Что есть такое чудо на свете под названием «яблоки», маленькая Варенька знала, но увидеть ей удалось только, когда 12 лет исполнилось. Сосланные литовцы привезли в их Ново-Николаевку целый мешок этих диковин. И деревенские ребятишки бегали к приезжим менять десяток яиц на одно яблоко. Варенька долго разглядывала это солнечное чудо, нюхала его и гладила, удивляясь, что есть на земле деревья, на которых этих яблок растет видимо-невидимо. Ее родители, Ион и Лукерья, рожденные еще в прошлом веке, приехали в Сибирь с Тамбовщины. Пара была- просто загляденье. Зеленоглазая красавица с толстой косой до пояса и кучерявый весельчак- косая сажень в плечах, гармонист и заводила. Любо-дорого посмотреть было, как он дрова рубит, или она от колодца идет с коромыслом на плечах. Только бедрами покачивает, ни одной капли не выплеснет.
Встретились они в Ново-Николаевке Ачинского уезда. Вскоре привел Лушу Ион в свой дом хозяйкой. Побежали годы один за другим, посыпались ребятишки, наполнился дом Федосеевых детскими голосками. Варенька родилась одиннадцатой. Но ни с одной сестрой или братом поводиться не пришлось: все какие-то нездоровые рождались и не жильцы на этом свете.
Ион Герасимович стал крепким хозяином: четыре коровы, пара лошадей, дом-пятистенок. Каждую крошку берег, понапрасну копейки не истратил. Знал бы, что так жизнь обернется, - все бы в одночасье спустил и не надрывался с утра до ночи на покосе, поле, в хлеву. Когда его назвали чудным словом «кулак» - усмехнулся: что взять с этих голодранцев-горлопанов, пусть хоть горшком назовут, да в печь не садят. А напрасно, страна вовсю развернула борьбу с кулаками-хозяевами. Мог Ион спасти и хозяйство свое, и имущество, если бы написал заявление о своем желании вступить в колхоз. Те, кто похитрее был да попонятливей - так и сделали. А Ион Герасимович уперся, как бык, в колхоз идти наотрез отказался. Подъехали однажды утром три подводы к дому Федосеевых. Стали «раскулачивать» семью многодетного Иона. Коров, лошадей - весь скот со двора свели, даже курицы одной не оставили. Помнит Варенька, как плакала мама, когда ее девичий сундук из избы потащили. Все хотела она хоть что-то для детей схоронить. На пол в запечье поставила их большой пузатый самовар, рядом Варю пристроила.
- Стой, дочка, авось басурманы его не увидят.
Но нет, увидели. Отодвинул девочку дядька в кожанке с пистолетом, взял под мышку домашнего любимца и потащил к телеге. Так остались Федосеевы ни с чем. А самого Иона Герасимовича как злостного кулака увезли на Саралу. Лагеря для таких, как он, строить. Орлово-Розово назывались. Слово-то какое красивое для тех гиблых мест подобрали. Через пять лет вернулся оттуда Ион, потухший и обозленный на весь белый свет. С бросился в работу. Стали овец разводить. Днями и ночами не спал, а все-таки корову купил, потом лошадь, сбрую, дрожки. Понемногу обрастали хозяйством, копейка какая-никакая зашевелилась. Всю жизнь мечтал Ион, как проедет он по главной деревенской улице в новой кошевке, запряженной парой гнедых коней. И ломил, как проклятый, отказывая себе и семье во всем. Старался не зря - справил-таки кошевку - новенькую с лакированными деревянными боками. А тут снова забрезжило раскулачивание. И смех и грех просто.
Но умней и прозорливей стали Ион. Посмотрел, что те мужики, кто первыми тогда в колхоз вступили - со всем своим имуществом остались, а ему, настырному, все сызнова начинать пришлось.
- Эх ты, голова - два уха, - вздыхала Лукерья Андрияновна. - Неужто еще поперек власти попрешь?
Делать нечего - вступил и Ион в колхоз, ничего не понимая и каждый день ожидая какого-нибудь подвоха.
А ребятишки, между тем, росли. Лукерья устроилась в колхоз хлеб печь. По три-четыре выпечки/ за день делала. Напечет караваев, в тележку сложит и свезет на склад. А там уж колхозникам за трудодни кому сколько выдавали. А таким девчонкам, как Варя, хлеб давали только тогда, когда особое задание выполнят. Хочешь -не хочешь, а приходилось слушаться.
