Устя родилась в самом начале века на хуторе Марьяновском, что на Волыни. Отсюда же родом были все родственники до третьего колена. Беленые хатки под соломенными крышами утопали в зелени яблоневых садов. Каждая стояла сама по себе, отделяясь от соседней арбузными бахчами. Ни реки, ни речушки рядом не было; разве что небольшие заводи у родников выкапывали хуторяне, чтобы иногда на берегу с удочкой время провести. А воду для питья из колодцев брали, почти в каждом дворе «журавель» головой кивал, доставая бадьей чистую, как слеза воду. Сколько себя Устя помнит, всегда у них во дворе на трубе клуни было большущее гнездо аиста. Его ждали по весне, как родственника, и радовались его прилету. Несмотря на то, что аист «прописался» во дворе Ковальчуков, Устинька у Игната Демидовича и Марьи Корниловны была одна. Каждый год, надеясь на появление наследника-сына, Игнат грозил птице пальцем, поругивая за то, что он обошел опять их хату, принес хлопчика не в их двор. А Марья Корниловна помалкивала, помня, как бабка-повитуха, принимая у нее крошечную дочку, сказала, разглядывая родовый послед:
- Ну что, милая, вот ты уже и отмучилась, деток у тебя больше не будет.
Так и росла Устя одна у батьки с мамой. Когда все дети ее возраста в школу пошли, заупрямился Игнат Демидович; сам дремуче неграмотный, встал колом между школой и дочкой:
- Работать надо. Грамота хлебом-то не кормит, пойдешь коров пасти.
А малой девчонке того и надо было. По теплу за скотиной ходила, а в дождь и холод, когда другие ребятишки за партами слоги складывали, она на теплой печной лежанке в куклы играла. Так и осталась по жизни неграмотной, расписаться где - и то не умеет.
Хозяином Игнат Ковальчук к тому времени уже крепким был. Коровы, пара лошадей, да мелочь разная, которой счету не было. Сам работал он от зари до зари и Марье своей продыху не давал. А она успевала еще и к помещикам наняться. Хлеб ли жать, снопы вязать. Шустрая и умелая была молодуха. За работу, правда, по одному польскому злотому давали. На что его хватало? Керосину в лампу, да соли две горсти купить. А целый день на жаре надо было за это спину гнуть. Разве что в выходной, когда в районный центр Плевно за 25 километров в церковь ездили на поклон - молитвой у бога попросить заступничества, да прощение за грехи какие, что за неделю накопились. В церковь отправлялись, как на праздник. Все новенькие- лыковые лапти надевали, да чтобы онучи были белее снега. А спидницы да сорочки сами вышивали, сами полотно льняное для них ткали да по росной траве раскладывали, чтобы на солнце оно отбелилось. Это уже позже евреи стали цветные ситцы по хуторам развозить, а то весь народ всегда во всем белом ходил. Теплые куртки да чулки из шерсти овечьей ткали да вязали. Считай, все свое в хозяйстве было. Редко когда в еврейской лавке что покупали, поглазеть на конфеты да сласти какие - пожалуйста. До польской границы совсем недалеко было. Оттуда больше алкоголь разный в бутылях огромных завозили, а чтоб в доме горилку гнать - так этого не заведено было. В их роду и пьяниц никогда не было. По весне только набирал Игнат Демидович в полубочку соку березового да пару горстей ячменя туда бросал. Получался красивый пенистый квас, не столько хмельной, сколько духмяный. А другого какого напитка «с градусом» в хате отродясь не было.
Ни Игнату, ни Марье дела не было до тех событий, что тогда Западной Украине разворачивались. Закарпатье, да их область Волынская, да соседние натерпелись уже от польских панов лихого до слез. Начавшееся в Бендерах (???? это ошибка, город Бендеры никакого отношения к событиям не имеет - Прим. редакции сайта) восстание поддержали в больших городах да поселках, что покрупнее, а по хуторам разным народ в отряды-банды сбиваться- начал. Наступающая Советская власть никак не хотела отдавать Польше эти благодатные .земли. Красная Армия помогла Западной Украине освободиться от польского панства. А как бы промежду прочим всех, кто по бандам был, «бендеровцами» назвали (???Название "бандеровцы" на самом деле было взято было от фамилии Степана Бандеры - Прим. ред. сайта) да на заметку взяли. Знали бы тогда хуторяне, так от тех родственников-бендеровцев высокой стеной отгородились, отмежевались бы всеми правдами и неправдами. Да кто думал, что таким печальным концом родство с ними обернется.
