду и обменивались военными воспоминаниями. Потом Гайдар ушел в дом. Я сказал Зайцеву, что напрасно он пустил одного: сам-то я уйти со своего поста не мог, чтобы не упустить Титова. «Это прекрасный парень, - воскликнул Зайцев в ответ. – Я за него ручаюсь. Мы, старые чекисты, умеем разбираться в людях». Тут раздался звон стекла – Гайдар добивал уцелевшее окно, - и знаток людей проворно побежал в дом.
Я был молод, ничего подобного отроду не видел, и та страшная ночь произвела на меня ужасающее впечатление. Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим. Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять режется, где только раздобыл лезвие. Увезли в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью… Я думал, он не выживет.
При этом не похоже было, что стремился покончить с собой; он не пытался нанести себе смертельную рану, просто устраивал своего рода «шахсей-вахсей». Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь – один к одному – покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз…
Вообще, представление о Гайдаре как об эталоне благополучного советского писателя далеко от истины.
С юных лет он поверил в идеи революции, сражался за них, остался им верен. И что
же? Он вне партии, исключен еще в конце Гражданской войны.
Всю жизнь его тянуло ко всему военному, нет у него ни одной книги без Красной
Армии, даже одевался он на военный лад. И сто же? Уволен из армии по чистой –
из-за болезни, что описана выше…
И вдобавок, постоянные рецидивы болезни, сопровождаемые запоями и прочими эксцессами, мешавшими нормальной творческой работе. Он никогда не успевал сдать рукопись в срок, вечно спешил, хватал авансы, изворачивался, чтобы не платить неустойку.
К усидчивому труду он был способен лишь временами. Многое начинал и бросал, не окончив. В Хабаровске однажды он начал было диктовать машинистке статью, но засуетился, сказал, что забыл дома блокнот, и вдруг выскочил из окна. На том дело кончилось – Гайдар запил…
Гайдар еще в Гражданскую войну насмотрелся всякого. Ведь дисциплина в Красной
Армии держалась на расстрелах. А Гайдар еще мальчишкой служил в ЧОНе. Думаю, что
категория справедливости еще тогда перестала его интересовать. Только –
целесообразность. Ведь пленных он расстреливал во имя целесообразности – слишком
много бойцов конвоя потребовалось бы для отправки пленных в тыл. Проще было
расстрелять…
Гайдар был по-своему очень цельный человек. В то, что писал, верил. В том числе
и в «счастливую страну Гайдара».
ИЗ ДНЕВНИКА А.ГАЙДАРА
Хабаровск
20 августа 1931
Психбольница
Очень хочется крикнуть: «Идите к чертовой матери!». Но сдерживаешься. А то
переведут еще вниз в третье отделение, а там у меня за одну ночь украли папиросы
и разорвали на раскурку спрятанную под матрац тетрадку.
За свою жизнь я был в лечебницах раз, вероятно, 8 или 10 – и все-таки это единственный раз, когда – эту Хабаровскую, сквернейшую из больниц, - я вспомню без озлобления , потому что здесь будет неожиданно написана повесть о «Мальчише-Кибальчише».
Вообще в лечебнице до черта всякой сволочи. Главврач, завхоз и др. – это банда паразитов, самоснабжающаяся за счет больных. Выйду из больницы – шарахну по ним хорошенькую статью поядовитей.
30 августа 1932 года
Сегодня выписываюсь из больницы. Итак, год прошел. Но, в общем, ничего
особенного не случилось, жизнь идет своим чередом, и в конце концов видно, что
не такое непоправимое у меня горе.
Москвы я больше не боюсь.
28 октября 1932
Москва
Выступал по радио – о себе.
А в общем – сутолока, вечеринки. И оттого, что некуда мне девать себя, не к кому
запросто зайти, негде даже ночевать… В сущности, у меня есть только три пары
белья, вещевой мешок, полевая сумка, полушубок, папаха – и больше ничего и
нигде, ни дома, ни места, ни друзей.
