Прочёл в вашей газете рецензию на фильм "Молох". Про Гитлера. Прочёл - и вспомнил. Чего только не случалось в моей жизни! Но такого... В конце июля 1941-го я помог двум женщинам. Двум женщинам, которых вспоминаю по сей день, хотя прошло 60 лет. При чём здесь Гитлер, спросите вы? А вот послушайте.
В 1941 году мама с бабушкой получили похоронку: "Ваш сын и муж старший лейтенант Георгий Головко, верный воинской присяге, защищая социалистическое Отечество, погиб в бою под городом Клинцы..." (к слову, место, где погиб отец, мы нашли только через 54 года. И только в прошлом году мы смогли поклониться скромной солдатской могиле - я, дочка и внучка). После поминок, когда гости разошлись, старший брат отца, Владимир Васильевич, собрал нас в хате и сказал: "По старой казачьей традиции, если брат погибает в бою, его должен заменить живой брат, и вы должны меня слушать и повиноваться. Так что, мама, и ты, Поля, если эти башибузуки не будут тебя слушаться, вот у меня серебряный пояс - выпорю как сидоровых коз. Понятно?". Мы что-то буркнули в ответ, понурив головы. Страшно стало - отец нас никогда не бил.
Через несколько дней прибегает его дочь Люба и зовёт - идите, идите, вас отец ждёт! Вот, думаю, и пришёл мой черёд изведать серебряного казачьего пояса. Вошли в комнату, как шкодливые коты, но дядька Владимир был настроен мирно. Дал нам по петушку-лампосу (леденец такой на палочке), посадил перед собой, посмотрел в глаза и сказал: "Хочу я вам, ребята, задание дать. Серьёзное задание, военное. И главное - чтобы ни один ваш обормот знать не знал о нём. Поняли?".
Что мы там могли понять, но притихли - таким серьёзным дядьку ещё не видели. И он нам рассказал.
Дядька дружил с начальником местной милиции и тот ему под большим секретом сказал, что пришла инструкция выселять всех немцев из колхоза имени Розы Люксембург. А там живёт жена одного милиционера, ушедшего на фронт, и её мать старуха. Притом она не немка, а австриячка. И куда её везти - помрёт в дороге, 82 года ей. Да и как их вывозить - война, может, скоро кончится, Умар (это муж) вернётся, а начальник милиции ему слово дал - воюй, не волнуйся, я за твоими женщинами посмотрю. А тут такое дело. В общем, начальник милиции пошептался с дядькой и решили они жену Умара с её матерью вывезти на недельку в тихое место, а потом переправить в местечко поспокойнее.
Ну а нам было поручено эту операцию осуществить. Был на Тереке такой Черкесский остров, где мы у кабардинцев арбузы крали и где днём отсыпались чеченцы, которые по ночам крали скот. Нам надо было взять две автокамеры, топор, лопату, серп и бутылку керосина. Само собой - хлеба, сала, кастрюлю, соль, и под закат пойти на Терек, сделать плот, переправиться на остров, поставить там шалаш-балаган, канавку-сток прокопать, чтобы дождём не промочили, да полить сверху керосином, чтобы змеи не залезли. И ждать, когда дядька привезёт женщин.
После обеда мы сделали всё как надо: увязали плот, перетащили на остров, нарубили веток и, выбрав место посуше, поставили ост балагана - дело привычное, любой казачёнок умел шалаш поставить. Я жал серпом камыш и носил Михаилу, а он покрывал шалаш, попутно убивая в лозняке змей, - их на острове оказалась тьма. Покрыв шалаш свежей осокой и выкопав канавку, мы переправились обратно спрятали плот и легли отдыхать. Но не успели глаз прикрыть, как чу - едет дядька, везёт бабку Эльзу Карловну и Розу (так жену Умара звали).
На Кавказе, как солнце сядет и луны нет, то хоть глаз коли. Они быстро разгрузились, дядька сразу уехал, сказав напоследок: "Ну, вы тут сами".
Как мы их переправляли - это надо было видеть. Бабка Эльза, подойдя к быстрой и мутной реке, запричитала в голос: "О, майн готт, о, майн готт", заплакала и наотрез отказалась садиться на плот. Что делать? Я вспомнил, как казаки коням, если они боятся идти, глаза завязывают, попросил у Розы косынку, подошёл к бабке, а она мне: "Симон, Симон, я есть свой бог помолилась, чтобы он меня в вода не перекинул, а ты не помолился". Что тут скажешь: прочитали мы с Михаилом с серьёзными физиономиями "Отче наш", уложили Эльзу на плот и тронулись. А Розе сказали - ты, мол, держись за плот, чтобы не утянуло.