А пока - годы юные свое брали. Устя часто к тетке на соседний хутор бегала. Там и Ефима встретила -кудрявого и ясноглазого парубка. Сначала только глазами встречались, да через плетень когда словом перемолвились. Лето осенью сменилось, а потом зимою, а молодые еще за руку не подержались и на лавочке рядом не посидели - все стеснялись. "Через год только немного осмелели, да приободрились. И заслали сватов не к невесте, а к жениху, так как Ефим примаком шел в домУстиньи. Не получила невеста гарбуза в ответ, а полное согласие. Свадьба хоть и не хмельная была, а веселая да радостная. Раньше как-то и без градусов веселиться могли: песни пели, хороводы водили или гопака плясали, да такого, что подметки отлетали. На невесте вышитая ею сорочка, по рукавам и на груди разноцветные птицы разлетелись, дико-винные цветы выросли. Загодя Устя себе сорочку готовила, представляя, как хороша она будет на свадьбе. В ней да венке из цветов полевых с лентами по всему полукругу. Отыграли свадьбу, помаленьку жить стали. Жених-то без приданого был. Пришел в 'чем стоял. То и все его богатство. Зато руки золотые Ефимовы в пору пришлись, да голова трезвая и сообразительная. И года не прожили на Украине родной, как приказ двойки - Берии и Сталина вышел о высылке всех«бендеровцев» в края не столь хлебосольные, как Украина. Да не только самих участников того восстания, но и всех ближайших родственников под одну гребенку. (Кажется, автор путает предвоенную высылку из Украины с послевоенной - Ред. сайта) Так Игнат Демидович со своей Марьей стал кладь ручную собирать, его брат Ефим КоваЛьчук попал в проклятый этот список «бендеровцев». Закручинилась Устя, задумался ее молодой муж. Как стариков одних в даль неведомую отправлять, чем' заглушить предстоящую тоску-разлуку. И принимают решение молодые ехать в эту ссылку вместе со своими родителями. -А кто кому там опорой будет - выяснится позже.
Половина населения Марьяновского. оказалась в том эшелоне. Ведь все родственными отношениями были друг с другом связаны. Если кум или сват числился «бендеровцем», то и тебе отступного не было - все в один вагон попали. Всю дорогу женщины плакали, доедали последнее сало, испеченные на дорогу пшеничные караваи.
А навстречу все шли и шли эшелоны с военной техникой и войсками. Хотя шел 40-ой год, а все равно чувствовали, что войны не миновать, подтягивали людей и оружие с востока. А их эшелон подолгу стоял в голых степях, на маленьких полустанках - пропуская и пропуская «нужные» поезда. А они никому не были нужны. Ни сегодня, ни завтра. Разве только, как скот рабочий, туда, Уде Макар телят не гонял. До Красноярска добрались уже по осени. Распределение получили. Быть под надзором Енисейской комендатуры. А работы там -уйма. Не захочешь - заставят. В трюме теплохода добрались до Енисейска. Как все дико и непривычно было глазу украинскому. Серые избы, черные изгороди, деревянные тротуары - все, как на другой планете. Колокола только на церковной звоннице знакомым голосом созывали- прихожан на службу. Все остальное было таким чужим, что хотелось волком выть. Здесь провели страшную первую зимовку на севере. Ненасытная железная печка требовала и требовала себе поленьев. Стекла окон изнутри были покрыты льдом толщиной в ладонь и никогда не оттаивали, все больше покрываясь куржаком. Ни валенок, ни шуб у людей с юга не было. Стали менять рушники да одежду какую на теплые вещи, а сами для фронта вязали перчатки из выданной в комендатуре шерсти. .Мужчины рыбу на озерах ловили. Пешнями пробивали толстенный лед, опускали в лунки сети. Морозы в ту зиму заворачивать рано начали. Сеть из лунки пока тянули, она на морозе льдом в момент покрывалась, звенела, как стеклянная. Рыба через полчаса уже в камень превращалась - гвозди ею можно было забивать. И так по 16 часов на вeтpy, морозе изо дня в день без выходных и праздников. В Енисейске недолго задержались. Ефим с тестем на лесопилке работали, мама сторожила, и Устинья подрабатывала. Жили очень бедно, не хватало даже на еду. И когда объявили, что дальше на север нужны рабочие и что в Игарке платят хорошие деньги - долго не раздумывали. Да и уточнить, узнать не у кого было. Раз говорят, значит, так и есть. И снова по большой енисейской воде двинулись на север к Ледовитому океану. Отправились вроде еще по теплу, август -месяц- то летний, а с каждым днем становилось все холоднее. И когда до места добрались, забереги уже льдом прихватило. Длинные бараки, слепленные наспех из листвяга, приняли под свои крыши всех приехавших. Было не до барства: в комнате 25 человек поместилось. Мебели никакой, только вдоль всех стен нары в три яруса. Отопления тоже практически никакого, -две печки на всю длину барака. Да, наверно, и не надо было, до того в комнате воздух был сперт и насыщен запахом мокрых портянок, пота и вечно сырой одежды. Как могли люди жить в таких ужасных условиях? Вот где во всей своей немилости показал себя голод. Страдали неимоверно все - и взрослые, и дети, мужчины и женщины. Ослабевшие за бесконечные пути-дороги, выбитые из своих разных гнезд и обездоленные люди тихонько умирали. Не помнит Устинья, чтобы кто-то возмущался или жаловался. В их комнате так молчком умерла женщина на третьем ярусе палатей. Не хватились ее ни сегодня, ни завтра. Так и лежала тридцатилетняя молодуха, поседевшая без времени и примерзшая волосами к нарам. Заболел и стал кашлять отец. Недоедание косило некогда здоровых и крепких мужиков. Последней для обмена на хлеб осталась белая свадебная/ вышитая самой Устей сорочка. Расстаться с нею не было сил; но родившаяся маленькая Зоенька плакала и просила есть. Понесла Марья рубашку к тунгу¬сам в надежде выменять на нее оленины или юколы. Насыпала ей тунгуска шелухи картофельной, вперемешку с костями рыбьими. С тем и вернулась Марья. Поставила на огонь принесенное, сварила. Хоть и невозможно это варево есть было, но голод rte тетка. Морщились и ели. А наутро все свалились от отравления.