И в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уж никак не отверженный и никому не нужный. Просто – как-то так выходит. Два месяца не притрагивался к повести «Военная тайна». Встречи, разговоры, знакомство… Ночевки – где придется. Деньги, безденежье, опять деньги.
Относятся ко мне очень хорошо, но некому обо мне позаботиться, а сам я не умею.
Оттого и выходит все как-то не по-людски и бестолково.
Вчера отправили меня, наконец, в дом отдыха Огиза дорабатывать повесть.
1939 год, 8 апреля
Вчера выписался из больницы «Сокольники» - был туман мозга. Сегодня очень тепло,
солнце.
14 февраля 1941 года
Я до первого марта в лечебнице – лечат меня инсулином. Это какой-то сильно
крепкий медикамент, от которого малодушные люди теряют сознание. Я не потерял ни
разу.
Из письма к писателю Р.Фраерману:»Я живу в лечебнице «Сокольники». Здоровье мое
хорошее. Одна беда: тревожит меня мысль – зачем я так изоврался. Казалось, нет
никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я
разговариваю с людьми… образовалась привычка врать от начала до конца, и борьба
с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить я ее не могу… Иногда
хожу совсем близко от правды, иногда – вот-вот – и веселая, простая, она готова
сорваться с языка, но как будто какой-то голос резко предостерегает меня –
берегись! Не говори! А то пропадешь! И сразу незаметно свернешь, закружишь,
рассыплешься, и долго потом рябит у самого в глазах – эк, мол, куда ты, подлец,
заехал!..
Мне советуют взять так называемый государственный заказ на пьесу к 25-летию
Советской власти. Такой же заказ мне предложили через Комитет по делам
кинематографии. Ответа до выхода из лечебницы не дал никому. Настроение
неровное».
Константин Федин вспоминает: «В 1925 году в редакцию ленинградского альманаха «Ковш» пришел высокий и очень статный молодой человек, светловолосый, светлоглазый…
Он положил на стол несколько исписанных тетрадок и сказал:
- Я Аркадий Голиков. Это мой роман. Я хочу, чтобы вы его напечатали…
- А кем вы были раньше и кто вы теперь?
Теперь я демобилизованный из Красной Армии по контузии. А был комполка».
Редакция альманаха «Ковш» размещалась на Невском проспекте в Доме книги, где в середине двадцатых годов кипела литературная жизнь. Принести в этот альманах свою рукопись было для начинающего литератора поступком смелым. В «Ковше» печатались Алексей Толстой, Леонид Леонов, Борис Лавренев, Михаил Зощенко, Вениамин Каверин. Из поэтов – Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Павел Антокольский, Николай Асеев…
Повесть Гайдара о войне «В дни поражений и побед» вышла в «Ковше» в 1925 году. Ее появление не пробудило восторгов читателей. Аркадию советуют изучать мирную жизнь, и он уезжает работать корреспондентом сначала в Донбасс, а потом на Урал, в Пермь. Работал в газетах, писал фельетоны. Успех пришел к нему с публикацией автобиографической «Школы», «Военная тайна», «Тимур и его команда», «Смерть барабанщика» стали культовыми.
Творческие и личные дела Гайдара постепенно наладились, появились немалые гонорары, всесоюзная слава. Он женился второй раз, увозит отдыхать на юг сына Тимура и приемную дочь женю, имена которых он даст героям своей повести. Гайдар старается быть хорошим отцом. Получив гонорар, катает детей на иностранном «Линкольне», покупает им подарки. Когда читаешь книгу Тимура об отце, то понимаешь, что и через пятьдесят лет для отставного контр-адмирала его отец остался самым светлым и добрым человеком на свете. Не из-за подарков. Отец создавал свой мир, полный справедливости и честной борьбы, как бы переписывая набело черновик своего детства. Он разговаривал с детьми на равных, он уважал в них личность и верил в их счастливое будущее.