А течение там - ужас! Тянем плот, кряхтим, но ругаться нельзя - по воде звук хорошо слышен. Я начал выбиваться из сил, плот с бабкой тяжёлый, да Михаил с Розой на нём висят. Подплыл к острову, ухватился за кусты, а тут плот развернуло и как давай мотать! Им бы по плоту перебраться на берег, да куда там - их течением мотает, ничего не соображают. А у меня от напряжения в глазах потемнело...
Как выбрались - не помню. Помню, что очнулся я посреди реки, когда меня течением метров на 300 от острова утянуло. Доплыл до острова, выполз на берег, зубы стучат, вода холодная, темно кругом - куда идти? Вдруг слышу - неподалеку бабка Эльза лопочет "майн готт, майн готт" - благодарит, стало быть, своего бога, что помог ей спастись. Я подошёл, а они уже там устраиваются: Роза мать уложила в шалаше, и сидят с Мишкой, плачут - думают, что я утонул. Меня увидели - бросились, обнимают, целуют. Потом Роза говорит: "Ну, давайте отпразднуем наше счастливое путешествие".
Налили мы по стакану "спотыкача" (самогона). Я выпил, дыхание перехватило, а тут бабка из шалаша зовёт - хочет со мной выпить. Нельзя отказать, когда старший просит, - у нас такой закон был. Взял я стакан, залез в шалаш, выпили мы с Эльзой, а она мне вдруг говорит: "Ты, Симон, смелый, ты подожди, ещё услышишь за меня, и будет тебе большой подарок за меня, гешефт". Как-то я тогда не придал значения её словам. Знать бы...
А дальше... Мишку с Эльзой уложили спать в шалаше, а сами с Розой пошли на берег. Ночь, в темноте Терек плещет, мы разговариваем. Роза меня спрашивает: "Ты спать не хочешь?" "Да нет", - отвечаю, хотя после спотыкача так в сон клонит, что трудно передать. Роза принесла шаль, укрылись мы с ней шалью, обнялись. И как-то начала она мне про свою жизнь рассказывать.
Отец её был австриец, обер-лейтенант, командир железнодорожного батальона. В 1916 году его из Австрии направили с батальоном под Псков, а там он чуть не в первом бою попал в плен. Повезли его на Кавказ, строить железную дорогу Минводы - Владикавказ. Как-то на рынке в Прохладной он встретил местных немцев-колонистов из станицы Пришибской. Подружился с ними, ходил в гости, а там колонисты предложили ему работу заведующего мастерской по изготовлению бричек. А какие брички в то время? Делали там и тачанки, и арбы, и сани. Осел, освоился, уже после гражданской выписал из Австрии семью - Эльзу и маленькую Розу.
Потом колония стала колхозом им. Розы Люксембург. Роза окончила перед войной 8 классов, поступила учиться на секретаря-машинистку. Вступила в комсомол. И на каком-то комсомольском слёте познакомилась с кабардинцем, симпатичным парнем. Сошлись. Потом жениха, Умара Кешекова, отправили в Ставрополь, в училище МВД. После училища поженились, стали жить в Майском, у дяди. Умар работал участковым, Роза поступила к первому секретарю райкома комсомола. Позже познакомилась с его женой Ниной, первой женщиной Кабарды, получившей орден "Знак почёта". Когда началась война, мужа взяли на фронт, а через некоторое время муж Нины туда же ушёл комиссаром. И остались они, две подружки, две соломенные вдовы, ждать своих мужчин.
Тут началась гроза, гром, молнии, дождь хлынул, Роза прижалась ко мне... Что тут говорить. Как-то само собой вышло, что стала она в ту ночь моей первой женщиной. Война кругом, горе, мы на острове прячемся, а жизнь есть жизнь, да и какие они для нас были тогда враги народа - две слабые женщины?