Поля соседнего колхоза были километрах в тридцати от Вариной деревни. По полдня на подводе девчонки туда добирались. Останавливались в березовом колке, подальше от глаз тамошнего объездчика. Ждать приходилось долю. Как только скрывался всадник за соседним леском, быстро, погоняя лошадь, выезжали на поле, загружали фургон сеном или соломой и скорей прочь с чужих полей. Гнали и гнали, пока не переезжали межу, разделяющую одно хозяйство от другого другого. Тогда уже останавливались, как следует все увязывали и потихоньку возвращались, чтобы сдать кладовщику украденное и получить за это кусок хлеба. Надо было думать о пропитании, а так хотелось в школу. Первая учительница, Зоя Михайловна, очень любила смышленую и ласковую Вареньку. Закончив четыре класса, надо было идти в пятый в соседнюю деревню за пятнадцать километров. А ходить-то было не в чем. Сапоги из выделанной отцом кожи и сшитые дедушкой за день ссыхались на ногах так, что снять их можно было постояв в ушате с водой, да и на ночь их там оставляли, чтобы утром можно было надеть. А другой обуви не было. Какая уж тут школа, на этом арифметика и кончилась.
Выросла Варя вся в мать: высокая, статная - поведет плечом, глянет, как рублем одарит. Ни один парень устоять не мог, нарасхват была невеста, а выбрала Спиридона - не очень видного и вовсе не красавца. Три дня гуляла свадьба. Невеста в платье из зеленого атласа была на диво хороша. В украинскую семью шла Варенька. Будущие невестки ей венок из цветов и лент на манер украинского сделали. Декабрьский мороз еще больше румянил щеки невесты, завивал ленты вокруг талии. А Спиридон глаз от нее отвести не мог, все не верил, что она теперь его, счастлив был и любил без памяти.
Стали жить. Хоть и невидная была деревушка, а все равно сердцу мила. Избы рубленые, колодец в каждом дворе, а на окраине звонкий ключ Говорун. В большом доме, на трех братьев, выделили часть и Спиридону с молодой женой. А в приданое дали Варе тетя с мамой молодую ярочку. С того у начали. Шесть лет прожила Варя в семье мужа. Ни разу не обидела ее свекровь, почтительно Варварой звал свекор. А уж она, по натуре угодница, старалась изо всех сил. Всех мужниных братьев вынянчила, и за скотиной ходила, и холсты ткала, все боялась, что куском хлеба попрекнут или неумехой назовут. Вскоре и своя дочка родилась Наденька. А через полгода Спиридона в армию забрали. А тут война началась. Опустела сразу деревня, отплакала, провожая мужиков защищать родину от проклятых фашистов. А потом уже и все знали, если где кричит женщина в голос, то, значит, вдова кричит, значит, и в этот дом постучалась похоронка Почтальона стали бояться, как-будто судьбу раздавал он солдатскими треугольниками, А тех, кто весточки с фронта еще получал, тоже тоска и страх давили. А вдруг в следующий раз придет письмо с казенным почерком, а не с родным. Поближе к образам эти весточки клали, следили, чтобы в избе огонек лампадный не погас - плохая это была примета.
Военные пути дороги до вели Спиридона до реки Березины. При пере праве у самого их плота снаряд разорвался. Двоих солдат как ветром в воду сдуло, а его судьба миловала - жизнь подарила. А то, что два пальца на левой руке оторвало, - вроде как и не считалось. Счастливец, - вздыхали остававшиеся бойцы. -Жив, в госпитале всего неделю отвалялся - и домой. Насовсем! - До-мой, до-мой, - радостно стучали вагонные колеса. - Жи-вой, жи-вой, - вторил перестуку Спиридон. И улыбался про себя, предвкушая скорые сладкие минуты встречи со своей любимой.
А она в тот день зерно молотила на току, за четыре километра от дома. Себя не помнила, всю дорогу бегом бежала, когда посыльный крикнул, что муж домой вернулся. Смешались дни и ночи. Отласкала и отлюбила своего дорогого за все годы и месяцы окаянные. Нарадоваться не могла, что хозяин вернулся. Чтобы радость свою неуемную скрыть, перед бабами у колодца глаза вниз опускала, дабы не печалить вдов своим счастьем.