Когда началась Великая Отечественная, Гайдар дописывал киносценарий по повести «Тимур и его команда». Он пишет заявление с просьбой отправить его на фронт. Ему категорически отказывают. Тогда он берет командировку в «Комсомольской Правде» и едет фронтовым корреспондентом на Украину. Армия попадает в окружение, гибнет, но Гайдар остается жив и уходит в партизанский отряд. Он принял смерть 26 октября 2941 года на полотне железной дороги в деревне Леплява, прикрывая отход своих товарищей. Смерть в бою. Как и мечтал.
Видимо, в память об отце Тимур перестал быть Голиковым и сделал псевдоним Гайдар фамилией.
Когда Аркадия Петровича спрашивали, что означает его псевдоним, то он говорил, что так в Хакассии называют боевых командиров. Когда его отряд выезжал из села, то встречные бросали: «Хайдар Голиков». Один из биографов трактовал перевод этого слова с монгольского так: «Гайдар – это всадник, скачущий впереди». Звучит красиво. Но стоило сделать простую вещь – просмотреть словари, чтобы убедиться: ни в монгольском, ни в двух десятков других восточных языков такого значения слова «гайдар» попросту нет.
Оказывается, на хакасском языке «хайдар» означает: «куда, в какую сторону?». То есть когда хакасы видели, что начальник боевого района по борьбе с бандитизмом едет куда-то во главе отряда, они спрашивали друг друга: «Хайдар Голиков? Куда едет Голиков? В какую сторону» - чтобы предупредить других о грядущей опасности.
Но сам Аркадий Петрович так никогда и не узнал об истинном значении своего псевдонима. Он ушел на одну войну в четырнадцать лет и погиб на другой – в тридцать семь. Конечно, на тех войнах он был вооружен самой действенной ленинской идеей, которая автоматически давала всем красным командирам индульгенцию от мук совести.
Тогда не было еще диссертаций о военных психозах и центров реабилитации ветеранов войн. В 1923 году, выйдя из ворот старинной военной больницы в Лефортово, в длинной кавалерийской шинели, с аттестатом № 10079: «Дан сей от 1-го Красноармейского Коммунистического госпиталя 6, комполка Голикову в том, что при сем госпитале удовлетворен провиантским, приварочным, чайным, табачным, мыльным довольствием…» - девятнадцатилетний мужчина ушел строить свою жизнь заново.
Мы жалеем восемнадцатилетних детей, которых забирает от нас военкомат. Но ведь и раньше армия забирала самых молодых и здоровых. А революция вообще творила «чудеса». Иероним Уборевич стал командиром в двадцать четыре года. Иван Федько – в двадцать два. Тухачевский в двадцать пять возглавлял армию, в двадцать семь – фронт. Их характеры и судьбы тоже далеко не однозначны. Нет такой идеи, которая очистила от крови и смерти совесть каждого индивидуума…
Аркадий Голиков решил стать писателем. Наверное, неосознанно, за своими книгами он старался забыть сны с поездами, летящими под обрыв, и криками убитых им людей. Возможно, путь к спасению был заложен генетически. Тимур найдет запись в церковных книгах, что предком Аркадия был Петр Лермонтов, родной брат Матвея Лермонтова – прадеда Михаила Юрьевича Лермонтова. Впрочем, когда перечитываешь книги Гайдара уже взрослым, то понимаешь, что он писал на самом деле. И здесь не могу отказать себе в удовольствии процитировать человека, который тоже мучался загадкой героя Гражданской войны Гайдара – писателя Виктора Пелевина. Ниже следует фрагмент из его романа «Жизнь насекомых».
«К пятидесятилетию со дня окукливания Аркадия Гайдара…
Тема ребенка-убийцы – одна из главных у Гайдара. Вспомним хотя бы «Школу» и тот как бы звучащий на всех ее страницах выстрел из маузера в лесу, вокруг которого крутится все остальное повествование.
Но нигде эта нота не звучит так отчетливо, как в «Судьбе барабанщика». Собственно, все происходящее на страницах этой книги – прелюдия к тому моменту, когда барабанной дроби выстрелов откликается странное эхо, приходящее не то с небес, не то из самой души лирического во всех своих смыслах героя. «Тогда я выстрелил раз, другой, третий… Старик Яков вдруг остановился и неловко попятился. Но где мне было состязаться с другим матерым волком, опасным и беспощадным снайпером!..»