- Да- чтоб тебе пусто было, женщина из чума, - ругался Игнат. - За что же ты нас чуть не угробила. Только кое-как оправились, как новая напасть свалилась. Заболела маленькая Зоя. Распухло горло, дышать малютке совсем не давало. Пока врача из-за тридевять земель дозвались, сгорела девочка, как лучинка. Посмотрела фельдшерица, сказала:
- Зачем звали, все равно бы никто не помог. Дифтерия у нее.
Гробик маленький в барак не дали занести -заразный. Переплакала Устинья в сарае по своему первенцу, похоронила в вечной мерзлоте малышку. А на следующий день уже на работу вызвали - рыбачкой в артель назначили. "Из цельного брезента бродни сшили, размеров на пять больше ноги, чтобы калоши не спадывали. От ледяной воды, они, правда, мало спасали, да другой обуви все равно не было. Да не дай бог калошу в воде потерять - имущество казенное - греха не оберешься. Так веревкой или проволокой привязывали к бродням, чтобы не соскочили. А "не то целиком зарплаты месячной лишали за калошу эту, будь она трижды проклята.
Енисей у Игарки широкущий, аж до девяти километров доходил. В большущие лодки-хунгасы вшестером за весла садились, да один на корме - рулевой, а остальные сеть-невод выбрасывали - по восемьсот метров длиной. Рыбы, правда, уйма была. Всякой: -и белой, и красной - помногу ловили. А как на берег вернутся - хоть бы одну рыбину дали - никогда. Разговор был короткий: все для фронта, все для победы. А то, что рыбаки мрут, как те мухи, от голода, так никому никакого дела не было. Сегодня вы помрете - завтра на ваше место еще столько же привезут. Так потихоньку высох от голода и сгинул Игнат... Да разве ж такая ему участь была судьбой уготована? Ему - косая сажень в плечах, красавцу, певуну и гармонисту. Да за что же так издевались? «Бендеровцы», туда вам, паразитам, и дорога. Появилась на игарском погосте вторая родная могила, остался в вечном холоде любящий когда- то свою Украину, золотые яблоки, да кавуны неунывающий Игнат. Два креста дёревянных навсегда остались в игарской земле. Только двоих переплакали - свалился Ефим. На работе надсадной нажил себе грыжу. Резали бедолагу дважды. В животе вроде подлатали, подшили, а она в паху вылезла. Пока в Игарке в больнице лежал Устя к нему через Енисей проведать бегала. Господи, как не утонула? Вода только-только ледком подернулась - трещала вовсю под ногами. Запомнила Устинья одно, что на одном месте стоять ни в коем случае нельзя, видно было, как вода черная под тоненьким льдом кругами ходила. И что удивительно -ведь не боялась, что каждую минуту провалиться может, а уж из ледяной воды ей бы не выбраться никогда. Выздоровел Ефим. Какой уж теперь из него работник стал -горе только.
Вскоре уже и разрешение из комендатуры пришло, что документы-свои получить можем.Уехали сразу Устинья с Ефимом на родную свою землю украинскую. В Днепропетровске брат Игната был еще жив. Два месяца грелись на солнце, ели и пили вдоволь,- а сами думали, куда на постоянное место жительства оп ределиться. Друзья игарские тоже выехали, только на юг Красноярского края. Ваня Мазурик да Липа Васильева звали под Красноярск, в Сухой Бузим. Вот и приехали, обосновались здесь да и прожили до сегодняшнего дня; На будущий год у Ефима и Устиньи Пилипчуков - юбилей. Ровно 60 лет исполнится их совместной супружеской жизни. Да только дожить бы: ни здоровья уже нет, ни былой бодрости. Все пережитое встает иногда перед глазами такое далекое, что ка¬ется уже что ничего этого и не было вовсе.
Евгения Халеева
Сельская жизнь (Сухобузимское) 26.09.2000