Недолго пробыл Спиридон дома, забрали его в трудармию. Хоть и недалеко от родной деревни - в Ачинск, а все равно не дома. Стал работать на мелькомбинате. И вновь беда случилась. Оторвало от его покалеченной руки еще один палец. И стал он двупалым. А Варя насушила сухарей да картошки набрала и отправилась проведать его. В то время их колхоз «Красный Октябрь» отправлял в Ачинск подводы с маслом. Варя и попросилась с ними до юрода. Приехала, попроведала, а под сердцем уже второго носила. Вскоре и Галинка родилась.
Вернулся, наконец, и Спиридон. Назначили его, как бывшего фронтовика и единственно молодого мужика в деревне, председателем сельского совета, а затем перевели в деревню Морозовку председателем колхоза. Поехала за ним и Варя, оставив детей свекрови. Устроилась на работу, стала возить молоко в кулички за пять километров от их деревни. Здесь, в этой Морозовке, и потеряла Варя своего Спиридона - встала на пути Устинья- разлучница. Как опоила мужика приговор-травою. Потерял Спиридон покой и сон, среди ночи вскакивал, курил самокрутку за самокруткой. И все-таки ушел. А через две недели родила Варя сыночка - Ванечку. Ее горе-беда на мальчишечке отразилась. Забили сыночка припадки до смерти, и все напасти сразу на плечи Варины свалились. Надо было детей поднимать. День на работе надрывалась с флягами, а ночью себе за дровами в лес ехала. Ехала, бога молила, чтобы объездчик-лесник смилостивился, ее воз, нарубленный с горем пополам, не свалил по дороге домой. О себе и свое здоровье совсем не думала. Чтобы немного денег собрать, пошла на шахту угольную работать. Поставили ее сначала на подъемник, что из туннеля бадьи с углем поднимал. Огромное бревно лебедки крутили вшестером. И все женщины.
Потом стала в выработку спускаться. Тут бабы долбили уголь кайлами, а Варя, согнувшись в три погибели, отвозила уголь на саночках, привязанных веревкой за пояс. Жилы вытягивались от непомерной тяжести, воздуха не хватало, а она все возила и возила, втайне мечтая, чтобы кровля обвалилась и закончились бы ее мучения на этом свете. Внезапно от работы передышку получила - отец ее, Ион Герасимович, умер. Крепкий еще был старик, почту возил летом и зимой. Торопился однажды, решил путь сократить, через реку переехать. Весенний лед не выдержал саней, провалился Ион под лед, окунулся в стылую воду, и свалила его простуда, за три дня сгорел такой дуб. Похоронила Варя отца. Да, как известно, беда одна никогда не приходит. Отнялись у нее ноги. По пояс ничего не стала чувствовать, сказалась, видимо, и работа надсадная, и жизнь нескладная. Лечила ее тетка. И в сене парила, и в печь садила. А по весне надавила сока муравьиного и опять в печи грела. Помаленьку стала чувствительность к ногам возвращаться. Начала ползать на коленках, потом по стеночке ходить. Жизнь возвращалась в измученное тело. Стала детьми жить, а замуж так больше и не вышла. Сгорела, как лучинка, ее любовь, оставила в сердце занозу, которую ни забыть, ни вытащить нельзя.
Часто сейчас Варвара Ионовна вспоминает слова старой ворожейки, что встретилась ей на вокзале. Варя к мужу тогда ездила, проведала его и еще со следами его поцелуев возвращалась домой. Ворожейка недорого попросила за свое «что было, что будет», и Варенька протянула ей свою руку. Сказала тогда ей старуха: «Жизнь твоя - цыганка. Будешь ты сначала по-цыгански жить. И точно, в семье мужа, как в цыганском таборе народу было. А потом выцыганят твоего суженого. Слово в слово и это сбылось. Вот только жизненная линия твоя не цыганская. Долго жить будешь, и внуков, и правнуков вынянчить успеешь». Засмеялась тогда над ворожейкиными словами Варя:
- Врешь ты все, - сказала ей. А жизнь-то, и правда, как по ею написанному прошла.
Радуется теперь старушка каждому прожитому дню, детям и внукам всегда безмерно рада. Уже и малыши-правнуки появились. Хорошо бы еще хвори отстали да кости так не ломило. Теперь уже что. Все в прошлом, спокойна катится день к закату.
Рассказ Варвары Ионовны ФЕДОСЕЕВОЙ, жительницы п.Мимгуль, записала Евгения ХАЛЕЕВА
Сельская жизнь (Сухобузимское) 22.07.2000