Убийство здесь мало чем отличается от, скажем, попыток открыть ящик стола с помощью напильника или мытарств с негодным фотоаппаратом – коротко и ясно описана внешняя сторона происходящего и изображен сопровождающий действия психический процесс, напоминающий трогательно простую мелодию небольшой шарманки. Причем этот поток ощущений, оценок и выводов таков, что не допускает появления сомнений в правильности действий героя. Конечно, он может ошибаться, делать глупости и сожалеет о них, но он всегда прав, даже когда неправ. У него есть естественное право поступать так, как он поступает. В этом смысле Сережа Щербачев – так зовут маленького барабанщика – без всяких усилий достигает того состояния духа, о котором безнадежно мечтал Родион Раскольников, который идет до конца, ничего не пугаясь: потому что по молодости лет и из-за уникальности своего жизнеощущения просто не знает, что можно чего-то испугаться, просто не видит того, что так мучит петербургского студента: тот обрамляет свою топорную работу унылой и болезненной саморефлексией, а этот начинает весело палить из браунинга после следующего внутреннего монолога: «Выпрямляйся, барабанщик! – уже тепло и ласково подсказал мне все тот же голос. – Встань и не гнись! Пришла пора!» Гайдар создал убедительный и такой же художественно правдивый образ сверхчеловека. Сереже абсолютно аморален, и это неудивительно, потому что любая мораль или то, что заменяет ее, во всех культурах вносится в детскую душу с помощью особого леденца, выработанного из красоты. На месте пошловатого фашистского государства «Судьбы барабанщика» Сережины голубые глаза видят бескрайний романтический простор; он населен возвышенными исполинами, занятыми мистической борьбой, природа которого чуть приоткрывается, когда Сережа спрашивает у старшего сверхчеловека, майора НКВД Герчакова, каким силам служил убитый на днях взрослый. «Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся дымом из своей кривой трубки (sic!), сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону, куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце».
Итак, что написал Гайдар, мы более или менее выяснили. Теперь подумаем, почему. Зачем бритый наголо мужчина в гимнастерке и папахе на ста страницах убеждает кого-то, что мир прекрасен, а убийство, совершенное ребенком, - никакой не грех, потому что дети безгрешны в силу своей природы? «Многие записи в его дневниках не поддаются прочтению, - пишет один из исследователей. – Гайдар пользовался специально разработанным шифром. Иногда он отмечал, что его мучили повторяющиеся сны «по схеме 1» или по «схеме 2». И вдруг открытым текстом, как вырвавшийся крик: «Снились люди, убитые мной в детстве…»
Закрывая «Судьбу барабанщика», мы знаем, что шептал маленькому вооруженному /Гайдару описанный им теплый и ласковый голос. Но почему же именно этот юный стрелок, которого даже красное командование наказывало за жестокость, повзрослев, оставил нам такие чарующие и безупречные описания детства? Связано ли одно с другим? В чем состоит подлинная судьба барабанщика? И кто он на самом деле? Наверное, уже настала пора ответить на этот вопрос. Среди бесчисленного количества насекомых, живущих на просторах нашей необъятной страны, есть и такое – муравьиный лев. Во время первой фазы своей жизни это отвратительное существо, похожее на бесхвостого скорпиона, которое сидит на дне песчаной воронки и поедает скатывающихся туда муравьев. Потом что-то происходит, и монстр со страшными клещами покрывается оболочкой, из которой через неделю-две вылупляется удивительной красоты стрекоза с четырьмя широкими крыльями и зеленоватым брюшком. И когда она улетит в сторону багрового вечернего солнца, на которое в прошлой жизни могла только коситься со дна своей воронки, она, наверное, не помнит уже о съеденных когда-то муравьях. Так, может… снятся иногда. Да и с ней ли это было?»
Наталия ОЛЬХОВА
КомоК 23.12.1998