Ну так. Утром пошли мы к Нине - предупредить её по тихому, где прячется Роза и её мать. Сильно я боялся идти туда, да Розе не мог отказать - она переживала, что Нина бог знает что может подумать. Пришёл задами-огородами к Нининому дому. Она как раз варила варенье, стояла у плиты в халате. Увидела меня, обрадовалась - вот, говорит, сейчас варенье доварим, потом по стопочке чемурчеса (араки) выпьем, и будем пробу снимать. Некогда, говорю, пить, слушай внимательно. И всё рассказал.
Нина - она же комсомолкой была, идейной, крепко после моего рассказа задумалась. Задал ты, говорит, задачку, мы же оба можем в Магадан за такие дела загреметь. Я уже пожалел, что открылся ей, но тут Нина говорит: "Ладно, мы люди православные, а они католики, но бог у нас один. Приходи вечером, только с огорода, чтобы никто не увидел. Что-нибудь придумаем". Через два дня мы ночью перевезли Розу с бабкой Эльзой к Нине.
Больше я их не видел. Меня призвали в армию, судьба меня бросала по всей Европе, забросив в конце концов с расстрельным приговором в третье отделение Горлага в Норильске. "Гор" - это не «горный», это "государственный особого режима", проще говоря - каторга. В 1950 году нам разрешили писать письма - по одному в год. Когда принесли первое письмо из дома, я боялся распечатать конверт: десять лет меня мотало по Европе... живы ли они? помнят ли меня? Не знаю, словами такое не передать.
И там, на каторге, я и узнал окончание этой истории.
Оказывается, Нина прятала Розу и её мать аж до сентября 1942 года, когда Майский заняли немцы. И на следующий же день бабка Эльза пошла в комендатуру. О чём она там говорила - неизвестно, но спустя три дня в Майский приехал целый кортеж. Приехал сам командующий Южным фронтом генерал фон Манштейн со свитой - как оказалось, к бабке Эльзе. Манштейн долго с ней говорил, потом уехал, оставив взвод солдат для охраны бабки Эльзы. Все думали-гадали, с чего бы ей такая честь. А Эльза собрала народ и объявила, что она, оказывается, является родной тёткой Гитлера и по его личному приглашению уезжает в Германию.
Потом они уехали - Эльза, Роза и Нина. Как сложилась их судьба - неизвестно. Но спустя месяц моей матери пришла из Германии посылка - целый мешок одежды: кожаные куртки, шорты, горные ботинки, вязаные шапочки и ещё кое-что. Посылку привёз немецкий офицер, очень предупредительный. Вместе с посылкой он передал дяде Володе бумагу. Когда дядя Володя прочёл бумагу, он изменился в лице. А маму, когда она узнала, от кого посылка, отливали водой. Все вещи она сожгла ночью на огороде. Там же сожгли и страшную бумагу. Осталась только красная тенниска, которую мама спрятала в кадушке с цветами.
И только через много лет дядя Володя решился мне рассказать, что было в той бумаге написано. Он по памяти нарисовал мне её, со всеми печатями и штампами. А это был пропуск, аусвайс, что рейхсканцелярия Германии уведомляет все учреждения Германии, как-то: гестапо, СД, абвер, вермахт, фельджандармерию и национальную социалистическую партию - что подателю сего необходимо оказывать всяческое содействие. И подпись: Гитлер, канцлер Германии.
Вот хотите верьте, хотите нет. Но так оно и было.
Мама и дядя Володя всю жизнь боялись, что кто-то узнает об этой бумаге. Когда узнали мой «норильский» адрес, мама переслала мне ту самую красную тенниску, подарок Гитлера. Я носил её восемь лет, намалевав сверху масляной краской свой каторжный номер III-140 - чтобы не украли. Я знать не знал, что эта тенниска - подарок от Гитлера, и не поверил бы мне никто - чего только не выдумают в каторжном лагере! Мне написали только, что тенниска - подарок от Розы, и я носил её в лагере как память о своей первой женщине. Знать не зная, кто такая Роза на самом деле, откуда взялась эта тенниска и какая история за всем этим стоит...
Много лет прошло. Той тенниски давно уже нет. Но иногда я думаю, как причудливо пересекаются на земле человеческие судьбы. Комсомолка и красавица Роза, её мать, остров, камышовый шалаш, тенниска, каторга и Гитлер - можно придумать такое нарочно? И кто этот выдумщик, кто так причудливо переплетает наши грешные судьбы на этой прекрасной земле?
Записал Вл. ТОЛСТОВ
"Заполярная правда" 31 марта 2000 г. № 48
(12286) (газета, издаётся в Норильске)